– Я выходила на сцену в блестящем трико и короне из страусиных перьев. Хочешь – не хочешь, а приходилось блюсти фигуру. Зато теперь есть чем гордиться, – она улыбнулась, как мне показалось, не без самодовольства.
А потом – характерный moue*.
– Во всяком случае, это было забавнее и интереснее, чем сидеть секретаршей в конторе.
Потом они переехали в Соединенные Штаты, и Кэролайн попыталась воплотить мечту детства – отрыть собственное модельное ателье, – но без особых успехов. Оливер продолжал писать книги, и их по-прежнему публиковали, хотя за это почти ничего не платили. Им действительно повезло, что Оливер был настолько востребован как иллюзионист.
– У Оливера настоящий талант, и особенно ему удаются трюки с исчезновением предметов. В этом смысле он гений. Даже другие иллюзионисты это признают. Он говорит, что секрет очень простой. Главное, это отвлечь внимание.
В самом начале войны они переехали bl Канаду, и Оливер обратился в Британское дипломатическое представительство: хотел поступить на военную службу и вернуться в Великобританию, – но в итоге его определили в одно из подразделений канадского аналога Ассоциации зрелищных мероприятий для военнослужащих, и он вместе с другими артистами развлекал солдат и офицеров, готовящихся к отправке в Европу.
После войны Оливер продолжал выступать в разных иллюзионистских шоу, а Кэролайн продолжала ему ассистировать. В своем профессиональном кругу Оливер – человек уважаемый и известный. Он президент канадской Ассоциации иллюзионистов и лидер литературной сюрреалистической группы в Торонто. Оливер увидел рецензию на «Изысканный труп» в «The Times Literary Supplement» и тут же выписал книгу из Англии, и они прочитали ее, обсудили и решили, что надо уже съездить в Англию. А то действительно получается как-то глупо: за столько лет они ни разу не были дома, потому что боялись меня. Мне пора узнать правду.
* Недовольная гримаска, надутые губки (фр.)
Кэролайн закончила свой рассказ и выжидательно посмотрела на меня.
Но я не знал, что говорить.
Я только спросил:
– Кэролайн, почему?
– О, Каспар, милый, это сложный вопрос, но в известном смысле ты сам на него ответил в этой своей жуткой книге. Все дело в том, как ты сам… как ты смотришь на мир и что ты в нем видишь, а потом ты его преобразуешь в своих картинах, чтобы он казался уже совсем странным и необычным, и продаешь эти картины, и тем зарабатываешь на жизнь. Но все дело в том, что ты постоянно идешь на компромисс с реальностью, которую вроде бы отвергаешь. Одно время ты даже всерьез собирался уйти в рекламу. При всех твоих устремлениях к запредельному, ты все равно остаешься в пределах, очерченных миром, который ты с таким пренебрежением называешь обыденным. Я не говорю, что ты человек заурядный. Просто ты слишком рациональный. Тогда как Оливер…
(Опять эта улыбка!)
– Оливер Никогда не идет на компромисс. Для него это исключено. Его книги не продаются, и он зарабатывает на жизнь своими талантами иллюзиониста. Он не пытается что-то менять в своих книгах, чтобы они стали более успешными с коммерческой точки зрения. То есть, он такой же, как ты, только он больше такой же, как ты, чем ты сам. Когда у нас только все начиналось, мне сразу понравилась его беспощадность и готовность обманывать лучшего друга – только ради любви ко мне. Меня всегда поражала, и до сих пор поражает его настойчивость, его страстный напор. Ему достаточно лишь захотеть, чтобы что-то случилось – и это случается. Знаешь, я искренне верю, что если бы он захотел, чтобы вода текла в гору, она бы потекла в гору.
Кэролайн замолчала, а потом вдруг спросила:
– Помнишь, в Париже, когда мы с Элюарами были в гостях у Андре Бретона с Жаклин, и Андре нам показывал альбом с фотографиями?
– Я вообще не помню, чтобы мы заходили к Бретону.
– Не помнишь? Кстати, это меня удивило. В твоей книге так много пропусков и искажений – например, если судить по твоим описаниям, почти все время в Париже мы были только вдвоем. Но ведь это не так. Впрочем, я о другом. В тот вечер в гостях у Бретона, когда я рассматривала фотографии Жаклин Ламба, Нюш Элюар, Валентины Гюго, Леоноры Каррингтон, Ли Миллер и всех остальных, я все думала: «Черт возьми! Сюрреалисты неплохо устроились. Расхватали всех самых красивых женщин!» А потом мне вдруг пришло в голову: а вдруг я нужна тебе именно «для красоты»?! Последний штрих, завершающий образ мужчины-сюрреалиста – это красивая женщина рядом. Если бы я осталась с тобой, я бы превратилась в сюрреалистическую принадлежность, в этакий инструмент – вроде кисти и красок, только значительно менее важный, чем кисти и краски.
– Кэролайн, все было не так. Поверь мне, пожалуйста.
– Да, наверное. – Она накрыла ладонью мою руку. – Ты очень мне нравился, очень. И теперь я знаю, как сильно ты меня любил. Только этого мало. Да, ты писал меня в образе богини, но ты, хотя и стремишься в какие-то высшие миры, тем не менее, смотришь на вещи реально, и так-было всегда, и ты знал, что я не богиня, а самая обыкновенная женщина. А Оливер… для него я действительно богиня, которая спустилась на Землю в облике смертной женщины…
Она отпустила мою руку и взглянула на часы.
– Забудь меня, так будет лучше всего. Я тебе разрешаю меня забыть. А теперь пойдем. Мы и так проговорили достаточно долго. Пойдем найдем Оливера.
Я прикоснулся к ее руке.
– Подожди, давай еще посидим. Ты такая красивая. Она опять убрала руку.
– Пойдем! Чего ты боишься?! Оливер так хочет тебя увидеть, и я хочу показать тебе Озимандиаса. Они ждут нас у входа в «Королевство кривых зеркал».
Я подозвал официантку и расплатился по счету. Кэролайн чуть ли не силой подняла меня из-за стола и по-хозяйски взяла под руку. В тот вечер парк работал допоздна. С наступлением темноты должен был быть фейерверк – если я не ошибаюсь, в честь близящейся коронации нового монарха. По дороге до луна-парка мы с Кэролайн говорили на самые разные темы, не то чтобы совсем посторонние, но все же не главные.
Кэролайн сказала, что ей всегда нравилась Моника, и она была рада узнать, что у нас с ней получилось хотя бы что-то. Но Оливер считал, что теории Моники о случайности – это полная чушь, поскольку Моника в своих изысканиях придавала слишком большое значение статистике и не уделяла должного внимания любви как основной движущей силе, предопределяющей случай, а стало быть, и судьбу. Потом Кэролайн завела разговор об отеле в предместье Лондона, где они остановились. Они уже очень скоро оттуда съедут, потому что у Оливера – настоящая фобия на обыденное окружение. Он боится увязнуть в обыденности.
Оливер, Оливер. Я думал, его нет в живых. И вот он как будто воскрес из мертвых. И что мне делать теперь? Убить его? Только что это даст? На душе было так грустно, и горько, и пусто, что я даже не мог его ненавидеть.
У самого входа в луна-парк Кэролайн замолчала, чтобы не напрягать голос, пытаясь перекричать грохот и свист механической музыки паровых каллиоп и органов, установленных на каруселях.
Оливер стоял на входе в комнату смеха, «Королевство кривых зеркал». Он отрастил аккуратные усики, как у Энтони Эдена, и был одет в элегантный костюм в американском стиле. Он похудел, и в отличие от Кэролайн, выглядел уставшим и почти призрачно бледным. Увидев меня, он заранее протянул мне руку, но потом передумал и прижал руку к сердцу на восточный манер.
– Здравствуй, Каспар. Снова здравствуй. Ну что, я прощен?
Он произнес это не вслух, а одними губами, но я его понял, и он знал, что я его пойму.
– Да, я прощаю тебя, будь ты проклят! – ответил я так же безмолвно.
– А где Озимандиас? – встревожено воскликнула Кэролайн.
Оливер улыбнулся мне торжествующей улыбкой и указал поверх крыши комнаты смеха на колесо обозрения. Там, в третьей кабинке, считая от самого низа, сидел мальчик – нет, почти молодой человек – с иссиня-черными волосами и большими сияющими глазами. Он улыбался, глядя на нас сверху вниз. Да, вне всяких сомнений, это был Озимандиас. Его кабинка опустилась к помосту, мальчик вышел и обернулся к Оливеру с Кэролайн. Но их уже не было рядом со мной. Мальчик тоже исчез. И я снова остался один на один с зыбкими образами в темноте за закрытыми веками.
