«В смысле?» – спрашивал я.
«БИТЛЫ, ЧУВАЧОК,
БИТЛЫ!»
Я слышал «болты».
Еще был некто по имени Мутный-Смутный.
Меня даже разок уболтали
Попробовать «кислоту».
Оказалось – страшная глупость.
«У тебя не вышло, – сказали они, – не вышло.
Ты не сумел открыться».
«Мира! – вскричал я. – Мира!»
А после – как-то странно, мгновенно -
Шестидесятые
Взяли и кончились.
Практически все исчезли
На счет «раз».
Остатки былого
Можно еще наблюдать
Близ Венис-бич.
Стоят, подпирают стены,
Сидят на скамейках,
На вид – совершенно сторчались.
Глаза – пустые.
В изумлении от такого
Поворота событий,
Они ночуют в машинах,
Таскают, что плохо лежит,
Требуют
Подаянья.
Не знаю, куда
Подевались все остальные.
Надели, наверно, галстуки и костюмы,
Пустились искать места с нормальным рабочим днем.
Наступили семидесятые…
И тогда Я САМ бросил работу.
И весь этот город
Принадлежал отныне
Мне одному.
The 60’s
Дождь все вдет да идет.
Дни напролет – льет.
У меня – девять кошек,
Они от дождя звереют,
А потом я зверею от них.
В полчетвертого ночи один кошак
Стал скрестись и проситься за дверь.
Ливень – ливмя, а ему охота за дверь!
Ну, выпускаю за дверь,
После снова ложусь спать.
В четыре утра киса,
Спавшая в ванной,
Огласила квартиру мявом.
Пять минут я с ней просидел – успокаивал, утешал -
И снова поплелся спать.
В пять зашуршал еще один кот -
Всунулся в шкаф, нашел там
Пакет с кормом,
Сбросил его на пол
И отчаянно драл когтями.
Я подхватил его. Вынес за дверь.
Снова залез в постель – сон больше не шел.
А в восемь утра я открыл дверь и окно,
Чтоб гулявшие кошки могли вернуться,
А остальные – сходить погулять.
До десяти я проспал, а в десять поднялся
И покормил своих кошек девятерых.
Пора отправляться на скачки,
Как каждый день.
Я стоял у окна, глядел
На льющийся дождь.
До ипподрома – миль двадцать езды по шоссе,
По району, который опасен для белых -
А может, для черных тоже.
Я чувствовал – я недоспал,
И решил вернуться в постель.
Так и сделал. Заснул мгновенно -
И сон увидел.
Мне приснилось, что я – там,
На ипподроме,
У окошка ставок, свои номера называю.
Дождь лил ливмя.
Я был на ипподроме.
Я делал и делал ставки, даже выиграл несколько раз -
Но не видел ни лошадей, ни жокеев, ни скачек.
Потом я проснулся.
Дождь по-прежнему лил.
Моя жена (она страдала бессонницей)
Мирно спала рядом.
На кровати дремали четыре кошки,
Пятая – на полу.
Все мы не высыпались!
Я посмотрел на часы – половина первого,
Поздно ехать на скачки.
Я обернулся вправо. Высунулся в окно.
Дождь по-прежнему лил – бессердечный,
Манящий, сволочной, вульгарный, бесконечный,
Прекрасный.
Дождь. Снова дождь. Снова дождь, дождь и снова дождь.
Пару мгновений спустя я вновь уже спал, и мир
Без меня
Обходился прекрасно!
The Would-be Horseplayer
Вечер, когда Ричард Никсон пожал мне руку
Я стоял на подмостках,
Готовый начать читать,
Когда поднялся ко мне Ричард Никсон
(Ну, может, его двойник),
С этой его всем известной
Улыбочкой приторной.
Он подошел ко мне, протянул руку
И, прежде чем я успел хоть что-то понять,
Пожал мою.
«Что он творит?» – я подумал.
Я уже собирался
Сказать ему пару ласковых,
Но не успел -
Так стремительно он испарился,
И видел я только
Бьющий в глаза свет юпитеров
И публику – она
Сидела и ждала.
Когда я потянулся налить себе
Водочки из графина,
Рука у меня тряслась.
В голове мелькнуло – наверно,
Это чтение я устраиваю в аду.
Точно – В АДУ: я залпом махнул стакан,
Но водка в нем – совершенно неясно, как -
Обернулась водою.
И тогда я начал читать:
«Печальным реял я туманом…»
Вордсворт?!
The Night Richard Nixon Shook my Hand
Нет ничего хуже
Безнадежно бездарных
Юмористов.
От юмористов талантливых их отличают
Энергия, бьющая мощным ключом,
И отсутствие
Сомнений в своей одаренности.
На наше счастье,
Мы редко
Таких встречаем -
Разве что
Иногда
На маленьких вечеринках
Или
В дешевых
Кафе.
Не надо идти прямиком
К чертям,
Чтоб побывать в аду…
Посмотреть
На такого вот юмориста,
Послушать
Его шутки -
И в целом
Картина
Ясна.
Есть, похоже, в профессии этой
Древний и вечный
Закон:
Чем меньше
В артисте Таланта,
Тем более он
В талантах своих
Уверен.
Pretenders
Любил говорить мой отец:
«Кто рано встает,
Тому Бог подает».
В доме у нас в восемь вечера свет уже выключался,
А на рассвете будили нас
Ароматы кофе, яичницы
И жареного бекона.
Отец мой следовал этому правилу
Всю свою жизнь – и умер
Еще молодым и бедным:
Не подал Бог.
Я сделал выводы. Забил на его советы
И принялся
Вставать и ложиться как можно позже.
Ну, что сказать – не то, чтоб я стал
Правителем мира, зато сумел избежать
Массы утренних пробок,
Проскочить мимо многих
Примитивных капканов
И повстречаться со странными,
Удивительными людьми,
Среди прочих -
С самим собой,
Человеком,
Которого мой отец
Так никогда
И не узнал.
Throwing Away the Alarm Clock
Доллар двадцать пять за галлон
Когда собаки воют под дождем,
Жизнь становится ненужной,
Точно старые, изношенные башмаки.
Иногда, чтоб продолжить жить,
Нужно крепко разозлиться.
В своем «фольксвагене» шестьдесят седьмого года
Еду на бензозаправку.
Передо мной
Припарковалась женщина.
Я сигналю.
Она обернулась.
Снова сигналю.
Жестами ей указую
Выйти из машины, залить наконец
Бензина в свой бензобак.
На лице у нее – изумленье…
Это – дешевая
Заправка с самообслуживанием,
Мы страдаем
В долгих очередях,
Гонимые безжалостным роком.
Наконец выходит служитель,
Помогает ей
Разобраться с проблемой. Она ему гневно
Обо мне повествует:
Вот сволочь – ни воспитания,
Ни манер!
Я в это время,
Осмотрев ее задницу,
Прихожу к выводу, что она мне
Не больно-то нравится.
Она, поглядев мне в лицо,
Решает примерно то же.
Она уезжает. Беру шланг,
Вставляю
Его в отверстие -
И думаю:
Может, она собиралась со мной трахнуться,
А я просто оказался
Не в настроении?
Служитель подходит ко мне,
По лицу его сразу видно -
Думал о том же самом.
Плачу. Спрашиваю его, как проехать
К Беверли-Хиллз.
Уезжаю
В сторону блекло-розового,
Больного солнца.
$1.25 a Gallon
Несколько лет назад
Медсестра у дантиста
В Бербанке
Так увлеклась
Чисткой моих зубов,
Что наклонилась ко мне,
Прижавшись большими грудями
К моей руке
И плечу.
Глядела
Мне
Прямо в глаза.
Спрашивала:
«Так
небольно?»
Я и сейчас вспоминаю эти
Золотисто-смуглые груди.
Наверно, потом
Она
Хохотала до слез,
Когда
Говорила подружкам:
«Ну, я же и завела
старого козла!
Господи, прямо
Как мертвеца
Из гроба поднять!
Высохший, как у мумии, член
Торчит в воздухе,
Вонючая пасть
Мечтает
О последнем поцелуе!»
Да, дорогая, – больно.
Но всего величья
Нашей глупой крестьянской свадьбы
Тебе не понять!
Floss-Job
Заехал перекусить в один суши-бар.
Сижу у стойки.
Слева – два чувака.
Один спросил:
– А что вы за пиво пьете?
Я отвечаю.
А он – мол, его пиво лучше,
Может, меня угостить?
– Спасибо, нет, – говорю.
– А может, сакэ?
– Большое спасибо, но – нет.
– А осьминогов Вы пробовали?
– Нет.
– Попробуйте моих!
– Точно, попробуйте! – друг его заорал.
– Спасибо, не надо.
– Нет-нет! Непременно попробуйте!
Кладет мне кусок на тарелку.
Беру. Принимаюсь жевать.
На вкус – совершенно резина.
– Ну как?
– Совершенно резина.
Минута молчания. А потом:
– Мы на яхте живем, – говорит Первый парень.
– В заливе, – второй добавляет.
– Попробуйте все же сакэ. – Снова первый.
– Спасибо, не стоит.
– А вы на лодке живете? – спросил второй.
– Нет, не на лодке.
– А мы все равно купили пива для вас, – говорят они.
– Вот, попробуйте!
– Да-да, спасибо. Я сделал глоток.
– Спасибо, отличное пиво!
– А может, еще осьминога?
