– Скажите своему обозревателю, чтобы черпал из своего воображения.
– Послушайте, можно у вас спросить, чем вы зарабатываете на хлеб?
– Ничем не зарабатываю.
– Разъезжаете на автобусах и доводите девушек до слез?
– Это не всякому дано.
– Послушайте, я готов рискнуть. Я вам дам ее адрес. Сгоняйте и встретьтесь с нею.
– А может, это я рискую?
Он продиктовал мне адрес.
– Вам рассказать, как туда добраться?
– Не стоит. Если я бордель тут отыскал, и ее дом найду.
– Мне в вас что-то не совсем нравится, – сказал он.
– Да идите вы… Если у нее жопка что надо, я вам позвоню.
И повесил трубку…
У нее оказался маленький бурый домик. Дверь открыла какая-то старушка.
– Я ищу Чарльза Буковски, – сообщил я ей. – Нет, прошу прошения, сказал я.
– Я ищу некую Глорию Вестхэвен.
– Я ее мама, – ответила старушка. – А вы – человек из аэроплана?
– Я – человек из автобуса.
– Глория прочла колонку. Она сразу поняла, что это вы.
– Чудесно. Что теперь будем делать?
– О, заходите же.
Я зашел же.
– Глория, – завопила старушка.
Вышла Глория. Как и раньше нормально выглядит. Еше одна здоровая рыжая техасская бабца.
– Проходите сюда, прошу вас, – сказала она. – Извини нас, мама.
Она завела меня к себе в спальню, но дверь не закрыла. Мы сели подальше друг от друга.
– Чем занимаетесь? – спросила она.
– Я писатель.
– О, как мило! Где вы публиковались?
– Я не публиковался.
– Значит, в некотором смысле, вы не совсем писатель.
– Точно. И живу я в борделе.
– Что?
– Я сказал, что вы правы, я в самом деле не писатель.
– Нет, я имею в виду другую фразу.
– Я живу в борделе.
– Вы постоянно живете в борделях?
– Нет.
– А почему вы не в армии?
– Не прошел психиатра.
– Вы шутите.
– Я рад, что нет.
– Вы не хотите воевать?
– Нет.
– Они Пёрл-Харбор разбомбили.
– Я слышал.
– Вам не хочется воевать против Адольфа Гитлера?
– Да нет, не очень. Пусть лучше кто-нибудь другой.
– Вы трус.
– Да, трус, и дело не в том, что мне противно убивать человека, просто мне не нравится спать в казарме, где храпит куча народу, а потом чтоб меня будил своим горном какой-нибудь придурок-недоёбка, и мне не нравится носить это чесучее унылое говно оливкового цвета: кожа у меня очень чувствительная.
– Я рада, что в вас есть хоть что-то чувствительное.
– Я тоже рад, но лучше б это была не кожа.
– Может, вам следует кожей и писать.
– Может, вам следут писать своей пиздой.
– Вы омерзительны. И трусливы. Кто-то ведь должен обратить вспять фашистские орды. Я помолвлена с лейтенантом Флота США, и если б он сейчас был здесь, он бы вас хорошенько проучил.
– Наверняка проучил бы, и я от этого стал бы еще омерзительней.
– По крайней мере, он показал бы вам, как быть джентльменом с дамами.
– Вы, наверное, правы. Если б я убил Муссолини, я бы стал джентльменом?
– Конечно.
– Пойду запишусь немедленно.
– Вас не взяли. Помните?
– Помню.
Мы оба долго сидели, ничего друг другу не говоря. Потом я сказал:
– Послушайте, вы не против, если я у вас что-то спрошу?
– Давайте, – отозвалась она.
– Почему вы попросили меня сойти вместе с вами с автобуса? И почему заплакали, когда я не вышел?
– Ну, у вас лицо такое. Чуть-чуть уродливое, знаете?
– Да, знаю.
– Ну, оно уродливое и еше трагичное. Мне просто не хотелось отпускать от себя эту вашу “трагедию”. Мне стало вас жалко, вот я и заплакала. Как у вас лицо таким трагичным стало?
– Ох ты ж господи боже мой, – сказал я, затем встал и вышел вон.
И шел пешком до самого борделя. Парень на дверях узнал меня:
– Эй, чемпион, где губу расквасили?
– Да тут из-за Техаса схлестнулись.
– Из-за Техаса? А ты был за или против Техаса?
– За, конечно.
– Умнеешь, чемпион.
– Я знаю.
Я поднялся наверх, сел на телефон и заставил парня набрать мне редактора газеты.
– Это Буковски, друг мой.
– Вы встретились с девушкой?
– Я встретился с девушкой.
– Как получилось?
– Прекрасно. Прекраснее некуда. Наверное, целый час дрочил. Так и скажите своему обозревателю.
И я повесил трубку.
Спустился вниз, вышел наружу и отыскал тот же самый бар. Ничего не изменилось.
Здоровенный парняга по-прежнему сидел на месте, по пустому табурету с обеих сторон. Я сел и заказал 2 пива. Первое выпил залпом. Затем отпил половину второго.
– А я тебя помню, – сказал парняга, – что там с тобой было?
– Кожа. Чувствительная очень.
– А ты меня помнишь? – спросил он.
– Я тебя помню.
– Я думал, ты сюда никогда не вернешься.
– Я вернулся. Сыграем?
– Мы тут в Техасе в игры не играем, чужак.
– Вот как?
– Ты по-прежнему думаешь, что техасцы – говно?
– Некоторые – да.
И я вновь оказался под столом. Вылез, встал и вышел. Дошел до борделя.
На следующий день в газете написали, что Роман не удался. Якобы я улетел обратно в Новый Орлеан. Я собрал шмутки и пошел на автовокзал. Добрался до Нового Орлеана, нашел себе законную комнатёшку и расположился. Пару недель хранил газетные вырезки, а потом выбросил. А вы бы что оставили?
Первые три месяца моей семейной жизни с Сарой были приемлемы, но уже немного спустя я бы сказал, что у нас начались неприятности. Она хорошо готовила, и впервые за много лет я неплохо питался. Вес начал набирать. А Сара начала отпускать замечания.
– Ах, Генри, ты начинаешь мне напоминать индюшку, которую фаршируют к Дню Благодарения.
– Так и есть, бэби, – отвечал ей я.
Я работал экспедитором на складе автомобильных запчастей, и зарплаты едва хватало. Единственными радостями у меня было пожрать, попить пивка и залечь с Сарой в постель. Не совсем полнокровная жизнь, но мужик должен брать, чего дают.
Сара – это уже много. На ней ясно читалось одно: С-Е-К-С. По-настояшему я узнал ее на вечеринке для работников склада. Сара там служила секретаршей. Я заметил, что никто из парней к ней и близко не подходит, и не понял, почему. Я никогда не видел более сексапильной женщины – да и дурой она не казалась. Я подобрался поближе, мы выпивали и беседовали. Она была прекрасна. Хотя что-то странное проскальзывало в ее глазах. Она на тебя смотрела, а веки, казалось, не моргали.
Когда она отправилась в уборную, я подошел к Гарри, водителю.
– Слышь, Гарри, – спросил я, – а почему никто из парней к Саре не клеится?
– Она – ведьма, мужик, настоящая ведьма. Держись подальше.
– Ведьм, Гарри, не существует. Все это уже давно опровергли. Все бабы, кого сожгли на колу в старину, – жестокая и ужасная ошибка. Ведьм просто не бывает.
– Ну, может, они и неправедно сожгли кучу женщин, сказать не могу. Эта же сучка – точно ведьма, поверь мне на слово.
– Ей одного нужно, Гарри, – понимания.
– Вот чего ей нужно, – ответил Гарри, – так это жертвы.
– Откуда ты знаешь?
– Факты, – веско произнес Гарри. – Тут два парня работали. Мэнни, продавец. И Линкольн, клерк.
– И что с ними?
– Они как бы исчезли прямо у нас на глазах – только медленно. Видно было, как они уходят, пропадают…
– Что ты имеешь в виду?
– Не хочу я об этом разговаривать. А то еше подумаешь, что я рехнулся.
Гарри отошел. Потом из дамской комнаты вышла Сара. Выглядела она прекрасно.
– Что Гарри тебе про меня наговорил?
– Откуда ты знаешь, что я с Гарри разговаривал?
– Знаю, – ответила она.
– Он был немногословен.
– Что бы они ни наплел, не бери в голову. Чушь это собачья. Я ему не дала, и он теперь ревнует. Ему нравится о людях гадости говорить.
– Меня мнение Гарри нисколько не волнует, – сказал я.
– У нас с тобой все получится, Генри, – сказала она.
После вечеринки она пошла со мной ко мне, и могу вам доложить: меня никто никогда так не трахал. Женщина всех женщин. Примерно месяц спустя или около того мы поженились. Свою работу она бросила сразу, однако я ничего не сказал, поскольку радовался уже тому, что она со мной. Сара сама шила себе одежду, сама себя стригла. Замечательная женщина. Весьма замечательная.
Но, как я уже сказал, еще через 3 месяца она начала замечать мне по поводу лишнего веса. Сначала – добродушные подколки, затем презрительные насмешки.
Вернулся я однажды вечером домой, а она говорит:
– Снимай свою дурацкую одежду!
– Что, моя дорогая?
– Я два раза не повторяю, ублюдок! Раздевайся!
Сара вела себя немного иначе, чем обычно. Я снял всю одежду и белье и кинул их на тахту. Она смотрела на меня.
– Кошмар, – произнесла она, – какая куча навоза!
