Алистер Кроули - Дневник наркомана

     - Ты должна вернуться к МакКоллу.

     Я едва  ли была способна  разозлиться. Мужчины слишком  явно  животные, чтобы понимать. Как я могла сделать такую вещь, осознавая, кто я была?

     Питер отчаянно хотел немного Г.; и факт пропажи заставил его сходить  с ума от желания.

     Он поднял один из пакетиков и начал жевать.

     - Хвала Всевышнему,  - воскликнул он, - довольно горько на вкус. Должно быть в платье еще много.

     Я  дрожала и чувствовала слабость. Я подняла другой  пакетик и положила его себе  в рот.  Питер обезумел  и вцепился мне  в волосы, и  заставил меня разжать зубы с  помощью указательного и большого пальцев.  Я сопротивлялась, била его и кусалась; но он был слишком силен. Он вытащил пакетик и положил к себе в рот. Как только я села, он ударил меня по лицу.

     Я чувствовала  себя  совершенно разбитой и вялой, и начала выть. Он поднял платье и пакетики и направился к выходу. В отчаянии я вцепилась в его лодыжки; но он одним ударом вырвался, и вышел из комнаты с одеждой.

     Я  была чересчур слабой, чтобы идти за ним, мне  было больно, и мой нос кровоточил.

     Но я все-таки достала  немного  Г.,  и помнила,  кто  я была. Это часть испытания. В любой момент  я могла продемонстрировать свое великолепие, и он падет ниц  к моим ногам и начнет боготворить меня. Помимо прочего,  у него у самого превосходная  судьба;  как  у  Святого  Иосифа - или  еще  с  большей вероятностью он может оказаться Драконом, который попытается уничтожить меня и Мессию.

     В моем положении настоящий Г.  на самом деле не так уж необходим, как и пища.  Достаточно  духовной  идеи.  Это,  полагаю,  урок,  который я  должна выучить.  Я полагалась  на  порошок  как  таковой. Сказано в Библии: "Ангелы пришли и ухаживали за ним". Мои ангелы  принесут мне  манну, которая кометой падет с небес.

     Я  в превосходном настроении. Как  это возвышенно не зависеть больше от земных вещей! Появилась Келетиел и сказала мне пойти и пророчить Питеру, так что мне придется спрятать подальше свой дневник. Я должна все время думать о новом месте, иначе Питер найдет, где я его храню, или  дед, рыскающий вокруг в  своем астральном теле, заберет его прочь. Я была  очень  осторожна, когда писала; но он мог обнаружить какие-нибудь тайны и разрушить все.

     Есть  еще  одна  неприятность. Я  могу  ясно  помнить только о духовных вещах. Материальный мир угасает. Будет настоящим бедствием,  если  я забуду, где его прячу.

     Бэзил никогда не простит меня.

     Я спрячу его в дымовую трубу, и тогда всегда смогу посмотреть, куда его положила...

     Что самое  ужасное, так это как медленно тянется  время! С Г. или К., с ними обоими никогда не бывает ни одного скучного момента; без них часы, даже минуты - тяжкая обуза.  Трудно читать или  писать. Мои глаза не могут  четко сфокусироваться.  Они  открыты  для спиритуального мира, и не  могут  видеть что-то вне его. И еще тяжело контролировать руки. Я не могу четко выписывать буквы.

     Ожидание несносно. Ждать, когда что-нибудь произойдет! Я не могу думать ни о  чем, кроме Г. Все в моем теле неправильно. Болит нестерпимо. Даже одна единственная доза может все поправить.

     Это  заставляет меня забыть,  кем я  являюсь,  и  ту прекрасную работу, которая должна быть сделана. Я стала довольно  слепа к спиритуальному  миру. Келетиел так  никогда больше  и  не появлялась. Я должна ждать, ждать, ждать Святого Духа; но это такое далекое, далекое воспоминание.

     Были времена, когда я почти  сомневалась в этом, и по-прежнему моя вера - то единственное, что мешает мне сойти с ума. Я не могу выдержать без Г.

     Одинаковость страданий  сблизила нас  с  Питером.  Мы  лежали  рядом  и смотрели  друг на друга; но мы  не могли касаться друг друга - кожа  слишком болезненна. Мы оба нетерпеливы, настолько, что невозможно даже  описать. Нас раздражает вид друг друга в таком состоянии,  но мы не можем ничего сделать; постоянно  поднимаемся  с намерением  сделать что-нибудь,  но  снова  тут же садимся. Потом мы уже не можем сидеть, и нам приходится лечь. Но и  лежа  мы не  отдыхаем;  лежание  раздражает  нас  еще   больше,  так  что   мы  снова поднимаемся, и так  далее,  до  бесконечности. Невозможно  курить  сигарету; через две  или три  затяжки  она выпадет  из пальцев. Единственная отдушина, которая  у  меня  есть  -  это  дневник.  Он  помогает  мне писать  о  своих страданиях, и, кроме того, это  важно для спиритуальной жизни. Бэзил  должен получить эти записи и прочитать.

     Впрочем,  я  не могу припомнить  дат. Я даже не знаю, какой сейчас год. Листья  в  парке говорят мне, что  сейчас осень, и  ночи становятся длиннее. Ночь лучше, чем день; меньше раздражает.  Мы не  спали, конечно, мы  впали в апатию и безразличие. Бэзил  говорил мне однажды  об этом.  Он называл такое состояние темной  ночью души. Человек  должен  пройти сквозь  нее  на пути к Великому Свету.

     Дневной свет - пытка. Любое ощущение  - орудие  самой дьявольской боли. Нет плоти на наших костях.

     О,  это  вечное  алкание   Г.!  Наши  умы  полностью  пусты  для  всего остального.  Ворвавшись  в  пустоту,  пришли, кувыркаясь, слова этой мерзкой поэмы:

     Это как купорос, который выливают на лицо человеку. У нас не было своих собственных  мыслей.  Мы  не  могли  думать. Потребность  заполняется  этими словами...

     Воздействие света само по себе телесная боль.

     Мы  живем водой. На мгновение она, казалось, утоляла жажду, по  крайней мере частично.  Нервозное состояние Питера очень тревожное. Я уверена, что у него галлюцинации.

     Он поднялся и, шатаясь, добрел до  каминной доски, и облокотился на нее вытянутыми руками. Он кричал хриплым, осипшим голосом:

     Питер считал себя Иисусом, распятым на Кресте, вместо  Дракона, которым он являлся в действительности. Из-за него я сильно нервничала.

     Когда  он закончил декламировать, силы неожиданно покинули  его,  и  он потерял сознание. Грохот каминного прибора был самым ужасным  шумом, который я когда-либо слышала...

     Когда  я смогу собраться с силами, чтобы вести записи в своем дневнике, боль  оставит  меня. Я  понимаю, что  здесь  находятся  двое людей. Я  сама, Женщина,  Освещенная  Солнцем,  пишущая о моих  переживаниях.  Другая  -  Лу Пендрагон, животное, умирающее в агонии от жажды.

     Я произнесла последнее  слово громко, и Питер уловил его.  Он пополз ко мне от каминной решетки, хрипя:

     Он впал в детство. Он думал,  что я была его матерью, и подполз ко мне, чтобы его понянчили.

     Но когда Питер  приблизился  ко  мне вплотную,  он узнал  меня, и снова пополз обратно в страшной  спешке, как раненое животное, пытающееся  убежать от охотника.

     Большую часть  времени, когда  у  нас  была  энергия  вообще  о  чем-то говорить, мы обсуждали  как достать  еще К. и Г. К. закончился давным-давно. Без Г. вообще нет ничего хорошего. Мы могли отправиться в Германию и достать его; или даже в Лондон, но что-то удерживало нас от поездки.

     Я, конечно, знаю в чем тут дело. Для меня необходимо подвергнуться этим мучениям, чтобы я смогла полностью очиститься от плоти.

     Однако Питер  вообще ничего не понимал. Он с  горечью обвинял меня.  Мы проходили всю ситуацию заново, снова и снова. Каждый инцидент, с тех пор как мы встретились, рассматривался по очереди как причина нашего несчастья.

     Иногда  брутальная похоть  оживала  в  его сознании. Он думал,  что я - вампир, посланный из  Ада, чтобы  уничтожить  его, и злорадствовал по поводу этой идеи. Я не могла дать ему понять, что я -  женщина, освещенная солнцем. Когда ему  приходили на ум эти идеи, они пробуждали сходные мысли во мне. Но они оставались только мыслями.