Страшный мой приятель мазал меня, стонущего, кислым молоком, добродушно посмеиваясь над моей небрежностью. Добрый уродливый маг водил по моей ноющей спине кислым молоком, которое на горячей коже мгновенно застывало и высыхало в творог. Он задержал руки на моей пояснице и осторожно, словно боясь спугнуть, опустил их на голые ягодицы. Неуловимое движение, и прохладная жидкость потекла по внутренней стороне бедер. Лекарь обмакнул руки в миску и начал свой путь от моих горящих икр, завершив его у колен. Потом от пояса по внешнему краю к стопам. На мгновение тихо сжал ладонями, стараясь не причинить боли, бедра. Я осторожно перевернулся на спину, чувствуя саднящей кожей каждую соринку на одеяле. Мой спаситель протянул мне кружку, измазанную кефиром, судорожно и нервно глотнув из своей. Я отхлебнул и поморщился от кислого, едкого вкуса молодой браги. Она тихонько плеснула, ударившись о затылок. Мне стало легче после того, как я опустошил кружку. Вновь продавец специй обмакнул кисти рук в миску с живительным молочным эликсиром и опустил их мне на грудь. Они, как две усталые птицы, легли на мои ключицы, поползли по бокам, нырнули под мышки и распластались на животе, замерев. Потом вновь повторили свой путь от подмышек к бедрам. Лавочник опустил взгляд от моих глаз вниз и улыбнулся. Я почувствовал себя неловко и хотел встать. Но он улыбнулся кривым ртом и не дал мне подняться, придавил мои плечи, уложив, как борца на татами, на обе лопатки. Он провел рукой по моему лицу, опустил другую, пристально глядя мне в глаза, сделал то, от чего я еще больше покраснел и внезапно ослаб. Мы пили чашму из железных кружек, когда он обнял меня за плечи и привлек к себе.
11
Вечером я скулил от назойливой неутолимой боли. Страшный человек казался мне еще более гадким и уродливым оттого, что произошло днем. Он, сидя на корточках, выкладывал из полиэтиленового пакета вату, йод, сухой спирт, достал железную ложку и банку темного стекла. К чему все это, я не мог понять. От мысли, что меня сейчас начнут мазать йодом, становилось не по себе. Но настоящий ужас я испытал, когда уродливый лавочник извлек из пакета резиновый катетер и одноразовые шприцы. Вытряхнув из банки коричневые кусочки в кружку и залив их кипятком, поставил посуду на миниатюрную треногу, запалил таблетку сухого спирта. Помешивая в кружке черенком ложки, он протянул мне резиновую трубку. Я не смел оторвать от него взгляд и механически сжал протянутый катетер в руке. Страшный продавец, видя мое непонимание и замешательство, нетерпеливо цыкнул. Убрав кружку с огня, подошел ко мне. Я загипнотизировано наблюдал за тем, как он перевязывает мне плечо трубкой, и я даже послушно несколько раз сжал и разжал кулак. Когда же он набрал темной жидкости в шприц и двинулся в мою сторону, я, словно очумелый, начал отползать, глядя в эти бездонно-черные глаза. Ужасный человек рывком пододвинул меня к себе, и я оказался полностью в его власти. Он не понимал или не желал принимать мои объяснения об айхмофобии, что преследует меня с детских лет. Мне оставалось только стиснуть зубы и зажмуриться. Слезы страха текли по моему лицу, а в ушах звенели струны Andante grazioso. Когда игла вышла из моего тела, я шумно вдохнул и не смог выдохнуть, умерев в очередной раз.
Передо мной был тоннель и навстречу мне неслась трехглазая морда поезда. Я закричал и вылетел насквозь, минуя свод. Стоя на безбрежном поле по шею в голубых цветах, я смотрел в нежно-лазурное небо, которое начало приобретать сизый оттенок. Внезапно набежали пурпурные тучи, а голубые цветы съежились и обернулись бурыми головками мака. Трава утратила зелень и высохла, шумя под порывами суховея. Меня засасывала земля и, посмотрев под ноги, я обнаружил, что стою на языке огромной черепахи, чей клюв был украшен россыпью неоновых лампочек. Она захлопнула пасть, и я растекся, съеденный прозрачными гигантскими тараканами, которые с хлюпаньем втягивали мое жидкое тело. Я видел, как мои глаза и зубы перевариваются в их кристальных розоватых желудках. Тараканы соединились, и я стал громадной саранчой. Расправил крылья и полетел пожирать голубые цветы, превращенные в опиумные кувшины. Я грыз их тела, похожие на младенцев. Они, не смея кричать, лишь умоляюще смотрели карими глазами, из которых тек маковый одурманивающий сок, моментально застывая и темнея. Меня распирало от их горя, и я лопнул, брызнув миллионами зеркальных осколков. Пришел страшный лавочник и собрал все, не пропустив ни одного, сложил в ступку и измельчил в пыль. Опустил пальцы в чашу, и из-под его ногтей брызнула кровь, он смешал ее с моим прахом и, вытянув губы, выпил. Я стал его ребенком. Крепко держась за пуповину, боялся выйти во внешний мир, подгоняемый схватками, подобными землетрясению. Уродливый продавец сунул руку во чрево, и я, брыкаясь, попытался вжаться в стенки, кутаясь, как в плащ, в плаценту, надеясь скрыться от него, вездесущего. Но он нащупал меня и извлек из цилиндра за длинные уши, как кролика. Показал меня нетопырям в зрительном зале, и они одобрительно оголили свои телескопические члены. Я завизжал и исчез. Факир хлопнул в ладоши и нашел меня, затаившегося в складках своего плаща. Я, одетый как денди, пляшу на арене цирка. Обезьянка со старушечьим, грустным лицом. Злой волшебник поднял меня на руки и, прижимая к себе, понес вон к колышущейся, живой кровати. Он уложил меня и спел колыбельную. Я глянул на свое голое тело и не узнал его: откуда эти круглые, женские груди и бедра? Я — наложница Фатьма, и он мой господин. Я сладко улыбаюсь и маню его к себе.
Страшный продавец садится рядом и протягивает мне жестяную кружку. Ажурный полог трансформируется в зеленый брезент палатки, а роскошная кровать — всего лишь матрас.
12
Жадно пью обжигающий зеленый чай. Лавочник гладит меня по нещадно гудящей голове. Солнце жжет обгоревшую кожу. Ноют мышцы, а шея будто сломана. Продавец похлопывает меня по плечу: мол, лежи, отдыхай. Я расслабленно прикрываю глаза. Вечером смог подняться. Весь день не мог отдохнуть из-за сонма голодных мух, теперь их сменили комары. Я на ослабленных ногах подполз к костру. Страшный лавочник протянул мне миску с жареной картошкой и полбанки тушеного мяса. Я вяло съел эту еду, которой дома побрезговала бы даже собака. Мой спутник погладил мою спину — проверил, болит ли? Я не реагировал. Тогда он, удовлетворенно кивнув, исчез в палатке, возникнув вновь с предметами вчерашней экзекуции. Я покорно позволил перевязать свою руку. С каким-то отупением смотрел, как он вводит в меня блестящее жало иглы, а вынимает клюв аиста, и отбрасывает голову птицы в сторону, где на нее жадно набросились ее сородичи. Я даже понимал, кто из них мать, кто брат, кто сестра бедняги. Они остервенело, выклевывали глаза мертвого собрата, терзая белые перья и окрашивая их в алое. Продавец специй протянул мне клешню и взял меня за руку, которая чудесным образом стала морской черепашкой. Вокруг плыл розовый туман и температурная вяло-текучая музыка. Я вдохнул розоватую дымку, превратился в лягушку, и грустно попрыгал прочь к сахарному замку. Войдя в его чертоги, я раскрутил лассо собственного языка и неудачно прилип к стене. Скосил глаза и увидел, как мои лапы покрываются белой, кристаллизующейся глазурью. Пол поплыл, а дворец начал заполняться молоком. Я утонул и лег на дно серебряными сережками и монетками мониста. Молоко закипело, а я, сплавившись в один кусок, запульсировал сердцем умирающего тигра. Вылетел вместе с рвотными массами изо рта, перегнил и вырос травой. Зацвел, улыбаясь середкой ромашки. Пришел ребенок и радостно сорвал меня, беззвучно кричащего, поднес букет к лицу и хищно оскалился. Я, упав, стал яйцом белой гусыни; вышел из нее и остался лежать на сене. Лавочник укрыл меня одеялом. Я отчаянно колотился в стенки, силясь разбить скорлупу и вылупиться, но так и не смог, задохнувшись в переплетении паутины, пахнущей базиликом.
Ночью у меня случился приступ несварения желудка. Скорее всего, я отравился тушенкой. Вышел из палатки и долго сидел в траве, глядя на белое от звезд небо. Во время третьего похода меня застал за непристойным занятием рассвет. Серые сумерки розовеют, желтеют, и голубое небо взрывается великолепием золота под оглушительный аккомпанемент птичьих криков и жужжание мух. Вдалеке мычит корова, лают тощие псы. Мой спутник варит корки граната и вишневые листья, заставляя пить это варево вместо чая. О том, чтобы рисовать в этот день, даже думать больно.
13
Неделя прошла по стандартному режиму: завтрак, косяк, река, обед, кальян, пейзажи, ужин, укол, сон и вновь по одному заведенному кругу. Все это до жути напоминало растрескавшуюся, древнюю карусель, скрипящую ржавым механизмом и мелькающую облезлыми лошадками. Все кончилось внезапно — я встретил Черную Вдову, и она поцеловала меня. Страшный лавочник рассек мою стопу ножом и принялся пить мою кровь, сплевывая ее на рыжую траву. Она лежала мерзкими, пенными пятнами. У меня замерзли ноги и стали отниматься. Страшный человек взвалил меня, ледяного и обмякшего, к себе на спину и побежал к кишлаку. Там меня, почти мертвого, истекающего холодным потом, погрузили, как мешок, на коня и отвезли на станцию. Туда прилетели врачи на вертолете, вызванные моим спутником. Доктор, больше похожий на пастуха, но, тем не менее, знавший свое дело, сделал мне блокаду. Я уснул на скамье диспетчерской, а проснулся в гостиничном номере столицы.
