Эрик умолк.
По ходу своего расследования Эрик связался с британским журналистом Гордоном Томасом, автором многочисленных книг о разведслужбах. От него Эрик узнал, что во время поездки в Лондон летом 1953 года его отец, судя по всему, имел откровенный разговор с психиатром Уильямом Сарджантом, который консультировал британскую разведку по вопросам техники «промывания мозгов».
По словам Томаса, Фрэнк Олсон сказал Сарджанту, что посетил ряд закрытых англо-американских научно-исследовательских лабораторий возле Франкфурта, где ЦРУ ставило опыты на «расходном материале»: захваченных русских агентах и бывших нацистах. Олсон признался Сарджанту, что был свидетелем некоего ужасающего, возможно, даже «терминального эксперимента» с участием как минимум одного из подопытных. Сарджант выслушал Олсона, после чего донес британской разведке, что молодой американский ученый может быть неблагонадежен. Он рекомендовал лишить Олсона доступа к Портон-Дауну, британскому научно-исследовательскому комплексу, где разрабатывалось химическое оружие.
Данные факты Эрик сообщил своему другу, канадскому писателю по имени Майкл Игнатьефф, и тот опубликовал в «Нью-Йорк таймс» статью об Эрике. Неделей позже раздался телефонный звонок, которого Эрик ждал всю жизнь. Это был, можно сказать, очередной «Харолд-младший»: один из ближайших друзей его отца по военной базе Форт-Детрик. Он знал всю подноготную и был готов рассказать Эрику недостающие детали.
Звали его Норман Корнойер.
Эрик провел уик-энд в доме Нормана в Коннектикуте. Норману было настолько трудно раскрывать тайны, которые он держал в себе все эти годы, что был вынужден порой приносить извинения и скрываться в туалете, где его рвало.
Норман сообщил Эрику, что тот не ошибся насчет «Артишока» и что Фрэнк сам говорил Норману, что «их не волновало, выживут ли подопытные. Может, да, а может, и нет. Их так и так могла ждать смерть».
Далее Эрик сказал мне: «Норман отказался пояснить, что это значит, но по крайней мере ничего хорошего в этих опытах не было. Крайние формы пыток, предельные дозы препаратов, предельные уровни стресса».
Норман сообщил Эрику, что его отец оказался очень глубоко замешан в этом деле и ужасался тому, куда повернула жизнь. В Европе на его глазах умирали люди, и он, возможно, даже помогал их убивать, так что к моменту возвращения в Америку он принял решение рассказать об увиденном. Возле ворот базы Форт-Детрик круглосуточно дежурили пикетчики-пацифисты из квакеров, и Фрэнк, к негодованию своих коллег, порой заводил с ними беседу. Однажды Фрэнк спросил Нормана: «Ты не мог бы посоветовать мне какого-нибудь толкового журналиста?»
Таким образом, продолжал рассказывать Эрик, ЛСД в отцовском стакане с «Куантро» оказалось вовсе не в связи с экспериментом, который потом неожиданно пошел наперекосяк: нет, в пансионате «Глубокий ручей» его хотели разговорить, пока он галлюцинирует. И Фрэнк не выдержал проверку. Он раскрыл свои намерения Готтлибу и прочим присутствовавшим сотрудникам программы «МК-УЛЬТРА». Вот что он имел в виду под «ужасной ошибкой». Поход в кино на «Мартина Лютера» воскресным вечером еще более укрепил его в решении оставить текущую работу. «Вот моя позиция, и я с нее не сойду».
Утром в понедельник Фрэнк действительно подал заявление об отставке, однако коллеги убедили его сначала проконсультироваться у психотерапевта в Нью-Йорке.
Документы свидетельствуют, что Фрэнк так и не встретился с нью-йоркским психотерапевтом. Вместо этого заместитель Готтлиба отвел его в кабинет бывшего бродвейского фокусника Джона Малхолланда, который, вероятно, загипнотизировал его — и Фрэнк не выдержал и эту проверку.
Решение поселить отчаявшегося и, по всей видимости, к тому времени психически неуравновешенного человека в гостиничном номере высоко над Седьмой авеню уже не казалось простой ошибкой или недосмотром. Теперь все выглядело как прелюдия к убийству.
Когда Эрик в 1994 году добился эксгумации останков отца, патологоанатом доктор Джеймс Стюарт обнаружил в черепе Фрэнка отверстие, которое — по его заключению — могло быть причинено ударом по голове рукояткой пистолета, а не падением с высоты десятого этажа.
«Все, он ушел», — прозвучал в телефоне голос Роберта Лэшбрука, заместителя Готтлиба. «А жаль», — раздалось в ответ.
И на этом оба повесили трубки.
На пресс-конференцию Эрика пришло порядка сорока журналистов — команды всех теленовостных сетей и многих крупных газет. Эрик решил — в целях большей ясности — излагать эту историю в первую очередь на основе своего разговора с Норманом Корнойером. Он неоднократно подчеркивал, что речь уже не идет о судьбе отдельно взятой семьи. Напротив, обсуждается то, что происходило с Америкой в 50-х годах и как эти события проливают свет на факты сегодняшнего дня.
— А где доказательства? — спросила Джулия Робб, репортер местной газеты «Фредерик ньюс пост», когда Эрик закончил выступление. — Неужели все это основывается на словах только одного человека, друга вашего отца?
Джулия выразительно огляделась кругом, напоминая, что сам Норман Корнойер даже не присутствует на конференции.
— Нет, — ответил Эрик. Он выглядел раздраженным. — Я уже пытался объяснить вам, что в том-то и состоит вся идея, что в этой истории имеются два вектора и они пересекаются в одном месте.
В воздухе повисла озадаченная тишина.
— Вами двигают какие-то идеологические мотивы? — спросил затем репортер от «Фокс ньюс».
— Только стремление узнать правду, — вздохнул Эрик.
Позднее, когда журналисты направились к закускам, расставленным на столиках для пикника, разговор Олсонов и их друзей стал вращаться вокруг Джулии Робб, журналистки местной газеты. Кто-то заметил, что довольно обидно, когда самый враждебный репортер представляет именно ту газету, которая выходит в родном городе Эрика и Нильса.
— Вот именно, — кивнул Нильс. — И очень больно такое наблюдать. Я живу и работаю в этом городе. Я ведь здешний стоматолог и потому знаком со множеством людей. Они приходят на прием, читают местную газету, и все происходящее меня очень задевает.
Он нашел глазами Эрика, который стоял в дальнем конце сада и что-то втолковывал Джулии, но мы не могли слышать, что именно.
Нильс продолжал:
— Порой накатывает чувство, что вся эта история и в самом деле высосана из пальца, что отец действительно покончил с собой из-за ЛСД, и коли так… — он бросил взгляд на Джулию, — мы можем покатиться по спирали позора. Бывает, к примеру: ты пытаешься заснуть, а в голову вдруг приходит какая-то негативная мысль, она тащит за собой другую негативную мысль, потом еще и еще… Дело доходит до того, что приходится встряхнуться, может быть, даже встать и зажечь свет, чтобы вновь зацепиться за реальность…
Сейчас между Эриком и Джулией разгорелся настоящий спор. Она что-то отрывисто бросила ему через плечо и направилась к своей машине. (Позднее Эрик сказал мне, что Джулия была «чуть ли не озлоблена, словно вся история задела ее где-то глубоко внутри, но она не могла выразить это словами».)
— Я к тому веду речь, — продолжал Нильс, — что Америка хотела бы видеть себя благородной, что мы правы в наших поступках и что мы несем ответственность за весь свободный мир. Но когда начинаешь присматриваться к кое-каким деталям, возникает неприятное чувство, потому как если у Америки имеется и темная сторона, это разрушает ее образ в твоем сердце. Все равно что спросить себя: «Как же так? Если я выбью вот эту опору из-под американского самосознания, все обрушится как карточный домик? Неужели это в самом деле угрожает фундаментальной природе Америки?»
Мы собрались возле плавательного бассейна, и где-то через час к нам присоединился Эрик. До этого он был в доме, говорил там по телефону. Эрик улыбался.
— Слыхали последнюю новость? — спросил он.
— Ты рассказывай давай, — отозвался Нильс. — Мы тут как на иголках.
— Джулия, — сообщил нам Эрик, — звонила Норману. Я сам только что беседовал с ней по телефону, так вот она заявила мне вот что: «Эрик, я рада, что вы позвонили. Я говорила с Норманом. Он утверждает, что у него нет никаких причин считать, будто ЦРУ убило Фрэнка Олсона». А потом добавила: «Эрик, я репортер. Я обязана делать все возможное, чтобы докопаться до правды».
Эрик рассмеялся — среди всеобщего молчания.
И тогда я отправился в Коннектикут, к Норману Корнойеру. Сказать по правде, я был потрясен содержанием телефонного разговора между Джулией Робб и Норманом. Может, я ошибся в Эрике? Может, он попросту фантазер и болтун?
Норман живет в солидном белом доме с верандой, что расположен в элитном пригороде. Дверь открыла его супруга; она провела меня в гостиную, где уже поджидал Норман. Показав на журнальный столик, он сказал: «Специально для вас я выкопал кое-какие фотографии».
