Однако теперь, всякий раз, если припоминаю, будто что-то забыла, я начинаю думать, не Г. ли это, или К., а может смесь их обоих так замутняет мой ум...
Моя память то и дело возращается к тому американскому негру, которого мы повстречали в Неаполе. Он сказал, что снежок делает людей "ветреными и скептичными". Так причудливо и выразился. Полагаю, что под "скептичным" он подразумевал "подозрительный". По крайней мере, такой я стала. Ветреный - я не могу удержать мысль на предметах, как умела это раньше, кроме, конечно, одной вещи. Но даже она путаная. В мыслях нет ясности. В них боль и страх, и печаль - и зловещий восторг. И каждый, кого я вижу, вызывает у меня подозрение.
Я все гадаю, думают ли они о том, что я употребляю, и не могут ли они сотворить что-нибудь гнусное. Я постоянно жду от людей какого-нибудь грязного подвоха; но это не мания. С той ночи, когда встретила Петушка, я видела и вижу столько мошенничества и подлости, сколько не видела за предшествующую жизнь.
Похоже мы каким-то образом попали в дурное общество. Но и моим старейшим друзьям я тоже не могу доверять, как раньше. Все они одинаковы. Вот я и думаю, не мания ли это? Как ее можно отличить? А ведут они себя странно. Я в нерешительности. Можно ли быть вообще уверенным в чем-то? Нельзя. Чем больше ты об этом думаешь, тем больше убеждаешься, что так оно и есть.
Посмотрите, как подвел нас этот Фекклз. Насколько я могу судить, даже у таких по-настоящему милых женщин, как Гретель и Мэйбел Блэк, могут быть еще те мотивы. Я и себя-то, на самом деле, подозреваю. Да, по-моему, это она.
Я должна идти домой. Надеюсь, Петушок с Божьей помощью где-нибудь что-то нашел!...
Я столкнулась с Мэйбел Блэк, когда она выходила из Бурлингтонского Пассажа. Она выглядела отлично, сплошные улыбки, очень короткая белая юбка и новая пара ботинок из лакированной кожи почти до колен. Наверно в них ужасно жарко. Она затащила меня попить чаю - чертовски стильное место; там были светильники в розовых абажурах; они отражались на голубом потолке; сочетание создавало самый дивный лиловый цвет.
Мы заняли альков за канареечными шторами и набором невиданно симпатичных подушек. Два плетеных стула и низкий столик дополняли убранство. Нам подали прелестнейший чай в яйцеподобных чашечках и сигареты "Долли" с добавкой розовых лепестков.
Мэйбел говорила со скоростью сто миль в минуту. На ее участке нашли самую ценную нефть - романтического мальчика шестидесяти пяти лет. Он сразу же купил ей нагайку с резной рукояткой из слоновой кости; голова лошади с рубиновыми глазами и золотой уздечкой.
Я спросила у нее, смеясь, это затем, чтобы старик не чудил? Впрочем, по-настоящему она любительница не плеток, а Г. У нее был полный пузырек и она отсыпала мне приличную порцию в конверт.
Первая проба, что за наслаждение! И затем - какие мы все странные! Едва это оказалось в моей сумочке, попало в мою кровь, мой разум начал работать свободно. Противное оцепенение сошло, как при пробуждении от кошмара, в котором вас душили. И тут меня осенила догадка, что совсем, или почти совсем, не героин дал такой эффект. Еще тогда в Неаполе, когда мы снова до него дорвались, он помог нам совсем немного.
Так почему же сегодня по-полудни я перенеслась на небеса? Откуда у меня вдруг взялись крылья?
Ответ пришел также быстро, как и ответ. Это атмосфера самой Мэйбел и ослабление моего беспокойства. И с облегчением пришел разумный страх перед наркотиком. Я поинтересовалась, не вызывает ли его употребление у Мэйбел неприятностей.
- Без него не заснешь, - призналась она, как будто речь шла о пустяке, - и это время от времени действует мне на нервы.
Ей нужно было бежать, чтобы не пропустить обед со своим красавчиком. А я пошла в свою грязную каморку, и моя радость лилась через край. Петушок валялся на постели в бездонной депрессии. Он не пошевелился даже когда я вошла. Я бросилась к нему и покрыла поцелуями. Его веки распухли и отяжелели, из носа текло.
Я дала ему свой платочек и заставила сесть. Его одежда была смята и, конечно же, он был небрит. Я не смогла противиться искушению подразнить моего милого. Ко мне потоком вернулось мое желание любить. Мне было больно до дрожи, потому что он мне не отвечал. Я сжала боль в своем сердце. Моя кровь бушевала радостью власти. Я держала его в своих руках. Одно крохотное усилие, и он был мой. Мне не хватило выдержки насладиться до конца. Жалость и нежность наполнили мои глаза слезами и я отсыпала ему дозу тускло-белого чародейства.
Он втянул ее в летаргическом оцепенении, словно человек потерявший надежду на жизнь, и все-таки принимающий по привычке свои лекарства. Постепенно он стал отходить, но едва пришел в себя только после третьей дозы.
Я тоже приняла одну, не потому, что мне это было нужно, а чтобы составить ему компанию. Я отправила его побриться и купить свежее белье.
Написание этого дневника наполняет меня причудливым восторгом. Теперь я знаю причину, и это меня слегка возбуждает. Все дело в случайной фразе Царя Лестригонов: "Ваш магический дневник".
Я много флиртовала с Царем, однако все это было по большей части кокетством. Многое в этом мужчине мне не нравится.
Клянусь Юпитером, и я знаю по какой причине. Все от того, что я чувствую, как он презирает меня интеллектуально, и еще потому, что я его уважаю. Несмотря на мою неприязнь, я рвусь показать ему, что, в конце концов, я не такая уж дрянь.
Он заставляет своих учеников вести вот такие магические дневники. Я ощущаю себя участницей соревнований, и, кажется, мне удалось сотворить кое-что поинтереснее того, что делают другие, кто бы они ни были.
А вот и Питер Пен. Он так и не состарился...
Мы роскошно покушали в милом старом кафе. Царь Лестригонов подошел к нашему столику, но произнес всего несколько слов.
- Итак, вы его раздобыли, как я погляжу.
Коки тут же дал ему отпор.
- Чертовски не хочется подорвать вашу репутацию пророка, господин Царь, но вынужденная остановка не есть остановка. Я его раздобыл, как вы сказали, и теперь, с вашего любезного позволения, намерен продемонстрировать, что остановиться мы можем.
Манеры Царя Лестригонов изменились в мгновение ока. Его пренебрежительная усмешка превратилась в весеннюю зарю.
- Вот это разговор, - одобрил он. - Я рад, что вы уловили идею. Не подумайте, что я пытаюсь вас отвлечь, но если это окажется для вас труднее, чем вы воображали, не сочтите за унижение прийти ко мне! Я и в самом деле могу дать несколько приличных советов.
Я была рада, что Питер принял добрую порцию. Будучи в хорошей форме, он осознал, я полагаю, что дело это серьезное. Мы могли столкнуться с препятствиями.
23 Августа
Что за чудо была эта ночь!
Мы продолжали довольно усердно принимать героин. По моему мнению, кокаин его портит. Наша любовь расцвела так свежо, точно была сотворена заново. Мы впали в безграничное блаженство!
Проснись, проснись навсегда!
Бодрствуй, как никогда
Пока сон - возможный конец,
Проснись в пустоте, в этой бездне.
Однако проснуться следует не в тех неописуемых муках души и тела, о которых пишет поэт. У этого спокойствия нет формы. Зато есть любовь! Мы никогда так раньше не любили. Мы оскверняли любовь грубостью тела.
Тело - инструмент бесконечных наслаждений; но возбуждение и желание портят их утонченность. Мы чувствовали каждый свой нерв до тончайшего волокна. Для этого надо прилагать немыслимые усилия, чтобы воздержаться от движений.
Под Г. хочется чесаться, и это доставляет бесконечное удовольствие. Но это всего лишь остатки животной потребности.
Немного погодя приходит способность наслаждаться уже одним ощущением, от которого хочется чесаться. Это безличное блаженство совершенно неописуемо и неописуемо совершенно.
Мне не по силам измерить величие моего ума, но я могу отметить изменение в целом его характера.
Я пишу эти строки, находясь в состоянии записывающего ангела. Я проживаю в вечности, и временные предметы превратились в докучные и глупые символы. Мои слова - покровы моей истины. Но я испытываю вполне определенный восторг, заполняя сей дневник.
Царь Лестригонов постоянно пребывает в основании моего мозга. Он - Юпитер, и я проистекла из его мысли; Минерва, Богиня Мудрости!