— Этот парень влюблён в свою одежду, — говорит она. — Я дала ему орешков, и один упал ему на штаны. Я уж решила, что он сейчас заплачет. Он так испугался, что останется пятно. Может, и останется, но я сказала, если что, я его отстираю, чтобы он заткнулся. Женщинам вообще не нравится, когда здоровые мужики плачут.
Дэйв всегда был таким. Я давно его знаю, ещё с детства. Всё пучком.
— Он тебя любит, — говорит Сара. — Я же вижу, он любит тебя, как члена семьи. Он издевается, а ты слишком легко даёшь ему себя разозлить, это написано у тебя на лице, но если он тебе будет нужен, он сразу прибежит на помощь.
Не знаю, может, и так. Никогда об этом не думал.
— У нас с сестрой такая же фигня. Мы всегда собачимся. Одналсды мы не разговаривали друг с другом год, вышла какая-то тупая ссора, уже не помню даже, из-за чего. Но мы очень близки, что угодно друг для друга сделаем. Она всегда рядом, когда у меня кризис. Этот Дэйв тебе скорее брат, чем приятель.
Он мне не брат. Мой брат погиб много лет назад. Смайлз повесился на балке, у себя на чердаке, рядом с кучей старой одежды. Впрочем, Смайлз тоже не был моим братом. Он просто был мой лучший друг. Он был простой парень, честный пацан, который тронулся умом. Нет, мой брат умер, когда я родился. Он был моим близнецом. Я выжил, а он умер. Я никогда его не видел, но мы вместе росли в утробе. Говорят, под гипнозом можно оказаться в том времени, когда ты был эмбрионом, но я не верю, а даже если это правда, я бы не выдержал. Я родился первым, а мой брат остался там. Он был мертворожденным. Так и не заплакал, и не вдохнул свежий воздух. Ничего нельзя изменить, но я так и не смог понять, почему я выжил, а он умер. Это нечестно, и я не верю в судьбу. А Дэйв мне не брат.
— Ты понял, что я имею в виду. Он так считает, вот и всё. По крайней мере, он так себя ведёт. За болтливым языком обычно прячется махровая скромность. Следить надо за теми, кто сидит молча. Такое нахальное поведение женщин, конечно, злит, но он безвредный. Мой муж был тихий, как мышка, но уходил из дома и трахал всё, что движется. А однажды пошёл и вступил в армию. С тех пор я его не видела.
Позор. Женщинам приходится очень туго. Я откидываюсь и жду, что она расскажет.
— Прошло уже почти четыре года. Сначала вроде бы были счастливы, потом всё пошло не так. Всё началось с денег. Пытаясь свести концы с концами, мы оба работали. Жизнь стала скучной, и он начал часто уходить на гулянки. У меня хотя бы появился Джимми. Он — лучшее, что было в моей жизни. Грустно, что он никогда не видел отца.
Мне жаль Сару и её сына.
— Колин был красивым, чарующе красивым, но когда он женился и жена забеременела, он сдался. Слишком много проблем. Он почувствовал себя в ловушке. И что он останется в ней до конца жизни.
Сколько бы лет им ни было, женщины всегда хотят рассказать тебе о своём прошлом. Это другой образ мышления. Я стараюсь не слишком оглядываться назад. Что было, то прошло. Надо идти вперёд. Гораздо интереснее посмотреть, что ждёт тебя за поворотом. Но я понимаю и тех, кто не хочет оказаться загнанным в угол, связанным с кем-нибудь до конца дней своих, влившимся в систему, когда вся твоя жизнь в кулаке у банкиров, и надо работать, чтобы платить ипотеку и по кредитным картам. Это решение надо принять. Останься один — и ты никого не ранишь. Когда живешь сам, некого винить в собственных проблемах. Вот так я воспринимаю вещи. Это мой выбор.
— Надеюсь, у Джимми всё сложится хорошо. Постоянно заботишься, чтобы они не вляпались в проблемы. Слишком часто ребята сходят с рельсов, когда растут без отца. Не представляю, как они живут. Нужна ролевая модель. И совсем плохо, что политики урезают льготы для одиноких родителей. Так им жить ещё тяжелее.
— Сейчас Джимми ходит в школу, так что я хотя бы могу работать. Когда заперт дома и постоянно думаешь о деньгах, просто сходишь с ума.
На заднем фоне появляется звук, он становится громче и быстрее. Сначала я думаю, это музыка в другой квартире, разносится по трубам, но звучит как-то не так. Сижу пытаюсь уловить ритм. Потом думаю, может Сара оставила CD-плеер включенным или радио работает в машине внизу, но опять звук другой. И только через некоторое время я понимаю, что звук идёт из-за соседней двери. Лицо Сары краснеет. Это вообще не музыка, похоже, это соседи Сары за работой. Она поднимает стакан и осушает его одним глотком.
— Извини за шум, — смеётся она. — Не знаю, чем они там у себя занимаются. Иногда доносятся крики и всякие стоны там. Что угодно может происходить за стеной, а ты даже не узнаешь. Ты видел этот фильм про мужика с рентгеновским зрением? Он видел сквозь любые стены. Он знал всё, что происходит в его доме, но всю ночь не мог перестать видеть всякое, потому что видел сквозь веки. Смотрел прямо в космос. Видел всё дальше и дальше. В конце он увидел небеса и ад. Представь себе. Иногда лучше уж чего-то не знать. А фильм хороший. Тебе надо посмотреть.
Звук постепенно сходит на нет, а я говорю, что можно конечно посмотреть фильм на видео.
— Ты его в «Блокбастере» не купишь. Он шёл по телеку пару лет назад. У меня в голове навсегда застряло — рентгеновское зрение позволяет смотреть за угол дороги.
Дэйв бы напрягся, если бы услышал наши рассуждения о его одежде, а она достаточно долго говорила на эту тему, потом сказала, что у нас есть общие знакомые. Я пожал плечами и спросил, кто. Сказала, я ходил с этой девчонкой на вечеринки давным-давно, сказала год и прочие подробности. Я едва помню, что было вчера, чего уж говорить про прошлые годы. Я всегда был такой. Дурацкая игра — жить в прошлом.
— Ты даже не помнишь, как эта девчонка выглядела? А она почему-то показалась мне возбуждённой. У неё были короткие светлые волосы.
Что-то всплывает, в мозгу щёлкает, когда она рассказывает, я ненадолго отрубаюсь, потом опять включаюсь.
— Очень милая девочка, она тебе понравится, если ты опять с ней увидишься. — Потихоньку проясняется, что Сара говорит о себе, и чем больше она говорит, тем больше я уверен. Просто не могу вспомнить. До постели мы наверно не дошли. Я не такой парень, чтобы забывать секс. Точно, это она.
— Мы с тобой целовались и обнимались, — говорит она. — Мы нажрались — ужас. Что, не помнишь?
Как отрезало. Наклоняюсь вперёд, взять ещё выпить. Сара наливает красиво и медленно, похоже, не злится на моё мудацкое поведение. Если я забыл такое лицо, как у неё, у меня серьёзные проблемы. Должен вспомнить. По крайней мере, надеюсь. Ей наверняка обидно, и я чувствую себя подлецом.
— Забей, — говорит она, подходит и садится в кресло напротив. — Я помню. Ты был только что из тюрмы.
Она притворяется обиженной, и я откидываюсь, смотрю, как кот бродит по комнате. Он замирает, когда замечает меня. Глаза поймали блик, выглядит, как будто у него в голове пусто, и я вспоминаю сегодняшнего Дэйва, в пабе, мозги выгнивают от чарли, большие дыры в жёлтом сыре, раздвоенный язык. Кот несколько секунд стоит неподвижно, потом вальяжно шествует через комнату. Поднимает длинные лапы и зарывает когтищи в ножку кресла, тянет, вытаскивает нити. Подходит к Саре и запрыгивает прямо на колени, мурчит, когда её пальцы зарываются в шерсть. Его нос утыкается ей между ног. Это его территория, и он показывает мне, кто тут король.
Встаю, иду отлить, и пытаюсь не разбрызгать воду, когда Сара всплывает в памяти. Я не вижу её лица, только спальню и вечеринку, и другую девушку, которая вошла и наблевала на гору курток. Я возвращаюсь в комнату, спрашиваю про её парня, притворяюсь, что я её обманул, что с самого начала всё вспомнил. Она расслабляется, смеётся, поднимает Клоза с пола, подходит и садится рядом. Кот, похоже, разозлился, он уходит в кресло, тонкий образчик супермар-кетной мебели, зарывается когтями в мягкую ручку, докапывается до дерева под обивкой. Сара кидает в него диванной подушкой, и он улепётывает.
Никто не хочет, чтобы его забыли. Это самая страшная обида. Прошли годы, а я её помню, и не стоит думать, что все лица, которые я видел в жизни, где-то отложились, и только и ждут, как бы всплыть в памяти. Мне так приятно, что я её вспомнил, что я касаюсь её руки. Мы начинаем целоваться. Я заглядываю ей через плечо и вижу, что кот в углу задрал хвост. Она встаёт, я загораживаю собой кота, чтобы она не заметила, что он ссыт, не хочу портить момент.
Сара идёт в ванную за резинками, и вот мы у неё в спальне. Она засовывает их под пояс джинсов и говорит, мол, давай. Ненавижу эти штуки больше всего. Никогда их не использовал, пока, ближе к тридцатнику, не вернулся из Гонконга, а все вокруг говорили про сексуальные болезни, которые могут убить тебя. В старые добрые дни всё было как-то проще. Мы падаем на кровать, раздеваясь, тихий топот лап по ковру рядом с нами, звук моей рвущейся рубашки на заднем фоне.
Сара спит, свернувшись клубочком, а я долго не могу уснуть, смотрю на часы, уже около четырёх. Я не жалуюсь, мне вполне хорошо. Чем старше становишься, тем лучше себя чувствуешь, а я ещё не достиг пика, мне пока хватает денег в кармане и своеобразной свободы. Партия лейбористов обычно гнобит тех, кто работает сам на себя, она облагает их взносами по самое не балуйся, ей не нравятся те, кто хочет оставаться вне системы, вне бизнеса. Я привык верить в политику лейбористов, но в наши дни это уже не Партия Лейбористов, это толпа яппи, которые крутят задницами в Ислингтоне и Ноттинг-Хилле, в местах, в которых был свой шарм, когда мы были молодёжью, но сейчас они выжаты и опустошены подонками, что паразитируют на чужой культуре.
