— Конечно, Ральфа Консайдина надо пригласить, — говорю я. — Честно говоря, надоело это деление на тех, кто в форме, и тех, кто в гражданке. Мы все — одна команда.
Вспоминаю ливерпульских придурков, которые отделали меня в Амстердаме. На одном была футболка. Красная. С посвящением Шенкли.
— Весьма похвальные чувства, Брюс, — говорит Драммонд, — и я думаю, все сидящие здесь их разделяют. Но надо принять во внимание и некоторые обстоятельства.
Я лишь поднимаю бровь, предоставляя ей возможность выступить с маленькой речью о том, что каковы бы ни были наши личные чувства, надо не забывать, что полиция — иерархическая организация, и если мы попытаемся противопоставить себя сложившимся традициям, то вызовем раскол, породим разочарования и создадим оппозицию, чего следует всячески избегать в ответственный период реорганизации.
— Интересная точка зрения, Аманда. Пожалуй, меня ты переубедила. Возможно, не стоит идти на уступки либерализму и отстаивать свои чересчур радикальные взгляды, когда организация нуждается в преемственности.
Все за столом согласно кивают, кроме Инглиса, лицо которого выражает уныние. Но его можно не принимать во внимание. Здесь у педиков права голоса пока еще нет. Итак, Драммонд победила, и мы решаем не приглашать никого посторонних.
Есть результат!
Конечно, если бы я высказался в том смысле, что мудакам в форме нечего делать в нашей компании, Драммонд изобрела бы десяток способов подпалить мне пятки. Но чего мне меньше всего хочется, так это сидеть в коричневом (когда-то он был черным) кожаном пиджаке, клетчатой рубашке и шоколадного цвета брюках рядом с Консайдином, который непременно вырядился бы в белую рубашку, черные форменные штаны и такие же туфли.
Вскоре после нашего небольшого собрания мне становится слегка не по себе, и я, захватив газету, устремляюсь вниз.
Мое новое граффити выглядит так:
Сижу, смотрю. Меня разбирает смех, но смеяться больно. Потом на смену веселости приходит депрессия, за которой следует ровный накат возмущения. Нельзя поступать так со своим товарищем. В полиции такое непозволительно. Я же, черт возьми, федеральный представитель. Так унижать коллегу… Накручиваю и накручиваю себя, входя в роль.
Дергаю за цепочку, смывая дерьмо. Вот они, глисты. Ладно, ублюдки, я и до вас доберусь.
До всех.
Поднимаюсь наверх и решительно направляюсь к Питеру. Трогаю его за плечо и отвожу в угол.
— Питер, ты видел надписи в туалете? — негромко, с оттенком озабоченности спрашиваю я.
— А, ты про это. Там всегда что-то есть. Стараюсь не обращать внимания.
Он пожимает плечами.
— Может быть, и стоило бы, — говорю я, давая волю гневу. — Лично я сыт по горло этим дерьмом. И как федеральный представитель не допущу, чтобы кто-то порочил моих товарищей. Сейчас же иду к Тоулу. — Я возвышаю голос и обвожу комнату взглядом. — Здесь завелся какой-то дешевый шутник, любитель грязных игр. Пусть надеется, что я не найду его!
Вылетаю из комнаты, чувствуя на себе ошеломленные взгляды. Несусь по лестнице к кабинету Тоула и вхожу, не постучав.
— Шеф, можно на пару слов?
— Брюс, я сейчас немного занят, — говорит он, перебирая бумаги на столе.
Похоже, для Тоула настали не самые лучшие времена.
— Я хочу, чтобы вы пошли со мной и посмотрели кое на что, на граффити в туалете.
— У меня нет времени на…
— А у меня как у федерального представителя тоже нет времени разглядывать постыдные надписи, чернящие моих товарищей!
— Ну что там?
Я объясняю Тоулу положение дел, и мы вместе спускаемся в сортир. С нами идут и другие, их лица похожи на физиономии тех упырей, которые стояли и смотрели, как на их глазах умирал тот парень, Колин Сим. Все поворачиваются к Инглису, ожидая его реакции. Тот выглядит совершенно потерянным.
— Это все полная чушь, — снова и снова повторяет бедолага, не зная, что ему делать: то ли пролить свет на состояние вещей, то ли спрятаться подальше.
Ну и как оно?
Поднимаюсь наверх вместе с Тоулом, и он приглашает меня и свой кабинет и закрывает дверь.
— Послушай, Роббо… Инглис ведь не… ну, ты понимаешь, да?
— Что именно? — спрашиваю я, чувствуя, что мне начинает нравиться эта игра.
— То, что там написано, брат Робертсон, — резко бросает Тоул.
Ситуация для него явно неловкая, надо играть в открытую.
— Да или нет, не важно, — отвечаю я, подбрасывая наживку. — Сексуальная ориентация Питера — его личное дело. Его унижают, он жертва, а наша официальная политика состоит в том, что человека нельзя подвергать дискриминации по сексуальным мотивам.
— Но можно ли называть Инглиса жертвой сексуальной агрессии, если он не является… как это называется, да, геем. По-моему, сейчас используют такой термин?
— Ладно, Боб, ты можешь называть это сексуальным преследованием или просто преследованием, но я вижу в происходящем неприемлемое проявление низкой культуры.
— Да, Брюс, конечно, здесь я полностью на твоей стороне. Подобные выходки недопустимы, и их надо решительно пресекать. Просто… должен сказать, я немного шокирован… Питер Инглис… никогда бы не подумал…
— Питер — одинокий человек, Боб. Какие там у него проблемы — его дело, и я не очень хорошо его знаю. Но я не потерплю, чтобы моего товарища третировали подобным образом.
— Полностью с тобой согласен. Обязательно этим займусь.
Выхожу из кабинета в приподнятом настроении. Два понятия, «Инглис» и «гомосексуализм», теперь связаны неразрывной нитью. А вот «Инглис» и «повышение» заметно отдалились друг от друга. Ах, игры, игры.
Когда тебе катит, этим надо пользоваться, и я решаю заглянуть в цветочный магазин к Эстелле. Неплохо было бы прокатиться на этой лошадке. Наверняка она боится Сеттерингтона и Гормана. Конечно, ей нужна защита от этих чудовищ. Нужен человек, которому она могла бы доверять. Более опытный, более зрелый мужчина, способный дать то, что необходимо каждой женщине. И если есть на свете несчастные, ждущие спасителя дамочки, то кто выступит в роли рыцаря в сияющих доспехах, если не детектив-сержант Брюс Робертсон, в скором времени детектив-инспектор Робертсон.
Думаю об Эстелле, о комбинации возможных позиций и тех звуках, которые издает подвергшаяся сексуальной агрессии девушка, и в штанах набухает знакомый ком. Мы втроем: я, она и Клэр, подопечная Мэйзи. Как раз то, что доктор прописал. Вот чем надо избавляться от экземы, а не мазями Росси!
В магазине никого нет, кроме недовольной старой вешалки, которая сообщает, что Эстелла простудилась.
— Сейчас многие болеют, — бодро говорю я.
— Да уж, конечно, — ворчит старая крыса.
Теплых чувств к Эстелле она явно не испытывает, это так же верно, как и то, что на футболе нынче делать нечего.
— Много у нее бывает посетителей?
— Даже слишком, — шипит эта грымза и морщит и без того сморщенный нос. — А вам-то что до того?
Да, бля, шотландский рабочий класс и полиция понятия такие же совместимые, как мать Тереза и разворот «Плейбоя».
Решаю остановиться.
— Просто хочу удостовериться, что у меня нет соперников.
Улыбаюсь и поворачиваюсь к выходу.
— Вот уж не подумала бы, что она так опустилась, — отпускает вслед мне наглая старушонка.
Я резко торможу, оглядываю помещение и нюхаю парочку растений.
— Плохое сейчас время года для цветов. У вас здесь туалет имеется?
— Да, — отвечает она. — Чего еще?
— Остальное потом.
Надо не забыть наслать на нее проверку из департамента охраны окружающей среды. Так или иначе, но оставшуюся часть дня следует посвятить отдыху. Борьба со стрессом по Брюсу Робертсону. Так вот, мистер Тоул. Так вот, мистер Ниддри.
Пора посетить сорт(0000 есть есть 000)ру слабительное и направляюсь в сор(00есть00есть 00есть00)фект совершенно поразительный (00000что это 0000000) бурая жижа из моей жопы и я (00держись 00держись крепче) никаких признаков. (еще одна химическая атака еще одна химическая атака 000000000 нужно выстоять)
Выхожу из сортира на Хантер-сквер и сворачиваю в пирожковую. Ублюдочным червякам почти полный пиздец. Вряд ли их там много осталось. Залезаю в «вольво» и беру курс на Колинтон. Червяки бегут. Червяк по имени Питер Инглис вымыт из системы. Санобработка проведена. До следующего заражения.
Дома подзаряжаюсь праздничной дозой порошка. До смерти хочется кого-то выебать. Но сколько ни размышляю, на ум приходит только Ширли. Либо ее, либо шлюху, но она дешевле.
