получилось, что мы с Асей отстали ото всех на несколько метров. Она пила свой «Миллер», я – «Тёмного Козла». Она теребила рукой кончик своей рыжей кудрявой пряди, я перекладывал бутылку из одной руки в другую, попутно ковыряя этикетку, размокшую от выступившей на стекле испарины.
Тропинка была такая узкая. Мы шли так близко. Обострённые гашишем чувства улавливали прикосновения её медных волос, струящихся водопадом по плечам и спине. Они разлетались в стороны на верхней точке колебания её шага и щекотали мою кожу в том месте, где заканчивался рукав футболки, ниже до локтя, иногда выше – шею, если вдруг какой-то прядке случалось долететь до неё на гребне вечернего ветра. Чувство это будоражило, заставляя на долгие секунды погружаться в ощущения, но вдруг Ася выдернула меня на поверхность:
– Знаешь… Я в курсе, что это вы тогда у Глеба айпад подрезали. У меня на дне рождения…
– Эм, м..? Да, Ась… – я попытался вложить в голос всё возможное чувство вины и раскаяния, какое только может быть у человека, который и правда причастен к такому поступку.
– Блин, это так романтично. Самый милый подарок в моей жизни!
– Ха, ты серьёзно?!
– Ну да, это правда очень мило, что вы отомстили за то, что он испортил мой праздник!
– Ну-у-у, я рад что тебе понравилось. Хех. Не ожидал!
Она улыбнулась в ответ, резко остановилась, закрыла глаза, привстала на мысочки и подняла подбородок к соцветиям липы, росшей прямо у тропинки, и, глубоко вдыхая их сладкий аромат, произнесла: «М, такой запах вкусный, правда?» Я лишь кивнул в ответ. Кровь прилила к ушам. По спине пробежал холодок.
Я не имел к этой истории никакого отношения. Даже не знал сначала, что произошло. Это потом Саня рассказал, как они с Захой и Рыжим украли у Сухарика айпад, чтобы поехать намутить себе пороха. Они загнали его на рынке за какое-то копьё. Предложил эту идею Рыжий. Он был зол на Марго за историю с Болоцким и выместил свою злость на бедном Глебе. Мы ведь тогда многое нашли, почти всё, кроме пары тысяч и мобилы Асиной подруги. Перерыв все вещи Глеба, мы убедились, что телефон он точно не крал, но всё равно списали на него вину, мол, закинул куда-то. Помню, мне показалось странным, что спустя неделю-другую после всей этой истории Лёха обновил ремень и колодки в машине, заменил давно разбитый экран на телефоне.
Но какое это имело значение теперь? Сейчас. Когда Ася думает, что я, что мы с пацанами сделали это ради неё. И она сказала это именно мне. В ночи. Такой опьяняющей ночи. Когда мы на несколько шагов отстали от плетущейся вдоль района компании наших с ней друзей. Наших с ней.
Упущенный момент
– Ребят, я пойду домой! – окликнула компанию Ася.
– Я тоже валю, – быстро выпалил я.
«Вот он, момент! Либо сейчас, либо никогда! Соберись, тряпка! Всё нормально! Вам просто в одну сторону!»
Пацаны равнодушно пожали плечами, мы попрощались (Ася – поцелуем в щёку, я –размашистым рукопожатием) и свернули с освещённого автомобильного проезда в густую темень одного из дворов. Рука и бутылка пива обменялись температурами: пиво стало тёплым, рука холодной и влажной. Плюшки располагали расслабиться, но волнение оказалось сильнее. Хорошо, что Ася тоже покурила. Она как раз-таки была расслаблена и медлительна: шла неторопливо, не задавала вопросов, когда мы вместе двинулись в её сторону, улыбалась.
Озябнув от первой за долгое время ночной прохлады и холодного пива, она обхватила локти в попытке согреться. Ночь была действительно зябкая. Роса выудила ароматную душу шиповника, белого цветения крапивы и прочих сорняков, росших по обочинам. В воздухе и правда стоял потрясающий запах. Я стащил толстовку с плеч и накинул ей на спину. «Спаси-и-ибо», – тихо протянула она, вытягивая копну своих пышных волос из-под ворота накинутой толстовки и откидывая её назад лёгким движением кисти. Маленькая серёжка блеснула золотом под светом фонаря. Этот же свет бесстыдно выставил напоказ бороздку нежнейшего пушка от виска к тому самому месту, где надламывается линия подбородка. «Отчего я всё замечаю? Гашиш или любовь? Кажется, я пялюсь как дебил!» Чёртовы детали стреляли прямо в сердце.
– Ну всё, мы пришли… Спасибо… – она нарочито медленно (или мне казалось, что всё тянется как в замедленной съёмке) стянула толстовку с плеч и протянула мне. Я изо всех сил старался не акцентировать внимание на мелочах, под гашишем становящихся очевидными. Мои собственные движения казались мне предательски неуклюжими, нервозными.
– Не за что… – когда она протянула злополучную кофту, я коснулся пальцами тыльной стороны её ладошки, стараясь распознать реакцию.
Мы стояли близко друг к другу, на расстоянии согнутой руки. «Сейчас или никогда».,. Я преодолел этот путь в сотню тысяч миль до её губ и замер, когда между нашими лицами поместился бы разве что электрон пробежавшего по всему двору тока.
– Эй, мы так не договаривались! – она резко отвернула от меня свой носик.
Неловкий смешок. Её правая рука метнулась к левому локтю и обхватила его. Плечи едва дрогнули.
– Ты всего лишь дал мне толстовку!
Ещё один смешок. Взгляд в землю.
– Эм. Прости… – только и смог вымолвить я.
– Прощаю! – она дёрнулась ко мне и шепнула в ухо: «пока» совсем иным голосом, лишённым былого испуга, вновь обредшим свойскую уверенность. И чмокнула не то в мочку уха, не то куда-то под ней, в шею. Ветерок пробежал по влажному следу поцелуя и унёс потерянный шанс в ночь, где кто-то воспользуется им куда более удачно, чем я.
Последний кадр этого чёртового замедленного кино на всю оставшуюся ночь засел в моей голове: мгновенная вспышка огненных волос, исчезающая за большой металлической дверью. Дверь закрылась, но стук раздался лишь через несколько секунд. Завершающий аккорд в мелодии моего позора.
«Идиот! Дол***б!» – мне хотелось с разбегу долбануться своей тупой головой о закрывшуюся дверь, так ужасно всё получилось!
Я как последний олух стоял в белом свете фонаря. В руках толстовка. В мыслях буря: «Бл**ские лампы раньше хотя бы были жёлтыми. Нах*р они вкрутили эти лампы?! От них ещё холодней!» Гашиш и пиво разом отпустили, и я со всей полнотой ощутил, как прохладна ночь. Заметил вонь, исходившую от мусорки у входа. Обратил внимание, что через два подъезда от меня топчется какая-то алкашня. Фонарь над головой – чёртов пупок на облезлом брюхе подъездного козырька, казалось, потрескивал от напряжения. Действительность навалилась, и в ней стало невыносимо.
Я перекинул кофту через плечо, развернулся на пятках, сунул руки в карман и пошёл прочь от остывающего пепелища своего позора. Уши горели пуще прежнего. Руки леденели. Я скурил три сигареты, меня трясло от злости на самого себя и
