Перед этим я объелся грибов. Их собрал Чикатило. В дивном лесу с берёзками, болотистыми кочками и призрачной листвой, через которую в глаз хуком бьёт осеннее солнце — именно так красиво и романтично мне тогда представлялся процесс сбора псилоцибина Чикатилой. В моём плеере играли «Sonic Youh», и меня мирно подглючивало, и мы должны были сегодня подрезать сто баксов, и я жил с девушкой, которая была старше меня на четыре года, и всё было хорошо.
Чикатило тогда усиленно подсаживал меня на правильную музыку. За какой-то месяц в моём плеере по очереди перебывало все то, что составляло на тот момент его фонотеку. Всех названий я не вспомню, ибо по-настоящему зацепило меня мало что, но кругозор расширился очень даже неслабо: теперь я мог поддерживать разговоры на продвинутых Чикатилиных тусовках. Не то чтобы это было для меня самоцелью, но, как говаривал иногда Лёня Свиридов, всяко — движ.
На эту работу меня приволок тоже Чикатило. Он брызгал слюной, топтал истерзанный тюльпан, потому что Оленька тогда в институт не пришла, и орал:
— Нет, нет, я не могу, мне скучно! Моя душа просит качественного общения и незаконной деятельности, направленной на развод лохов не ниже третьего уровня крутизны. Как для того, так и для другого мне необходимо доверенное лицо, партнёр, причём желательно из членов Всемирного Клуба Красивых Мужчин. У нас есть один человек, у которого сейчас переходный этап, смена уровней — знаешь, как в компьютерной игре. (Какая там игра! Я тогда не мог отличить компьютер от кассового аппарата, и всё, что я умел с ним делать, это вставлять вилку в розетку и вытирать пыль с монитора.) Этот ублюдок сейчас перерос ту стадию, на которой получаешь деньги за работу, и вплотную подошёл к следующей — когда просто получаешь деньги. Мы должны ловить момент, я серьёзно, мы должны стать ловцами моментов.
Ясное дело, я согласился. Мне очень хотелось денег, мне всегда хочется денег. Чикатило как-то сказал: «Поэтому я спокоен: ты никогда не станешь настоящим хиппи, даже если соберёшь полную коллекцию сочинений Мика Джаггера».
Мне выделили тщедушный столик, который упирался в самый дальний угол офиса. Только благодаря этому упору он не отдавал душу своему древесно-фанерному языческому божеству. Если бы я пнул его хотя бы вполсилы, он бы рассыпался на мелкие щепки.
Кроме меня, на этом самом столике тусовались кипа бумаг неизвестного предназначения и пишущая машинка — последняя из могикан, атавизм. Она тупо доживала свой век в офисе образца девяносто третьего года.
Стол Чикатилы находился в противоположном углу кабинета. Когда клиент вписывался в помещение, глумливая рожа Чика была первым, что бросалось ему в глаза. С серьёзным видом Чик принимал у клиента паспорт и трудовую книжку, которую потом тащил на огромный ксерокс, и отдавал обратно. Потом клиент подходил ко мне для заполнения анкеты. Процедура была долгая, потому что с пишущей машинкой я тогда был на вы. Мне было лень учиться мастерству машинописца, да и сам процесс печатания букв мне не очень нравился. Я по часу искал каждую литеру на клавиатуре, я лепил опечатку за опечаткой и потом подолгу замазывал их кисточкой из белого флакончика, похожего на лак для ногтей, которым пользуются женщины.
Потом клиент уходил, а Чикатило передавал мне ксерокопию его трудовой книжки, и я должен был приписать на последней странице, что с такого-то такого-то он работает в компании «Каскад+». То есть в нашей организации. А точнее, в организации, которая имела глупость взять на работу двух таких выродков, как мы — потому что ни Чик, ни я её своей не считали, нас не поражал вирус тим-спирита. («У нас против него иммунитет», — гордо заявил Чик.) Потом эта самая страничка, уже исправленная и с печатью, ксерилась по новой, и вместе с другими документами вся копия неслась в МИД, где клиенту мутили загранпаспорт: компания «Каскад+», в которой он теперь вроде как работал, состояла на консульском обслуживании. Достоверность сведений, изложенных в ксерокопии трудовой книжки, никто не проверял, потому что об этом договаривались.
Схема была примитивная и непонятная разве что самому недалёкому дауну-переростку. Редкая фирма, стоявшая тогда на консульском обслуживании, не добывала подножный корм при её помощи. Идею почти всем им продал некто Николай Валентинович Кульков, человек-метеор, Самый Адмирал Всемирного Флота Глобальных Менеджеров — всезнающий и вездесущий, как молот правосудия. Используя свои связи в МИДе (а связей у него не было разве что в аду, да и то я не уверен), он выцепил список таких фирм и обошёл их все. Он умел втираться людям в доверие. Он предлагал всем на ухо эту самую нехитрую схему, а заодно и себя в качестве связующего звена с серьёзным министерством. Причём сделал он это крайне оперативно, потому что понимал, что через месяц-другой после первых результатов о схеме прознает каждый дурак и его услуги будут на х… никому не нужны — такие парни всегда учитывают всё, любые мелочи и нюансы. И вот теперь он носился по Москве из одной фирмы в другую, собирая, как грибы, документы и бабки. В дальнейшем он предполагал собирать только бабки — именно он был тем самым ублюдком, который переходил на качественно новый уровень. И именно за него я должен был впоследствии выполнять всю работу, включая занос документов в МИД. У него было лицо классического лизоблюда, старомодный пробор и штук пять дешёвых японских иномарок с правым рулём.
Он кичился своими связями, говорил о них громко, чтобы все слышали. Он подходил к Чикатилино-му столику, брал телефонную трубку и орал в неё:
— Леночка! Как вы, солнышко моё? Я вас очень плохо слышу, поэтому вкратце: у меня сегодня назначена встреча с господином Пупыкиным из администрации… Какой? Ну ясно какой — из администрации Бориса Николаевича… Так вот, позвоните, пожалуй- Р ста, господину Пупыкину и перенесите встречу, поскольку у меня неотложные обстоятельства… Да, да, мне нужно обязательно присутствовать на приёме у Аркадия Вольского… Вечером… Нутам же будет ещё неофициальная часть, вы понимаете…
У него, конечно же, хватало ума не оглядывать после этого притихший офис с видом Георгия Победоносца, но, блин, его распирало, он чуть не лопался от осознания своей крутизны. Все эти секретарши и клерки переставали стучать по своим клавишам, когда он орал в телефонную трубку, и завороженно думали, как неплохо было бы перепихнуться/выпить/ подружиться с этой глыбой, с этим матёрым человечищем. А мы с Чикатилой всегда падали на ха-ха — он доставил нам много приятных моментов, этот Самый Адмирал. Он был человеком-коноплёй, он был рождён для того, чтобы дополнять марихуану. Чик упирался рожей в монитор, а я — в стенку, потому что у меня на столе компьютера не было.
Как-то раз Чикатило накурился и сказал:
— Мы должны спутать ему карты, понимаешь? Мы должны замыслить что-нибудь против этого человека, предпринять какую-нибудь чудовищную провокацию.
После этого он направился к жетонному телефону-автомату, уныло доживавшему своё в будке возле института, снял трубку и набрал номер офиса.
— Алло! — сказал он изменённым голосом, прокашлявшись и подложив платок, как в дешёвых детективах. — Могу я услышать господина Кулькова?
На том конце провода ответили, что Николай Валентинович сегодня в офисе ещё не появлялся, но должен вот-вот подъехать.
— Хорошо, — согласился Чикатило, выдержав паузу. — Когда он появится, передайте ему, пожалуйста, следующее. Звонил Аркадий Вольский. Я очень хотел бы увидеть его сегодня после семнадцати в своём кабинете. Есть очень серьёзный разговор, да, да. — И повесил трубку.
— Ты что, Чик, дурак, что ли, — выдавил я, отсмеявшись. — Там же было слышно, что ты звонишь из автомата. Шум машин там, ну и вообще вся фигня. Хороша шишка, которая звонит из автомата по жетончику. У них же там у всех есть эти, как их… радиотелефоны. И в машинах у них тоже телефоны.
— Ладно, фигня, — сказал Чик. — У Мишеньки, с которым я разговаривал, аж член насторожился от гордости, я это даже по телефону почувствовал. Да его просто выперло, этого долбаного Мишеньку! Держу пари, он и думать забыл об этих машинах, которые там шумели на заднем плане, и сейчас с независимым видом говорит всем: «Когда Кульков придёт, напомните мне, пожалуйста, что ему Вольский звонил… Да тот самый, тот самый. Так вот, вы мне напомните, а то я могу забыть…» Хотя на самом деле — я тебе скажу, — на самом деле он никогда не забудет нашего невинного буржуазного розыгрыша. Он отметит этот день в своём настольном календарике и будет каждый год праздновать как главную дату своей жизни. Ровно через год и через два, и через три он будет запираться у себя в комнате, наливать стакан дорогого алкоголя, подолгу курить гаванскую сигару и вспоминать… А когда состарится, станет рассказывать об этом своим внукам, хотя те понятия не будут иметь, кто такой этот Вольский — Вольский не войдёт в учебники, полёт не тот. И поэтому внуки будут воспринимать это как дежурные маразматические байки богатого дедушки, которые нужно с улыбкой выслушать, чтобы не лишиться наследства.
