Джон Кинг - Человеческий панк

— Этого Уэллса надо наказать за то, что он сделал. Оглядывается направо-налево.

— Я знаю, что Тони разобрался с ним и сломал ему ногу, но это не то. Он убил нашего друга, а ему за это — ничего. Ушёл себе спокойно.

Когда ты молод и тебя что-то разозлило, всегда делаешь глупости. Если бы вы поймали Уэллса и спросили его, хотел ли он, чтобы я или Смайлз остапся под водой, лежал в коме, получил повреждение мозга, свихнулся, и всё остальное, он сказал бы — нет. Кто угодно сказал бы нет. Подумайте о том, что сделало со Смайлзом самоубийство матери и побои отца. Разве нужно теперь кого-то обвинять? Смайлз мёртв, всё. Нужно мыслить рационально, рассматривать всё с разных сторон. Месть — это не выход.

Только вот Дэйв и Крис не в настроении мыслить рационально. После трёх лет не так легко привыкнуть к ним заново. Я работал в баре, мне надоело, трахнул пару тёлок, съездил в Тайвань и Японию, ещё пару, уехал в Манилу, потом за город, через рисовые поля — к океану, сел на солнце, а девочки-массажистки натирали мне спину кокосовым маслом. Большая часть моего времени принадлежала мне, на общение с другими уходили считанные часы. С одной стороны — это ужасно, с другой — так яснее чувствуешь переход, заново возникающее чувство общности, когда возвращаешься к своим.

Теперь я — звено в цепи, а не бродяга, который ругает дешёвое китайское пиво, выпендривается за столом, нарочно показывает свои деньги, когда заказывает добавку. Дома я просто человек из толпы, сижу себе в пабе с кружкой пива. Я вспоминаю бары в Гонконге, глубокие тени и тусклое освещение, запах испаряющегося пота приехавших на одну ночь европейцев, которые выстроились вдоль стойки, заигрывая с девушками в соблазнительной одежде, все эти финансисты и бизнесмены, останавливающиеся тут по пути в филиппинские бордели.

Здесь всё по-другому. Здесь, в этом пабе, с кружкой пива в руке. Здесь моя страна, мой мир, и некоторые вещи известны заранее. Уэллс заставит нас быть вместе. Это легко понять. Как часть группы чувствуешь себя лучше, пусть даже группа маленькая и изолированная. В каждом из нас есть немного от мученика. Левые ненавидят правых, правые ненавидят левых, и все терпеть не могут анархистов, которые заявляют, что у них нет лидера и нет символов, но гордятся тем, что у них есть имя.

— Пожалуйста. Славное английское пиво. Наслаждайся. Дэйв ставит передо мной кружку. Отпиваю, получаю удовольствие от алкоголя. Меня затягивает. Чувство товарищества, которое появляется, когда мы вместе, тёплый паб, выпивка, после которой делаешь вещи, о которых обычно жалеешь на следующее утро, когда просыпаешься с фонарём под глазом или в вытрезвителе. Камеры набиты парнями, которые не смогли вовремя остановиться, так что их просто уволокли.

— Значит, мы накажем Уэллса один раз и за всё сразу. Войдем прямо через парадную дверь и убьём суку. Или хотя бы переломаем ему всё. Что скажете?

А что тут сказать. Это говорит выпивка, так что смысл тут искать бесполезно. Смайлз был не такой, ему не понравилась бы кровь на руках. Даже если наказывать его, нельзя ломиться в дом. Кончится тем, что их загребут. И упекут, как Смайлза. Я и так покалечил слишком много людей. Мне нужно время, чтобы найти себя заново. Смайлз уже давно мёртв. Я киваю, но не отвечаю, ухожу от темы, отделываюсь общими репликами и булькаю пивом, мы остаёмся до закрытия, Дэйв расталкивает Криса. Выходим из паба, Крис забирается в машину, голос Дэйва звенит в ночном воздухе.

— Я переломаю ему суставы. Отделаю его как следует. Он говорит чушь, это его злость смешивается с горем, а он пытается найти какой-то смысл в том, в чём его быть не может. Крис сидит за рулём, Дэйв открывает заднюю дверь. Я смотрю на сиденье — хорошая возможность отъехать на пару миль, вытащить Уэллса на дорогу и избить его до смерти. Так и хочется это сделать, я еле сдерживаюсь, но все-таки нахожу в себе силы отказаться. Кроме прочего, я ещё очень устал от переезда. Если они собираются убивать Уэллса, надо делать это на трезвую голову. Да ну это всё на хуй. Дурная идея. Надо признаться себе. Это могло произойти с кем угодно, может быть, дело в его отце, а может, в наследственности, в каких-то генах. Легко делать первое, что придёт в голову. Завалиться с толпой и найти, на ком сорвать злость. На время станет получше, скажем, до завтра, но Смайлза всё равно не вернуть. Вот что важно. Смайлз не хотел бы, чтобы из-за него мы отправились бить кого-нибудь. Он не любил насилия. Я говорю Дэйву забыть про всё, потому что всё уже в прошлом.

— Трус, — фыркает Дэйв. — Ты просто боишься.

Я знаю, что не боюсь. Просто это неправильно. Я отворачиваюсь, чтобы уйти.

— Ты говнюк, кидаешь своих друзей, съебываешься неизвестно куда.

Я разворачиваюсь назад, так что между нами остаётся около фута, отвожу к поясу сжатый кулак, готовый впечатать костяшки ему в лицо. Один удар — и я сломаю ему нос, испачкаю рубашку кровью. Я отклоняюсь назад, Дэйв делает замах. Я отступаю в сторону, он пролетает мимо, цепляю его за ногу, так что он валится на землю. Внутри вскипает ненависть, но я сдерживаюсь. Честность всегда наказуема, но, кажется, на этот раз мне удалось выпутаться, я отворачиваюсь и ухожу. Сзади орёт Дэйв, как всегда, несёт всякий бред без связи и смысла. Лучше я буду один, буду сам принимать решения. Так всегда было и так всегда будет. Сейчас я чувствую, что победил.

Я останавливаюсь купить картошки, злость медленно утихает, пока я смотрю, как она жарится. Парочка рядом спорит, брать пирог с рыбой или рыбу. Они навеселе, поэтому путаются, и смеются, когда в голове у них проясняется, и они понимают, о чём спорили. Им приносят один пирог и одну порцию рыбного филе. Женщина кладёт голову мужчине на плечо. Я подхожу к двери и смотрю наружу. Начинается дождь, быстро собираются лужи. Картошка готова, я забираю её, посыпаю солью, выхожу под дождь и иду домой. Вкус у неё дерьмовый, но я всё равно ем. Дэйв идиот, ну и пошёл он. И Крис тоже. Все они мудаки, не способные измениться. Я думаю, нашим отношениям пришёл конец. Я знал этих людей, но теперь они — часть прошлого. Я уже взрослый, правда, без денег и без работы, но зато у меня есть возможности. Эти двое мне не нужны. Больше между нами нет ничего общего. Совсем ничего.

Проходя мимо, стучу в окно паба, Дэйв и Крис поворачиваются, узнают меня, ухмыляются в ответ, Дэйв поднимает палец в американском стиле — пара замотанных бульдогов. Вхожу и просачиваюсь через пятничных алкашей, сквозь толпу бритых черепов и крашеных блондинок, от восемнадцати до сорока пяти годов, седовласые мужики в возрасте собрались в углу у игральных автоматов. Дэйв наклоняется вперёд и пытается шлёпнуть меня по голове, когда я прохожу мимо, но я слишком быстр, отклоняюсь влево, пускай тупой мудак стучит по воздуху, и он теряет равновесие и едва не падает. На заднем фоне бормочет Трики, что, мол, надо оставаться в правительственных рамках, и мне кажется, я знаю, что он хочет сказать. Его голос проникает в каждый уголок паба, смешивается со смехом, глубокий порыв жизни, далёкой от лощёных рекламных плакатов, свободный от сладкой лжи политических цитат. Мне одним махом наливают пинту неирландского «Гиннеса», за стеклом — белая пена, и чёрная основа постепенно проявляется, становится всё толще.

Я хочу выпить, жду, пока пена осядет, схлёбываю дюйм молока сверху. Прекрасно. Ничто не сравнится с вечером пятницы. Можно лагер, можно портер. Неважно. Я поворачиваю — и мы оказываемся лицом к лицу с Микки Тоддом, уважаемым членом местной культуры свободного предпринимательства, человеком, который даёт попробовать продукт перед продажей, и тем гарантирует, что товар отличный, глаза острые, ум живой. Спрашивает, достал ли я билеты, про которые мы говорили, улыбаюсь своей лучшей улыбкой, лезу в карман и достаю лакомый кусочек — длинный коричневый конверт, четыре места на схватку тяжеловесов в следующем месяце в Уэмбли. Микки целует билеты, говорит про золотую пыль и достаёт пятидесятки. Благодарит за доступные цены и хороший сервис, хлопает по плечу, говорит, если может чем помочь, чем угодно, пускай я дам знать. Наглый мудак. Типичный бизнесмен, но любит разыгрывать из себя бандита, а я не собираюсь тут объяснять ему, что он педрила, которого я помню ещё сопливым хулиганом в вишнёво-красных мартенах и балахоне, отморозком, который бегал и лупил людей молотком. Во-первых, я привык к своим ногам, а во-вторых, остальные — ещё хуже.

Лучше работать с теми, кого знаешь, получать скромную прибыль и контролировать ситуацию, особенно с такими, как Микки Тодд, который с братьями держит охранную контору, и в то же время контролирует торговлю наркотиками класса А вокруг М25, в свежепостроенных городах и районах Внешнего Лондона и Долины Темзы, где среди населения полно молодёжи, они хотят выйти на грань, доказывая, что выживают только правильные. Мы перекидываемся парой фраз, и он идёт в сортир, а я отпиваю ещё пива и продолжаю путь к Дэйву и Крису. Два парня видят тему и делают шаг вперёд, все в прыщах и одноцветных татуировках. Я, не считая, сую деньги в наружный карман, передаю им дозу и спрашиваю, как им звук. Они успокаиваются и лыбятся, говорят, что Трики охуенный мудак, что он играет очком оппозиции. Я иду вперёд, и они исчезают. Перекладываю деньги во внутренний карман, там им будет безопаснее.