Я продолжал ухаживать за сексуальной блондинкой и все еще этим наслаждался, возбуждаясь, но что-то мешало, действия мои были уже «нецеленаправленными», все происходило больше от подсознательного уныния. И она стала ныть о каком-то «дружке», как она сама его называла, который вроде бы должен вечером прийти домой, в ее квартиру по соседству на Старой Крепости или Гравенхекье, а может быть и так, что он вернется раньше, чем обычно, и будет беспокоиться, потому что она не оставила ни письма, ни записки. Поэтому сразу после еды мы поднялись и поехали к ней, я зашел наверх с ней вместе и осмотрел жилище — старая конура, но очень даже мило отремонтированная, то тут, то там встречались какие-то древности, мне понравилось, по-моему, что-то вроде фарфоровых фруктов или белых фарфоровых птичек под стеклянными колпаками. «Дружка» не было еще и следа. На мое довольно трезво сформулированное предложение, которое я сделал ей в ее же комфортабельной спальне и которое заключалось в том, что после посиделок у меня дома — как было уже запланировано — я поеду к ней, чтобы соединиться с ней в этой вот постели, она отреагировала вполне положительными чувствами, но все еще волновалась, кажется, только для виду, о своем «дружке», которому это может и не понравиться. Так что решение принято не было, мы снова отправились в путь, и тут она вдруг не разрешила мне сесть рядом, я должен был поместиться на заднем сиденье, потому что мы собирались забрать ее дружка, который работал в каком-то баре и совершенно определенно должен быть транспортирован на переднем сиденье. Когда мы подъехали к кабаку, оказалось, что дружок еще не освободился, но он записал адрес, чтобы присоединиться к нам как можно скорее после работы. На первый взгляд, после очень короткого осмотра я тут же вообразил себе, что нахожу его невероятно сексуальным, и сразу стал разрабатывать новые видения, включающие более сложные, еще более тайные и жестокие интимности, чем те, что я собирался вкусить с сексуальной блондинкой.
У меня дома настроение компании какое-то время еще повышалось. Где-то через полчаса появился дружок, мальчик в тяжелой коричневой вельветовой куртке, который, скорее всего, временами причисляет себя к последователям Греческих Принципов, а временами нет, при ярком и не таком красном свете оказавшийся даже более привлекательным малым, чем на первый взгляд, но было у него в лице что-то собачье, решил я, так что мне расхотелось обоих, что сексуальную блондинку, что дружка.
Я начал бесконечный обмен бесплодными мыслями с химиком, который спустя несколько лет пребывания здесь говорил по-нидерландски без ошибок и почти без акцента; ему пришлось выдерживать эти разговоры несколько часов, до тех пор, пока я, вдруг сильно опечалившись и уставившись в свой бокал, не вспомнил о Томми, притих да так и застыл. Кандидат в католики А. был, по моей просьбе, сегодня на розливе и занимался этим очень добросовестно. По случаю в доме было много разной выпивки, но я подговорил его к дистрибуции кажущихся большими по объему, с королевским размахом, но на самом деле довольно дешевых по составу порций, и этим указаниям он следовал с большой ответственностью. Что касается меня, постепенно эти ограничения можно было и снять: если уж народу непременно хочется выдержанной можжевеловой водки вместо молодой, которой было еще непомерное количество, так уж и быть, пусть открывают те две непочатые литровые бутылки, что лежат на верхней полке холодильника, да и упрятанную в корзину с картошкой бутылку обычной водки тоже можно достать.
— Только той водки налей мне первому, я ведь должен знать, что наливать моим гостям: а вдруг она испортилась.
Он принес мне полный бокал, который я выцедил с умным лицом, будто на дегустации, но так и не смог ничего определить. Вкуса у нее, вообще-то, вовсе не было, может быть, оттого, что водка была неохлажденная.
— Ну ладно, мне кажется, пойдет, можно разливать, не думаю, что с ней что-то могло случиться.
А. принес мне еще стакан, он был даже настолько добр, что добавил кусочек льда. Я встал и поднял бокал, чтобы произнести тост.
— За смерть.
А теперь хорошо бы всем уйти, кроме, разумеется, Тигры, ну, и А. с Плюмом могут остаться, если захотят, конечно. Тут кстати оказалось, что обе дамы, собачий мальчик и химик хотят поехать на часок «погулять в город», в Le Fiacrd или The Blue Note[246]ради Бога, но меня и не уговаривайте: пить надо дома, и только действительно в экстренных случаях — например, как днем в Гааге — в кафе, а приличные люди по ночным кабакам или клубам не шатаются. Но иногда ради сохранения мира и порядка человеку приходится видоизменять или скрывать правду, так что мне пришлось отделаться рассказами о сильной усталости, о том, что я много работал в последние дни, ну, такого рода спасительные извинения, пока они вчетвером не уехали, впрочем, довольно быстро и без всяких упреков.
Мы с Тигрой, А. и Плюм еще некоторое время разговаривали о том, как все это печально — кто б сомневался? — а потом и эти двое ушли домой.
— Наверняка много выжрали? — спросил я Тигру.
— Да, довольно-таки, хотя да, как обычно, — гласил его приговор. Сам он, ласточка моя, совсем ничего не пил и следил за тем, чтобы все было в порядке.
— Много побили?
— Нет, совсем ничего.
— Нажгли еще дырок в ковре или на столе?
— Нет-нет, все цело.
— Но вот эту так называемую «водку» мы зря купили, — решил я. — Ну, ладно, в жизни и не такое случается. В наше время за все надо платить.
Праздник мертвых закончился и вылился в копеечку: с трудом окинув взглядом звенящую батарею бутылок и присоединив к сумме посиделки в кафе в Гааге, я прикинул, что все вместе стоило примерно гульденов пятьдесят («пол-гектолитра!»), многовато, но не сверхъестественно, честное слово, ведь не каждый день бывает кремация, а деньги за билеты на поезд нам вернули, это я ловко провернул, к тому же в доме ничего не разбили. Томми на веки вечные обратился в пепел, его волосы, и его ушки, и его изящная попка, все, по крайней мере, если его действительно сразу по окончании «церемонии» предали огню, в чем я сомневаюсь, потому что я ни на грош не доверяю этой фабрике с ее пластиковыми дверьми гармошкой; я не удивился бы, если б оказалось, что они собирают гробы, чтобы затопить печку раз в неделю, ведь это должно быть дешевле, чем несколько раз по отдельности — как я уже говорил, в наше время за все нужно платить, бесплатно только птички поют. Но если его все же засунули в печку вместе с гробом из щепы (внешний, украшенный гроб отправился обратно на склад), то он превратился теперь в пепел, так же как и Самми или Салли Кооперберг, который вкупе с его картинами и полоской спичечного коробка, «жизненно» изображенной на полотне из щепы, навечно обратился в пепел. Шанс как-нибудь заполучить Томми в постель был в любом случае упущен навсегда, рассеялся в дым, слово говорит само за себя.
Пока Тигра приводил наше место ночлега в боевую готовность, я, находясь уже в прострации, ясно увидел ограничения существования детей человеческих, а образ Томми слился теперь с темно-русым Мальчиком, которого я повстречал месяцев шесть-семь назад; мальчик лет 16 или 17, почти наверняка немец, загорал на безветренной стороне насыпи у Молкверума, на нем были серебристые плавки, я смотрел на него, пока у меня горло не пересохло от желания. Я никогда не узнаю, как его звали, кто он был, где живет и чем занимался, потому что он, пробыв здесь на каникулах 12 или 15 дней, вместе со своими родителями-толстяками уехал обратно в Гамбург, или Бремен, или Олденбург, где он, в противоположность Томми, был все еще здоров и полон сил и, например, как обычно ходил в школу, даже не подозревая о том, какой он на самом деле красивый мальчик, найти его теперь невозможно; и все же, в той же прострации глядя перед собой, я представлял, что смогу увидеть его в самый последний раз: он захлебнется, и вскоре после этого волны вынесут его тело на берег, и мертвенно тихим полуднем я найду его на опустевшем пляже, стяну с него серебристые плавочки и войду с ним в продолжительное совокупление. Мужчина, Женщина или Мертвец — нет превосходства одного над другим, ибо одно было у них дыхание.[247] Мы пошли спать потому что завтра хотели уехать обратно во Фрисландию вовремя, а нужно было еще совершить массу покупок и упаковать вещи.
На следующий день после обеда, незадолго до нашего отъезда, А. зашел к нам по дороге домой с работы, чтобы узнать, как мы пережили вчерашние события, мы с ним допили давешнюю бутылку водки, которая, несмотря на то, что простояла всю ночь в холодильнике, все так же не имела вкуса.
— Знаешь, я все-таки решил бросить пить, — сообщил я ему. — Так что все равно, что именно пить и сколько. Давай-ка прикончим эту отраву.
А. помог отнести багаж вниз, и я, не стыдясь, вышел наружу с полным бокалом; стоя возле автомобиля и отхлебывая из стакана, я завязал с ним непринужденную беседу.
