Алистер Кроули - Дневник наркомана

     Если  бы  только  мы  могли  на  что-то  положиться! Однако,  наши  умы захлестнуло паникой.

     Эти проклятые трусы от  медицины! Эти  напыщенные  пророки  зла! Каждый раз,  когда мы  возвращались  к решению остановиться, они сбрасывали нас  со скалы.

     "Это за пределами сил человеческих".

     Но они знают, с  какой  стороны  мазать маслом  свой хлеб.  И  их  игра состоит в том, чтобы обескураживать доверчивых простофиль.

     Впрочем, они  явно переиграли.  Они нарисовали  свою картину  в слишком грубых цветах и тем отвратили нас от нее.

     Воздействие  смерти Мэйбел,  и  тот  факт, что  наши  запасы были столь скудны, сплелись воедино, чтобы придать нам решимости остановиться, чего  бы это нам не стоило.

     Мы яростно боролись  час за часом. Были моменты, когда само воздержание очищало нас  абсолютной болью необходимости страдать. Наше сознание поплыло. Нас кружило на крыльях горя в пылающих небесах физической муки.

     Я припоминаю,  как  Питер  встал  у стола, потерянный для всех ощущений действительности. Он вскричал пронзительным, каркающим голосом:

     Я  слышала  его  голос  сквозь   бездны  болезненной  пустоты.   Трепет сатанинского  торжества язвил мою  душу и  слагал  симфонию своих воплей.  Я вскочила, желая узнать себя в омерзительном фантазме, изображенном поэтом.

        С  другой  стороны  нас все  время сковывали  какие-то спазмы слабости; кошмарное  ощущение   тонущего   духа,  подобное   неизбежному  страху,  что охватывает  человека, когда он находится в лифте,  и тот начинает опускаться слишком  быстро, или когда пилот  устремляется неожиданно вниз  на самолете. Волны  слабости обмывали  нас, словно мы были трупами, выброшенными на берег после кораблекрушения. Кораблекрушения наших душ.

     И  в эти отвратительные часы  беспомощности нас несло  вниз по темной и медленно  текущей  реке  инерции  в направлении к  стоячей и вонючей трясине безумия.

     Мы были одержимы уверенностью в том, что никогда не сможем вырваться из нее.  Вначале мы ничего  не говорили. Мы утонули в торжественном  оцепенении серьезности. Когда мы, в конце концов, обрели голос, его  хватило  только на то, чтобы проскулить о капитуляции наших неподкупности и чести!

     Мы  кое-как  перебивались небольшим запасом  Г. с  добавкой  стрихнина, чтобы спасти себя  от полного коллапса всех наших физических способностей, и немного подбадривали себя в моральном плане остатками шампанского.

     В эти  моменты  отречения мы разговаривали дрожащим  шепотом,  планируя пополнить запас  порошка. И оба испытывали отчетливый стыд, признаваясь друг другу в своем предательстве. Мы чувствовали, что в будущем никогда не сможем потакать себе открыто и радостно, как делали это до сих пор. Мы должны стать скрытными и хитрыми;  мы должны  скрывать друг от друга наши  действия, хотя они были очевидны для нас обоих.

     Я  ходила  весь  день  на  цыпочках,  полагая,  что  Питер спит,  но он повернулся как встревоженная змея, как только я направилась к двери.

     - Куда ты идешь, Лу?

     Его голос был одновременно жалобным и резким.  Я не позаботилась о том, чтобы  придумать  предлог; но  с готовностью ложь  сама  соскочила  с  моего язычка.

     - Я собираюсь к Бэзилю, посмотреть, не может ли он дать мне что-нибудь, чтобы каким-то образом нам помочь.

     Я знала, что он не верит мне, и понимала, что ему наплевать на то, куда я отправилась,  и  что буду делать. Он  не  был  шокирован  моей  ложью -  я поступила так впервые за все время нашего знакомства.

     Я взяла такси и кружным путем отправилась на студию. Моя ложь оказалась наполовину  правдой. Я собиралась попросить  его о помощи в лечении; но  моя настоящая цель заключалась в  том, чтобы заставить его,  неважно как, выдать мне, по крайней мере, одну дозу. Мне было наплевать, каким  образом получить ее.  Я могла попытаться изобразить болезнь. Я могла сослаться на наши старые отношения, и украдкой посмотреть, не удастся ли мне найти что-нибудь самой и украсть. И я не хотела ставить в известность об этом Питера.

     Помимо всего прочего это  была пытка стыдом.  Я всегда  гордилась  моим достоинством.  Утонченная безмятежность заставила мой мозг поплыть, когда  я вышла на  улицу. Одиночество  восхитило  меня  - тем,  что  я избавилась  от Питера.  Я  ощущала его  сдерживающее влияние,  и  отбросила  его  прочь.  Я презирала себя за то, что полюбила его. Я  хотела отправиться к дьяволу моим собственным путем.

     Я застала Бэзиля  внутри, и  одного.  Что  за  удача!  Эта  ненавистная длинная и тощая девица убралась таки прочь.

     Бэзиль  встретил  меня  своим  обычным  приветствием.  Оно  молниеносно обожгло, как оскорбление. Какое право он имел упрекать меня? И почему должно "Твори, что ты желаешь" звучать как укор?

     Как правило,  он добавлял  что-то  к  этой  фразе.  Он  перешел на свой обычный  разговор,  отличавшийся своеобразным  запутанным изяществом. В  нем всегда было нечто  кошачье. Он напоминал мне великолепного, ужасного  тигра, прокладывающего себе путь сквозь густые джунгли.

     Но  сегодня он  резко  и  внезапно  замолчал  с  непреклонной и суровой решимостью.   Это  выглядело,   будто   он  выстрелил,   и   ожидал  увидеть произведенный  им  эффект. Впрочем, он  молча  пригласил  меня сесть  в  мое обычное  кресло,  прикурил  мне сигарету и вложил  ее  в  мой  рот,  включил электрический  чайник,  и  сел  на углу своего  большого квадратного  стола, покачивая  ногой. Его глаза были абсолютно неподвижны, и я чувствовала,  что они пожирали мое тело и душу дюйм за дюймом.

     Я ерзала в моем кресле, как  привыкла делать в  школе, когда не ощущала себя уверенной в том, сумела ли я разобраться в чем-то или нет. Я попыталась скрыть  свое смущение, начав оживленную беседу;  но  вскоре  сдалась. Он  не обращал никакого внимания на мои  замечания. Для него они были  просто одним из симптомов моей болезни.

     Я  поняла с  пугающей несомненностью,  что мои планы невыполнимы. Я  не могла обмануть этого человека, не могла сыграть на его страстях, и не  могла ничего украсть в его присутствии.

     Неожиданно, моя ложь обернулась правдой. Я могла сделать только то, что сказала; попросить  его  о помощи.  Нет, даже  не это. В  конце концов, я не смогла избавиться от Питера.

     Находясь  с Царем Лестригонов я обнаружила,  что не могу думать о себе. Меня не покидали мысли о Питере. Я была абсолютно искренна, когда сказала  с дрожью в голосе: "Петушок в ужасном состоянии".

     Я  хотела  добавить  то,  что держала в  голове: "Можете ли  вы сделать что-то, чтобы помочь ему?", - затем изменила фразу до: "Не будете ли вы?", - и потом совершенно ничего не смогла произнести. Я знала, что это были лишние слова. Я знала, что он может, и что он поможет.

     Он подошел и сел на ручку моего кресла, взял мои волосы, и начал играть с  косами.  Действие  было абсолютно  естественно  и невинно,  как  котенок, играющий с мотком шерсти.

     На секунду это укололо мое тщеславие  в самое  сердце. Я поняла, что он может  делать  подобные  вещи,  не соединяя  их с  какими-либо  сексуальными намерениями: и в этом чувствовалось огромное превосходство над человеческими инстинктами, и заставляло меня доверять ему.

     - Сэра Питера  здесь нет,  -  сказал он  с презрением  и  в тоже  время ласково. Я знала, что его  порадовало  то,  что  я промолчала о  собственных бедах.

     - Но это были вы, моя дорогая девочка,  и я видел вас  в моей волшебной шпионской  подзорной трубе на  берегу с  подветренной стороны, и ваши  мачты были сорваны  за  борт,  и перевернутый Юнион  Джек трепетал на ветру, и ваш герой радист, выстукивал SOS.

     Он  оставил мои волосы и закурил  свою трубку.  Затем  снова принялся с ними играть.

     -  Одни  на лодках, другие  на  обломках ковчега,  все они благополучно добрались до берега.

     Когда  человек столь фамильярно обращается  с Новым Заветом, то  цитата неким образом приобретает многозначительность даже для  тех,  кто не верит в правдивость самой книги.