Джей Стивенс - Штурмуя небеса

Ключевым словом здесь было, вероятно, «асоциальный», нарушающий интересы общества. Психопаты представляли опасность для социума. В этом смысле битники последовательно и вызывающе нарушали один из пунктов американского «общественного договора» — они курили марихуану. И даже то, что это каралось тридцатью годами тюрьмы, не удерживало их от этой пагубной привычки, вреднейшие последствия которой были общеизвестны. Человек, покурив марихуану, может превратиться в бешеного убийцу; он становится способен даже изнасиловать сестру или зарубить топором собственных родителей.

Репутация марихуаны как «растения-убийцы» сложилась в результате одной из самых успешных рекламных кампаний двадцатого столетия. Она началась в середине тридцатых годов, когда на Мэдисон-авеню еще только учились, как управлять людьми. Главным копирайтером этой кампании против марихуаны был Гарри Эйнслинджер, тогдашний новый специальный уполномоченный Управления по наркотикам. Эйнслинджер, подобно большинству бюрократов, искал проблему, которая сможет позволить ему увеличить бюджет и поднять престиж своего управления. Он остановился на марихуане, довольно безвредном дикорастущем сорняке, распространенном в то время почти повсюду. Чтобы представить марихуану наркотиком, представляющим страшную опасность для общества, Эйнслинджер использовал ту же самую стратегию, которая использовалась и в походе против героина двадцатью годами ранее. Сначала он связал ее использование с этническими меньшинствами, поток которых шел в Америку через Тихий океан — иммигранты не только разбавляли белую кровь, но они еще и привезли с собой опаснейшую привычку употреблять наркотики, распространяющуюся словно рак среди провинциальной молодежи. Затем он заявил, что марихуана являлась причиной множества преступлений, — такой же чести раньше удостоился героин. В Новом Орлеане, например, 60 процентов преступлений приписывались курильщикам марихуаны, которые, «покурив для храбрости, расстреливали полицию, банковских служащих и случайных свидетелей».

Эйнслинджер собирал ужасные рассказы про марихуану (в большинстве своем неподтвержденные) и впоследствии делился ими с услужливыми репортерами. Но самые волнующие примеры он придерживал для своих книг и статей, наиболее известной из которых была его журнальная статьи «Марихуана: убийца молодежи».

Хотя утверждения и цифры, приводимые Эйнслинджером, были абсолютной фикцией, Конгресс в 1937 году поспешно принял «Акт налогообложения марихуаны», и Cannabis sativa присоединилась к героину в ряду опаснейших наркотиков (часто распространяемых коммунистами и другими врагами нации). Наиболее серьезная попытка проверить заявления Эйнслиндже-ра произошла в 1944 году, когда мэр Нью-Йорка, Фиорелло Ла Гуардиа, попросил нью-йоркскую медицинскую академию взвесить все «за» и «против» в проблеме марихуаны. Результаты, полученные медиками, противоречили Эйнслинджеру почти во всем. Однако их немедленно осудили не только бюрократы от закона, но и собственная медицинская бюрократия. «Общественным должностным лицам надлежит игнорировать это ненаучное, некритическое исследование, — настаивала Американская медицинская ассоциация, — и продолжать расценивать марихуану как представляющую угрозу обществу».

Как и в случаях с другими наркотиками, даже научное сообщество, находящееся поддавлением общепринятой морали, было вынуждено идти на компромисс с истиной.

Очень немногие из критиков поняли, что те битники, которых они осуждали, давно уже стали прошлым. Ушли вместе с послевоенными годами и правлением Трумэна. Интересно, что на пике своей известности битники уже сильно изменились и стали теми людьми, которых в следующем поколении назовут хиппи. Но мало кто замечал эти изменения, рассуждая о плохой поэзии и грязных ногах. Пишущий для «Плейбоя» Герб Голд, который считался специалистом по битникам просто потому, что он жил в Сан-Франциско, напоминал читателям о строчках Уильяма Йитса (еще одного писателя девятнадцатого века, который думал, что Homo sapiens все еще находится в процессе эволюции):

«Может быть, Йитс писал именно о битниках? — вопрошал Голд, — Когда Йитс смотрел в будущее, в поисках некого чудовищного спасителя, появившегося эволюционным путем из животного мира, он явно не имел в виду Джеймса Дина. Возможно, как они сами утверждают, снятие ограничений на чувства может привести к новому уровню искренности. Возможно, рожденные ползать когда-нибудь и смогут научиться летать. Но, господи, как же это будет странно выглядеть!»

Именно об этом Йитс и писал…

Во втором романе Керуака — «Бродягах дхармы» — есть момент, когда герой, чьим прототипом был Гэри Снайдер, представляет будущее, вполне сравнимое с образом Йитса. Вот что он видит: «произойдет революция, и все будут ходить с рюкзаками. Тысячи или даже миллионы молодых людей, путешествующих с рюкзаками, забирающихся в горы помолиться, смеясь как дети… Свободные встречи святых людей, на которых они просто пьют, говорят и молятся».

Это было мечтой битников. Именно ее осуществление пытался приблизить Аллен Гинсберг, используя все свои познания в маркетинге. Гинсберг стал среди битников главным по связям с общественностью — некоторых из особенно самостоятельных поэтов это даже немного раздражало. Он штурмовал интеллектуальные журналы, особенно враждебные — вроде «Партизан ревью» и «Хадсон ревью», стараясь опубликовать работы своих друзей; он встречался с агентами и редакторами и редко шел на встречу без рукописи, которую пытался пробить. Если движение битников можно было сравнить с тлеющим огоньком, то он делал все, что в его силах, чтобы раздуть его в гигантский костер. Вот как позднее Гинсберг описывал это время:

Мы начали меняться в сорок восьмом году. В пятьдесят пятом мы впервые заявили об этом. В пятьдесят восьмом о нас стали регулярно писать. К этому времени я понял, что, если наши мысли, наша неофициальная поэзия оказались настолько серьезны, что даже привлекли внимание важных генералов, пишущих в журнале «Тайм», — должно быть, наступают необыкновенные времена

Гинсберг считал, что произошел всеобщий сдвиг сознания, коснувшийся сначала молодежи, а потом, через нее — распространившийся и на все остальные слои общества. Словно вся страна внезапно достигла того уровня, о котором в 1944 году говорили у Беррроуза как о «Новом Видении Мира». «В тот год в литературных кругах вошло в моду сходить с ума, — вспоминает Барбара Пробст Соломон.[76] — Стало модным доходить до крайностей, особенно в том, что касалось секса и наркотиков… Однажды на вечеринке мне подлили в кофе ЛСД, и когда я пришла домой, у меня начались видения. Я думала, что сошла с ума, пока мне на следующий день в полдень не позвонили и не спросили, как мне понравилось первое кислотное путешествие… это было начало шестидесятых, и я еще часто говорила Ларри Рузу, моему другу фрейдисту, что жизнь слишком резко меняется и мне это не очень нравится».

Америка находится на грани нервного срыва, полагал Гинсберг.

Если б в августе 1960 года вы захотели найти человека, в котором воплотился дух того времени, то одного из них вы отыскали бы нежащимся в бассейне в мексиканском курортном городке Куэрнавака. Он был психолог по профессии, но сейчас, загорелый и спортивный, выглядел скорее профессиональным игроком местного гольф-клуба. Он имел склонности к атеизму, рациональному гуманизму, иногда алкоголизму и постоянно — к женщинам. Больше всего в жизни он страдал от скуки. «Я вырос из тех игр, в которые играют преуспевающие люди, — писал он в «Первосвященнике», первой из своих автобиографий. — В жизни для меня больше не осталось ничего неожиданного и удивительного. Я стал равнодушен к обычным соблазнам общества, к власти, честолюбию, сексу. Это как в игре в «Монополию» — победить можно, но смысла нет. Как раз в то время мне только что предложили должность в Гарварде»

Его звали Тимоти Фрэнсис Лири. Через два месяца ему исполнялось сорок лет. И он еще только собирался делать первые шаги на том пути, который закончится за несколько месяцев до его пятидесятилетия, когда федеральный судья назовет его самым опасным человеком в мире.

Куэрнавака, расположенная на краю центрального плато, на тридцать семь миль южнее Мехико, в древности была городом предсказателей и магов. В ацтекском мире она играла роль Дельф в Древней Греции. Климат здесь царил удивительный, температура почти не опускалась ниже семидесяти пяти по Фаренгейту.[77] Позже, после завоевания Кортеса, здесь селились богатые мексиканцы и любили отдыхать американские ученые. За пару сотен песо тут можно было жить по-королевски — с горничной, поваром и даже садовником.