- Ага.
- Ты-то готов?
- Я еще не решил.
- Тогда помалкивай и пей свое пойло, я тебе потом еще плесну – за счет заведения.
Мои предчувствия становятся все более осязаемы и неприятны, от них смердит как от жидкости в моем стакане. Пожалуй, предчувствия – это все, что у меня осталось теперь. Прошлое похоронено, оно витает прахом за КПП Сержанта Закономерность, мое будущее вонзилось в небо ножом Зиккурата; и тайны, которые тот хранит, могут оказаться пострашнее прошлого, от которого я убежал.
Вырвавшись за пределы круга, ты вдруг понимаешь, что твой страх никуда не делся, он с тобой, здесь и сейчас; и страх – это тоже круг, только более прочный.
Попытка к бегству - Песнь 5. Куплет 3.
Наши желания – лишь слепок нашей ущербности, красивые отражения того, чего у нас нет, и никогда не будет. Наше воображение, неспособное смириться с таким инвалидным порядком вещей, рисует нам дивные дали и расплывающиеся в миражах замки, рассказывает нам сладкие сказки о том, что находится за пределами круга, который надо только разорвать…
Но круг неразрывен, ибо круг – есть мы сами. Каждый раз, дергаясь навстречу мечте, мы натыкаемся на самих себя.
Я проснулся в темноте. Темнота была непроницаема и наполнена тишиной. О такой говорят – тишина звенящая. Почему? Не знаю. Впрочем, один звук все-таки вторгался в нее – сопение спящего человека. Это был Паша.
Отчего я проснулся? Непонятно. Я просто открыл глаза, и сон слетел с меня как сухие листья с засохшего дерева. Почувствовал, что попытка уснуть заново была бы загодя провальной. Поэтому я потянулся и встал с дивана, на котором лежал, диван ответил мне скрипом распрямляющихся пружин. Неподалеку в разложенном кресле-кровати посапывал мой товарищ, его свернувшийся в позу эмбриона силуэт угадывался в темноте.
Я тихо вышел из комнаты, стараясь никого не разбудить. В квартире было темно и тихо, Серега с Олей тоже спали, в другой комнате. Я пошел на кухню.
Включил свет и сел за стол. На столе стояли пустые бутылки из-под вина и две пепельницы, забитые окурками. Я убрал бутылки на пол и вытряхнул пепельницы в мусорное ведро. Затем нашел сигареты и закурил.
На холодильнике стояли электронные часы, цифры на табло матово мерцали, показывая время: четыре часа семнадцать минут. Я прикинул, сколько времени оставалось до рассвета, если верить часам. По моим выкладкам выходило около полутора часов. И, тем не менее, пока что на дворе была ночь, за окном сгустилась темнота без малейших намеков на проблески солнечного света.
Несмотря на то, что я поспал два с небольшим часа, – мы легли спать далеко за полночь – я был на удивление бодр. По крайней мере, спать не хотелось совершенно. Возможно, короткий сон начинал входить в привычку, хотя и до этой поездки я не был человеком, спящим до полудня даже по выходным.
В раннем подъеме были свои преимущества и свои недостатки. Рассуждать о них не хотелось. В любом случае мне предстояло чем-то занять себя до того момента, как проснутся мои друзья.
Я сделал затяжку и еще раз посмотрел на холодильник. Часы моргнули и показали новую цифру: четыре восемнадцать. На дверце были наклеены сувенирные магниты с видами Пекина, Амстердама и Парижа. Видимо, Серега с Олей привезли их из туристических поездок.
Я подумал о том, что сам я за весь последний год совершил одну единственную вылазку – вот эту самую, в Москву. О загранице я и не мечтал. И дело было вовсе не в деньгах, как могло бы показаться, а в том, что круг, в котором я замкнулся и которому теперь всецело принадлежал, не позволял мне покидать его пределы.
Какая разница – Урюпинск или Рио-де-Жанейро? Мы всюду оставались собой – никчемными убийцами, охотящимися на самих же себя. Житейское болото постепенно засасывало меня, погребая в своей теплой податливой жиже.
Эти мысли были столь же неприятны, сколь и правдивы. Истина больно жгла, оставляя химический ожог внутри. Неужели я становлюсь неудачником, который закапывает все свои таланты и возможности, хоронит свое эго в мертвой почве рутины? Получалось, что так.
В этот момент захотелось сжать кулаки до отчаянного хруста в костяшках, прикусить губу до появления железного привкуса крови во рту, зажмуриться так, чтобы слезы брызнули из глаз. Почему? Почему мы не можем разорвать круг? Почему в мире изобилия мы – неизменно нищие и непоправимо беспомощные?
Из оцепенения меня вывел небольшой шум в глубине квартиры. Негромко хлопнула дверь, затем послышались шаги. На кухне появился Серега в трусах. Вид у него был помятый.
- Чего не спишь? – спросил он.
- Не хочу. А ты?
- То же самое.
Он сел на табуретку напротив меня и выудил сигарету из пачки, лежавшей на столе. Я прикурил ему от своей зажигалки.
- Выпить у нас ничего не осталось? – спросил Серега.
- Нет. Всюду сухо, как в пустыне.
- Тоска…
- Спать надо потому что.
- Сам-то…
Я стряхнул пепел в пепельницу. Посмотрел на Серегу. Передо мной был тот же человек, что я когда-то знал, абсолютно тот же. Панк. Ага, так его все и называли. По стилю музыки, которую он слушал.
- Как в Париже? – спросил я и кивнул на магнит на дверце холодильника.
- А никак. Париж как Париж, город с картинки. Я всю дорогу пьяный там был, мало что помню.
Действительно тот же Панк, что и много лет назад. Хоть что-то в этом мире постоянно. Я улыбнулся.
- Жаль, что выпить ничего не осталось…
- Ты ж сам говорил, что считаешь бессмысленный занятием держать домашний бар.
Серега Панк вздохнул:
- Говорил. Бессмысленно.
Он затянулся.
- Пойдем – сходим?
- Куда?
- Ясное дело – куда. В магазин.
- По ночам же теперь не продают спиртное, закон соответствующий не так давно приняли…
- Это депутаты его приняли, а людям как-то надо дальше жить. Поэтому все продают, для хороших людей однозначно… пойдем.
- Ну, тогда пойдем, - согласился я.
Мы докурили и собрались – главным образом Серега, потому что я был одет. Тихо, стараясь не разбудить ни Олю, ни Пашу, покинули квартиру. В молчании спустились по лестнице и вышли на улицу.
На улице было темно и прохладно, пахло сыростью. В просвете за домами с восточной стороны в густой темноте брезжил узкий клиновидный просвет, из которого как сукровица из неглубокой ранки сочилось слабое желтоватое свечение. До рассвета оставалось совсем немного, но пока на улицах безраздельно властвовала ночь.
Круглосуточный магазин находился в помещении с торца Серегиного дома. Над массивной металлической дверью слабо мерцал тусклый фонарь, импровизированное крыльцо было заставлено деревянными ящиками из-под фруктов.
Мы вошли внутрь, дверь при этом издала протяжный вздох несмазанных петель, звякнул колокольчик, приделанный над входом, – сигнал для продавца. Из подсобки выплыла заспанная женщина лет сорока.
- Что будем пить? – спросил меня Серега, когда мы поравнялись с заставленным разного рода бутылками прилавком.
- Мне все равно, главное – не потеряться в предстоящем дне.
- Ну, сохранить человеческий облик – наша первостепенная задача.
- Хорошо, что ты это понимаешь.
- Предлагаю крепленого.
- Тогда на травах.
- Принимается.
Мы взяли две бутылки вермута, четыре яблока и замороженную пиццу. Уже собрались уходить, когда Серега предложил:
- Может, на улице посидим? Во дворе есть скамейки.
- А пицца? - я указал на замороженный полуфабрикат.
- Ничего с ней не станет.
- Ладно, давай.
Серега вернулся к прилавку и купил еще одноразовых стаканчиков. После этого мы, наконец, покинули магазин.
На крыльце Серега закурил. Мне курить не хотелось, я принял из его рук пакет с покупками. Мы пошли обратно во двор.
Мимо нас проехала поливальная машина, вывернула на проспект и двинулась в сторону метро, разбрызгивая содержимое своей цистерны по асфальту. Полоска света на востоке существенно расширилась и напоминала теперь здоровый порез на тучном теле неба. По моим прикидкам сейчас было около пяти часов утра.
Мы расположились на скамейке под большим тополем. Серега достал из пакета бутылку вермута и разлил содержимое по стаканам.
- За встречу, - предложил он.
- Так пили же уже за встречу.
- Это вчера было, а сегодня мы еще не встречались.
Разбираться в его витиеватой логике было себе дороже, поэтому я отступил.
- Ладно, давай за встречу.
Пригубили из стаканов. Из-за домов налетел легкий ветерок и закружил пыль под ногами. Я поднял глаза наверх: над нами раскинул свои жилистые лапы тополь, сквозь просветы в ветвях было видно темное небо, постепенно меняющее свои оттенки на светло-синие.
- Тебе нравится здесь жить? – спросил я Серегу.
