Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

– Садись за мной, быстрее доедешь!

Почти не замечая увеличившейся ноши, Альсвартур покрыл расстояние между краем поля и причалом. Вблизи, кормчий оказался на вид здоровым, но слегка недокормленным, как последний сын в семье бедного многодетного карла. Он был одет одновременно добротно и непотребно – в кожаную рубаху и такие же порты, во многих местах обожженные и устряпанные пятнами странных цветов. Впечатление непотребства завершала сбитая с головы пришлеца еще одним куском котла шапка, связанная из подмышечных и лобковых волос троллей и отделанная полулысой дохлостью неизвестной породы. Не обращая внимания на обильно кровоточащую царапину через верх левого уха, кормчий склонился над кочегаром с рваным куском железа, наполовину торчавшим из голой икры.

– Стой, сынок, стой! – Виги спрыгнул с коня так шустро, что Хёрдакнут не удивился бы, окажись у тропы кучка песка, высыпавшаяся из грамотника при приземлении. – Надо сначала жгут наложить, потом железо вынуть, потом рану чистой водой промыть и либо правильно перевязать, либо зашить… Да и о твоем ухе позаботиться…

– Все потом, сначала мне нужно Горма найти, или отца его Хёрдакнута конунга! – сказал недокормленный кормчий.

– Конунга? – Хёрдакнут подбоченился. – А на что я тебе?

– Дурные вести, конунг! Мы от Ситуна на всех парах три для без остановки шли, чтоб тебя предупредить! Гребцов у Хроарскильде на берег высадили, пол-ладьи по дороге в топке сожгли! Три Йормунрекова корабля сюда идут!

Дворец килейских конунгов почему-то назывался «Кубо» и внешним видом напоминал преувеличенных размеров ларь из тех, на которых в драккарах и снеккарах сидят гребцы, и куда складывают золото, серебро, самоцветы, янтарь, мечи, шлемы, кольчуги, плащи, морские сухари, старые сапоги, грязные порты, и так далее. Его наружное украшение не отличалось особой вычурностью – каменные дуги и столбы, скорее обозначенные, чем глубоко вытесанные в известняковых глыбах внешних стен. Узкие прорезы окон отблескивали слюдой в свинцовых переплетах. С трех сторон здание было окружено неглубоким прудом, по берегам которого росли неизбежные финиковые пальмы.

Морской ларь карла, возвращающегося из удачного набега, может быть сильно пошарпан снаружи, но откроешь крышку – и под ней заблестит золото. Так же и внутреннее убранство дворца полностью затмевало его довольно неказистый внешний вид. Каждая каменная поверхность была вызолочена, посеребрена, или покрыта резьбой, полы набраны из крошечных кусочков камня, складывавшихся в видимость подвигов, охот, и веселий конунгов и их дружин. Самое замечательное, вдоль некоторых стен струилась вода, наполняя внутренность Кубо журчанием и приятной прохладой.

В самой середине дворца прятался высокий покой с прямоугольным прудиком посередине, называвшийся «атрио.» Его главным украшением была знаменитая золотая дева, творение умельцев Вёрдрагнефы или даже самого Ут-Рёста, пережившее Фимбулвинтер и последовавшие темные века не иначе как провидением какой-то богини (скорее всего, той самой, кого оно изображало). Золотая дева (как и свидетельствовало название, отлитая преимущественно из желтого золота с оливковым оттенком) с загадочной улыбкой вздымала одну руку с жезлом в воздух, опустив другую со свитком вниз. Ее облачение исчерпывалось венцом в волосах, чем-то коротким и тонким, как хорошая шутка, вокруг бедер, и странной обувкой с крылышками. То, другое, и третье было сделано из красного золота. Богиня наполовину стояла, наполовину летела, касаясь черного с отблеском камня высотой в аршин от пола только носком правой ноги, и отражаясь в неглубокой проточной воде пруда.

Рядом с прудиком стояло несколько низких не то скамей, не то лож, заваленных подушками, шкурами диковинных зверей с южного материка, и кусками драгоценных тканей. На одной из скамей полусидел, слегка скособочившись, Бейнир конунг. Горм ожидал худшего от встречи с властителем Килея и окрестных островов, заранее представив себе бледное, тощее, покрытое редкими волосами скрюченное существо, ковыляющее по подземельям, путаясь в слюнях и соплях. Конунг же был покрыт легким загаром, гладко выбрит, русоволос, голубоглаз, облачен в шелковый хитон (выглядевший, как будто кто-то начал шить длинную рубаху, но вырезал ворот, подшил подол, и бросил дело), окрашенный пурпуром, и чрезвычайно приятен в общении, если привыкнуть к легкой нечленораздельности его речей. Что правда, то правда, правый угол его рта время от времени опускался вниз, а правая рука подергивалась, но Горм довольно быстро об этом забыл, тем более что затруднения с плотью были наименее примечательной особенностью Бейнира конунга, полностью терявшейся в сравнении с остротой его ума. Старший сын Хёрдакнута даже чувствовал себя слегка недотеписто и косноязычно – словно каждую сагу, из которой он помнил несколько строк, Бейнир мог целиком воспроизвести наизусть и подробно истолковать.

Рядом с конунгом сидела нешуточной красоты златовласая женщина в белоснежной шелковой рубахе, менее недоделанной, чем хитон (только рукава пришить). Она смотрела на Бейнира с явным обожанием. За низким столиком по левую руку от скамьи властителя Килея скрестил ноги писец, перед которым лежала стопка крайне полезного изобретения, называвшегося «бумага.» Писец записывал каждое слово рассказа Горма о падении Слисторпа.

– Засоленные на мясо мертвецы были не самой странной вещью, что мы нашли. На невольничьем подворье стояло дерево с замученными рабами и пленниками. Одни были повешены за шею, другие за ноги, третьи на крючьях под ребра. Нескольких нам даже удалось снять с дерева и спасти. Они сказали, что дроттары принесли их в жертву Одину.

– До сумерек богов, раз в девять лет, дроттары зажигали священный огонь из девяти пород дерева, и приносили Одину в жертву трех коней, трех быков, и трех добровольцев из благородных семей. Жертвы оставляли под священным дубом или в священной роще. После этого, все пировали девять дней, и это называлось «блот,» – сказал конунг. – Один был тщеславным и кровожадным владыкой старых богов, но даже он требовал живых жертв только раз в девять лет. Если поверить, что он восстал после Рагнарёка, старый бог сильно изменился к худшему. Хотя, строго говоря, какие есть доказательства, что это Один? Что за пределами явного, в точности познать нельзя, и во что ты веришь, больше говорит о тебе, чем о предмете твоей веры.

– Значит, если ты веришь в бога, который собственных детей поубивал, а теперь за нас, смертных, взялся, значит, сам ты кровожадина отмороженная? – уточнил Горм.

– Несколько упрощенно, но в общем, верно.

– Тебе, Бейнир ладо, обязательно надо будет через несколько лет съездить в Альдейгью, поговорить о богах со Званой-вестницей, – вступила в разговор дева. – Только она по-настоящему совмещает дар прозрения и понимание, что он ограничен.

– И тебе, Беляна, с ним, чтоб Зване Починковне объяснить, почему к ней в чертог Свентанин не вернешься, – добавил Горм. – Кстати, если тебя из жриц угнали в неволю, проклятие Мары на тебя действует?

– Свентане можно и в неволе служить. Где больше, чем в неволе, ее слово в помощь? – ответила красавица, последняя из угнанных Йормунреком, проданных в рабство, и найденных Гормом жриц. – А раз судьба так распорядилась, что в Гафлудине-городе неволя волей сменилась, а печаль любовью, значит, быть здесь новому Свентанину чертогу.

– К следующему году построим, тогда можно будет действительно в Альдейгью пойти с посольством, с торговлей, свитками меняться, – сказал Бейнир на вполне приемлемом венедском. – Там у Быляты-грамотника в Яросветовом чертоге древнего вежества целая палата.

– Спалил ее Йормунреков дроттар, нарочно спалил, – невесело вспомнил Горм, вертя в руке серебряный с позолотой кубок, в который был налит напиток «ботруо,» смесь вина с соком желтых и красных плодов, в изобилии росших в килейских садах. – Былята свиткохранилище заново собирает.

Бейнир видимо опешил, задумался, и снова перешел на танский:

– Это может быть косвенным доказательством, что бог дроттара – действительно Один. Тот в «Речах Высокого» говорил…

Хотя скорее наоборот, это просто предостережение, что один муж не может узнать всего, а дальше в тех же речах Один говорит о рунах, о том, как важно умножать знание, и что лучше недожертвовать богам, чем пережертвовать. Может статься, мы имеем дело со сверхъестественным самозванцем – какой-нибудь йотун назвался Одином, и хочет, чтоб все ему поклонялись.

– А может, все проще? Никакого промысла богов, никаких козней йотунов, а взял один бешеной вороной в гузно клюнутый дроттар, да и с ума сдрыстнул? – предположил Горм и отхлебнул вина с соком – к напитку вполне можно было привыкнуть.