Вот почему отец так доволен: его склонная к непредсказуемым порывам дочь решила связать свою судьбу с заурядным фабианцем, из чего он сделал вывод, что революционный пыл Рейчел — не более чем фаза становления ее как личности.
В их первую брачную ночь Энтони не удержался и передал молодой жене слова ее отца.
Сидя на муже в позе амазонки, Рейчел лишь рассмеялась:
— Папа то же самое говорил и про Гитлера!
Май 1942 года
С тех пор как Энтони и Рейчел поженились, прошло уже несколько месяцев, но только сейчас им представилась возможность нормально провести медовый месяц.
Из Форт-Вильяма дорога на Острова тянется вдоль изрезанного шотландского побережья: резкие подъемы и спуски, невидимые вершины, лужи и грязь на поворотах. По такой ездить лишь на крестьянских телегах, тракторах и побитых, дышащих на ладан драндулетах.
Пара часов безостановочной езды — и голова идет кругом. Незнакомому со здешней местностью человеку просто невозможно разобраться в хитросплетениях горного ландшафта. Здесь одна складка рельефа мгновенно переходит в другую, а различие между каналом и озером, материком и островом — даже между сушей и морем! — становится не более чем игрой слов. В этих местах солнечный свет превращает воду в жидкое золото, а камням придает бирюзовый оттенок морской воды.
Внимание Энтони и Рейчел постоянно отвлекается от природных красот.
В моменты головокружения Рейчел хватает мужа за колено. Энтони сбрасывает скорость. Иногда машина останавливается. При каждой такой остановке молодожены сливаются в поцелуе.
Энтони возбуждает мысль о том, что он женат на еврейке. Если считать каждую молодую женщину неизведанной территорией, то Рейчел воистину неизученная страна: пьянящий коктейль космополитизма и экзотики; стекло и сталь новых денег, видимых сквозь завесу пыли, и желтый свет древней культуры.
По ночам, когда чувственности Рейчел не удается разжечь в нем сексуальный пожар (но кто, если признаться честно, способен моментально достичь желаемой реакции? В конце концов, рассуждает Энтони, мы же не животные, не кролики и не собаки), срабатывает ее экзотичность.
Естественно, ничего подобно вслух он не произносит. Родители Рейчел — эстеты из Австрии, дети, так сказать, великого Гете. Для них принадлежность к еврейской нации не более чем та дубина, которой Гитлер и его костоломы предпочитают истреблять сынов Сиона после того, как решили экспроприировать семейный банк. Что касается Рейчел, то у Энтони нет никаких сомнений в том, на каких позициях она стоит. Он не раз бывал на митингах, на которых его жена — пока он, сгорая от стыда, ерзал на стуле — недвусмысленно вещала про то, что не приемлет, как она выразилась, «голос крови». Разве не иудейская вера с ее равнодушием и созерцательностью подвела соплеменников Рейчел? Так что пустынное царство, которым она грезит и ради которого ведет тайную работу, — государство светское.
Энтони Верден везет их по голым скалистым холмам, которые за долгие годы стали похожи на наплывы старого воска. Наконец они приближаются к деревушке, которую им в этом месте обещает географическая карта.
Обещание — чистейшей воды фикция. Здесь нет никакой деревни, ничего, кроме пруда, в котором отражаются развалины древнего замка. Возле воды коровы мирно жуют жвачку. Ветхие воротца на одной петле, ограда, дорожка, ведущая от водоема к ближайшей ферме. За развалинами замка — широкий, спокойный эстуарий.
Новобрачные вылезают из машины. Мощенная камнем тропинка вытянутым указательным пальцем пролегла прямо к воде. Вдоль левого берега наставлены одна на другую корзины для ловли омаров. Рейчел осторожно выскальзывает из объятий мужа и шагает по настилу пристани. Энтони, замешкавшись на секунду, следует за ней. Она прекрасна, решает он, предаваясь непривычному возбуждению чувственного наблюдения. Ее ягодицы слишком узки для юной женщины. Он удивляется собственному желанию хорошенько хлопнуть ее по попке. Ухватиться за нее. Потянуть к себе. Раздвинуть ягодицы. В конце концов, она ведь его жена. Однако смелость изменяет ему. Впрочем, быть может, виной тому вонь рыбацких корзин, изгоняющая похоть. Когда Энтони вновь оказывается рядом с Рейчел, его мысли переключаются на другие, более безопасные и более знакомые темы. Устремив взгляд на берег, он произносит:
— Об этом можно было написать языком математики.
Ему в голову приходит последовательность Фибоначчи: один плюс один — два, два плюс три — пять, каждое новое число — это сумма двух предыдущих, и так до бесконечности. Примеры часто встречаются в природе. В расположении листьев на дереве, спиралях головки подсолнечника, сосновых шишках. Д’Арси Томпсон написал об этом еще в 1917 году — о том, как природа подчиняется законам математики. Судя по всему, никто из ученых не обратил внимания на эту книгу. Энтони наткнулся на нее совершенно случайно — в тот год, когда его друг Джон окончил школу. Это поле — математика творения — являет собой непаханную целину. Распростертая перед ним во все стороны, она принадлежит только ему.
— При помощи одной формулы. — говорит Энтони, добиваясь непривычной простоты изложения, — можно создать миллиард горных долин, и все будут разными.
Рейчел поднимает на него свои огромные прекрасные темные глаза.
— И что?
— А?.. — переспрашивает Энтони, покручивая на пальце обручальное кольцо.
— Что ты на них построишь? На этом миллиарде горных долин?
Рейчел — женщина практичная. Ее окружает прочный материальный мир. Ей нужно знать, из чего сделаны вещи. Нужно понять, для чего эти вещи предназначаются. Рейчел — тот самый спутник жизни, в котором, проведя большую часть своего существования среди абстрактных понятий, так нуждается Энтони. И что? Ее любознательная улыбка — своего рода вызов, и он встречает его так, как яхтсмен поворачивает лицо к ветру. Он построит долины света. Он построит долины чисел.
— Это будет все равно что смотреть кинофильм, — объясняет Энтони жене. — С той разницей, что фильм этот будет снят под разными углами, со всех точек пространства. И если скользить взглядом по экрану или приподняться на стуле, то изображение приспособится к твоим движениям, создавая ощущение сдвига в реальном пространстве.
— Во всем мире не хватит фотопленки, чтобы снять такой фильм, — выражает сомнение Рейчел.
Однако завершенность мира — не более чем иллюзия. Да и пленки много не нужно: фильм состоит из кадров, которые видишь только ты. Существует лишь твое видение мира, все остальное — тьма. В созданном Энтони фантастическом мире чисел если, скажем, упадет дерево, но этому нет свидетелей, то оно упадет бесшумно.
— Но сколько же уйдет времени, чтобы снять такое кино? — продолжает Рейчел. — Да и все равно всем не угодишь.
Это верно. Фильм нужно отснять, раскрасить и смонтировать. И все — в процессе собственно просмотра. Таким образом, это не кино в традиционном смысле, а серия неподвижных изображений, прокручиваемых со скоростью, которая позволяет ввести в заблуждение человеческий глаз, — пятьдесят шесть кадров в секунду, ни больше ни меньше. А прокручивать их станут на каком-нибудь еще не изобретенном проекторе. На чем-то вроде факсимильного аппарата.
— А к телефону он будет иметь отношение? — мучимая любопытством, задает новый вопрос Рейчел.
— Телефоны способны передавать изображения, а не только звук, — отвечает Энтони.
Можно нарисовать трехмерную картинку — так же, как архитектор делает чертежи будущего здания. И такое изображение реально передать по телефонным проводам по всему миру.
— Люди во всем мире смогут побывать в таком месте, не покидая дома и не вставая со своего кресла!
— Не называй это местом, — говорит она.
Возникает пауза, которую первой нарушает Рейчел.
— Если там нельзя хоронить людей, то это не место, — говорит она и поспешно добавляет: — Еврейке не надо объяснять, что это такое.
По мощенной булыжником дорожке Энтони возвращается к автомобилю, залезает внутрь и захлопывает дверцу. С ее стороны это очередной вызов, брошенный ему. За такие вызовы он ее и любит. Рейчел садится на сиденье рядом с мужем.
— Все нормально? — спрашиваем — Энтони.
— Что?
— Что ты сказала?
— А в чем дело? — произносит она с невинным выражением лица.
— Да ни в чем, — отвечает он, делая вид, будто ничуть не обиделся.
В фантастической стране Энтони, в царстве света и математики, нет никаких конфликтов, потому что там всего в избытке: солнечного света, свободного пространства, крыши над головой. Но прежде всего — пространства. В мире Вердена его столько, что хватит любому, чтобы уединиться, если захочется. А в его стране подобного хочется всем.
Это что-то вроде трехмерного мультфильма, над которым трудится целая армия чертежников. Ее обитатели передвигаются по бесчисленным гротам и заливам — не спеша, как близорукий человек, потерявший очки. В воображении Энтони есть отдельная математическая формула и для людей.
