Ферман скрестил руки на груди и удовлетворенно улыбнулся.
— Мне нравится, когда события происходят по плану. Когда все получается так, как ты ожидаешь. Ненавижу сюрпризы.
— Разве это не зависит от сущности сюрприза? Ферман покачал головой.
— Любые сюрпризы. Их природа не имеет значения. Тебе надо привыкнуть. Но, кажется, это уже произошло. Ты приспособился. — Он послал мне косой взгляд. — Не стоит думать о том, о чем ты сейчас думаешь, мистер Боддеккер. Тебе не удастся меня удивить.
— Не удастся.
— Нет. — Он скрестил руки на груди и повернул ко мне лицо. — Ты можешь находиться здесь по одной из трех причин. Ну, ты уже доказал, что ты не самоубийца. Я не думаю, что ты пришел, чтобы присоединиться к Дьяволам. Вряд ли ты нам подойдешь. — Он оглянулся на Шнобеля.
— А вдруг?
— К чему связываться с кучкой детей, которые годятся тебе в сыновья? У тебя есть друзья, твое большое агентство, чистая женщина, ленчи из дорогих ресторанов… Всегда под рукой чистая одежда и чистые деньги в банке, и ты можешь купить все, что пожелаешь. У тебя есть квартира, там тепло и имеются все удобства. Ты можешь чистить зубы, когда захочешь, включать видик, когда тебе скучно, и трахать робота, если твоя баба наставила тебе рога. Ты покупаешь коктейли со льдом, и женщины в баре глядят на тебя так, будто чего-то от тебя ждут. Ты сочиняешь ролики, которые смотрит весь мир — чтобы заставить людей покупать то, что им на фиг не нужно. Все эти штуки, вроде «С-П-Б». Ты все это имеешь и потому считаешь, что у тебя есть сила и власть.
Ферман замолчал и сплюнул на пол.
— А я скажу тебе, где настоящая власть, мистер Боддеккер. — Он вынул свой нож и выпустил лезвие. — Власть в том, что ты приставляешь это кому-нибудь к горлу и чувствуешь, как он замирает, и видишь ужас в его глазах, поскольку он знает, что ты собираешься сделать. А потом кончик лезвия приникает к его артерии, и тогда его бросает в жар, а ужас превращается в панику. Он уже знает, что жизнь вытекает из него, и ни фига не может сделать. В этот момент ты не бог, но настолько близок к нему, насколько вообще возможно.
На лице Фермана блуждала странная улыбка. Я посмотрел на него и припомнил список его прегрешений. Теперь я знал больше.
— Ты же сам никогда ничего подобного не делал. Ферман вскинул глаза. Я все-таки удивил его. Серебристое лезвие исчезло внутри рукоятки.
— Мои ребята не в курсе. — Он улыбнулся, и я увидел двойной ряд неровных, пятнистых зубов. — А ты, кажется, знаешь улицу лучше, чем я думал.
Может, в прошлой жизни я был психологом?
— И все же ты прав, — сказал я. — Я здесь, и ты знаешь почему.
— Да. — Ферман кивнул. — Пойми, я не для себя стараюсь. Для них. В ночь, когда мы тебя захватили, я и подумать не мог, что твое предложение так здорово их заведет. Они только об этом и говорят в последнее время. Меня уже достало это выслушивать. Постоянно строят планы насчет того, что будут делать после рекламы. Лично я не хочу, чтобы они в это ввязывались. Я долго жил бок о бок с этими парнями.
— Вдобавок мое предложение — серьезная угроза твоему лидерству.
Ноздри Фермана дрогнули.
— Что ж, может быть. И все же я не стал тебя убивать. Ради них. Вот что тебе надо понять, Боддеккер. У этих ребят нет ничего, кроме дерьма. Теперь у них появилась надежда. Если она опять обернется дерьмом — для них все кончится.
Со стороны бочки долетел громкий крик. Дьяволы сгрудились вокруг Шнобеля, который взмахнул своим шампуром, загримасничал и принялся усердно жевать. Остальные ритмично хлопали в ладоши и распевали: «Виват, виват, виват, виват!..» Шнобель крепко сжал челюсти, опустил голову и открыл глаза. Потом он сделал глубокий вдох, и по залу раскатилось эхо его пронзительного вопля. Дьяволы взвыли от восторга. Подхватив Шнобеля, они подняли его на плечи, поднесли к Ферману и поставили на пол. Шнобель смущенно улыбался. Сок от барбекю тек у него по подбородку.
Ферман протянул руки и положил их на плечи Шнобелю.
— Питер, ты сделал последний шаг. Теперь у тебя есть право носить значок Дьяволов. — С этими словами он взял Шнобеля за уши, притянул к себе и поцеловал в губы. Дьяволы снова взвыли. Движением руки Ферман призвал их к тишине и обвел взглядом. — Настало время дарить подарки. Кто первый?
Ровер шагнул между Ферманом и Шнобелем и протянул блестящий металлический цилиндрик.
— Отличный выбор, — улыбнулся Ферман. — Шнобель, это гильза от пули, которая убила Милашку в ходе нашей сегодняшней конференции.
— Конфронтации, — поправил Джимми Джаз.
— Спасибо, — сказал Ферман. — Сегодняшней конфронтации. Береги ее, Шнобель. В ней душа этого парня.
Шнобель широко распахнул глаза и бережно принял дар. Вперед выступил Джет.
— Шнобель, я буду польщен, если ты позволишь мне нарисовать для тебя значок.
Шнобель быстро кивнул, снял свой видавший виды жилет и протянул его Джету.
— А Джимми Джаз поможет мне правильно написать слова.
— Буду рад, — отозвался Джимми Джаз. — И Шнобель, пока Джет будет рисовать, я бы хотел сыграть тебе серенаду из композиции Джона Колтрена, над которой я работал.
Шнобель улыбался. На глазах у него выступили слезы.
— Это будет чудесно, Джимми Джаз.
— Шнобель, — сказал Ферман, засунув руку в карман, — ты получил свое звание за то, что навсегда опозорил нашего заклятого врага. А наш заклятый враг — это Милашки!
Все они, включая Шнобеля, радостно завопили.
— Я бы хотел, чтобы у тебя хранился этот символ двойной победы. — Ферман вытянул красный лифчик, который носил Бинджи. — Нынешний лидер Милашек пал. Словами мы лишили его уважения его же людей. В драке мы лишили его символа лидерства. — Он взмахнул лифчиком, и все загомонили еще сильнее. — А ты навсегда изменил его природу, лишив Бинджи естества и отправив туда, откуда он вылез. И даже там он не сможет вернуться к прежнему порядку вещей. Он выстенен…
— Вытеснен, — поправил Джимми Джаз.
— …вытеснен из этого порядка. Он лишился всех своих атрибутов, и его собственные люди пустят ему кровь. Это, Шнобель, твоя победа. — Он протянул лифчик, и Шнобель принял его, почтительно наклонив голову. Дьяволы все впятером издали победный вопль: «Йип-йип-йулллл!» Затем Шнобель, Джет, Ровер и Джимми Джаз разбрелись по разным углам и занялись своими делами.
— Сегодня ты наблюдал очень специальную вещь, Боддеккер, — сказал Ферман, стирая с губ следы барбекю. — Ни один цивил никогда этого не видел.
— Польщен. И мне неловко, что я пришел без подарка. Ферман подозрительно посмотрел на меня, но я успел
подготовиться, стерев с лица малейший намек на иронию.
— Твой приход — сам по себе дорогой подарок, — сказал он, — если твои намерения честны.
Я оглядел Дьяволов. Один за другим они возвращались к бочке. Шнобель уселся на ящик и держал свой жилет поближе к свету, а Джет открыл коробку с красками и извлек крошечные кисточки. В другом углу Ровер свернулся на куче тряпья и наблюдал художника за работой. Джимми Джаз подошел к Шнобелю, держа в руках изрядно потасканный тенор-саксофон. Он принял позу, которую я часто наблюдал у Деппа, набрал в грудь побольше воздуха и принялся дуть. Мне даже удалось уловить мелодию среди какофонии шипения и фальшивых нот.
— Прогресс, — сказал Ферман, не глядя на меня. — Когда мы его встретили, все, что он мог издать, была вонючая «Ода к радости». И мы заставляли ее играть, пока у него слезы из глаз не начинали литься.
— Зачем?
— Он тогда не был Дьяволом. — Ферман обвел взглядом зал — генерал, обозревающий свои войска на поле битвы. — Он был испуганным маленьким ребенком, вынужденным ходить через нашу зону, чтобы брать уроки саксофона.
— Кто же отпускал ребенка среди ночи для…
— Средь бела дня, Боддеккер. Мы с парнями встречали его каждую среду и вытрясали деньги, которые давали ему на уроки. Каждую среду. В дождь или солнце. А он все равно шел на урок. Так что мы начали подкарауливать его на обратном пути и спрашивать: «Йо-хо, Джеймс, что ты сегодня выучил?» Заставляли раскрывать футляр, вынимать этого монстра и играть «Оду к радости». Только эту мелодию он и знал наизусть. А потом мы отбирали у него ноты и разбрасывали отсюда аж до самого парка.
Но странное дело, Боддеккер: он никогда не сдавался. Он опять шел на урок, каждую среду. И мы опять отбирали у него деньги. И после урока мы ловили его, окружали и заставляли играть «Оду к радости», пока он не начинал захлебываться собственными слезами. Дьяволы смеялись над ним. А он не сдавался.
А потом… однажды я шел… в общем, по своим делам. Я спустился в метро и в одном из переходов услышал знакомые звуки. Там стояла толпа. Они собрались вокруг музыканта, у него на платформе лежал футляр, и все кидали ему деньга. Это был Джеймс, и он играл ту же самую песню, оду к этой грёбаной радости, и играл прекраснее, чем я когда-либо слышал. Колтреновский стиль — так он мне потом сказал. Смотри: первые несколько недель мы стрясали с него деньги, и он не платил за уроки, обещая отдать позже. А мы всегда, всегда, всегда отбирали у него деньги, которые давали ему родители. Так что он наплел родителям что-то там о своих отлучках и ходил играть в метро, чтобы продолжать уроки. Можешь себе представить, что я почувствовал?
