сразу же напомнил своей рожей. Закапывать червей обратно мы не стали. Просто не смогли. Оставив все, как есть, в полусне брели по кладбищенской дороге, пока на горизонте занимался рассвет.
Мы уходили все дальше, но запах оставался таким же сильным. Мы провоняли смертью и тащили ее за собой.
Когда мы вышли с кладбища, оказалось, что Бабаджан уехал.
Я никогда не покупал газеты, они меня просто не интересовали.
Что я могу прочитать в газетах такого важного, чего не смогу узнать сам?
Я не читал газеты, в заголовках которых стояли фразы в духе «Невиданная удача!», «Гастрономический джек-пот», «Сокровище на продуктовом прилавке».
А Даня читал. Тот самый юрист, которого Ярослав когда-то приволок в наш дом.
— Я сразу понял, что это имеет отношение к вам, — возбужденно рассказывал Даня, тыкая Ярославу в нос газетой. — И по телевизору об этом говорили.
Кто-то где-то нашел золотое кольцо. Из настоящего золота.
Кем-то, кто нашел золотое кольцо, была жительница нашего города по имени Надежда Константиновна. Золото у себя во рту она нашла после того, как откусила пирожок. Наш пирожок.
Как такое могло произойти, я не знал. Но кто мог сомневаться в том, что это произошло?
Мы с Ярославом побелели, когда узнали. У меня — и, я уверен, у него тоже, — душа ушла в пятки. Мы смотрели на Даню, восторженно скачущего перед нами, как на сумасшедшего. Он считал нас знаменитостями.
— Я спокоен! Я счастлив! Я на позитиве! Я, блин, фея добра и радости! — снова кричал Ярослав, а я медленно сел на стул, уцепившись за его спинку обеими руками, как будто она стала единственной веточкой, за которую можно ухватиться в бурлящем водопаде жизни, и если я этого не сделаю, то непременно упаду в пропасть небытия.
Только вот веточки в реальности не существовало: я неумолимо падал. Взаправду. Пока Ярослав метался, а Даня стоял, вжавшись в стену, и по-прежнему не понимал, что происходит на самом деле, я пытался убедить себя в том, что мы выкарабкаемся.
Лаврентию повезло, Лаврентий уехал на похороны бабушки. А мы с Ярославом остались наедине друг с другом, двумя разделанными трупами в морозилке и ничего непонимающим Даней, который просто улетел на седьмое небо от того, что смог сложить два и два.
Последнее условие оказалось самым невыносимым.
До чего дико быть обреченными, когда человек рядом не осознает, что вы обречены!
Как будто среди нас вдруг появился неразумный ребенок, который знает слишком много для своего возраста. Он прекрасно помнил нашу встречу и ту речь, с которой выступил Ярослав. И он был в восторге от того, что у нас это получилось. Получилось кое-что, из-за чего он посчитал нас сумасшедшими.
У меня все еще не шло из головы, как такое могло произойти, поэтому я спросил вслух:
— Как?
Ярослав, решивший, что я обращаюсь к нему, ответил:
— Не знаю.
— Мы ведь всегда проверяли мясо, так? — с надеждой спросил я.
Он горестно усмехнулся.
— С чего ты взял, что мы его вообще проверяли?
— Но мы же не запекали ничьи пальцы!
— Не уверен, — обреченно сглотнул Ярослав и воскликнул: — почему в этом затрёпанном городке газетчики не могут найти тему поинтереснее!
— И телевизионщики, — вставил Даня.
— И телевизионщики, — эхом согласился Ярослав.
В дальнейшем все развивалось по очевидному с самого начала сценарию: на кольце нашлась памятная гравировка, ее опознали как уникальную, а само кольцо — обручальное. Мы только и ждали, когда объявятся родственники умершего владельца кольца. Следили за новостной сводкой по ящику.
— Да что там такого на этом кольце уникального! — вслух сокрушался Ярослав. — Неужели какое-нибудь пожелание вечной любви или дата не могут быть одинаковыми на разных кольцах?
Меня утешало только то, что все репортажи пока оставались шутливо-восторженными, а настораживало — то, что они до сих пор не озаботились самими пирожками.
Антисанитария.
Нарушения права потребителя не находить ювелирные украшения в своей еде.
Еще какая-нибудь хрень.
— А они могут провести какую-то экспертизу, которая покажет, что там за мясо?
Все умолкли, а я уже знал ответ на свой вопрос.
— Но им пока, вроде, незачем проверять, — неуверенно сказал Даня. — Такое ведь специально не придумаешь.
Даня остался с нами. Так естественно, как будто и не уходил тогда, полгода назад.
— Вот и не придумывай, — резко оборвал его Ярослав. — Закрыли тему.
И тему мы закрыли.
Вместо этого открылось вот что: мы все ходили по чересчур тонкому льду. Наше предприятие законно только наполовину, а незаконная часть — основной движущий механизм всего, что только может двигаться. Вот, что открылось. Мы зависели от своей незаконной деятельности, которая обнажалась перед лицом жизненных невзгод. К примеру, закона. Я точно не знал, за что нас могли посадить, но посадить нас могли точно.
В компетентности Дани я сомневался: мы так и не видели его диплом, а жил он с мамой, так что я начинал сомневаться даже в том, что он совершеннолетний. К счастью для него, к юриспруденции я относился параллельно. Иными словами — не пересекался.
И в довесок я с ужасом обнаружил, что больше не могу позволить себе стать бедным. Я отвык от нищеты. Одна только мысль о том, что есть будет не на что, наполняла мои глаза слезами. А пиво! Разве мог я в здравом уме отказаться от пива?
Если раньше я с теплотой вспоминал былые деньки, когда я бессовестно занимал в долг и воровал, вел скучную, однообразную жизнь, то теперь, когда на горизонте появился риск к ним вернуться, я запаниковал.
Неужели все, что мы успели создать, все наши старания и преодоления — все это могло аннулироваться в один миг, причем даже не из-за нашей ошибки? Погубить все своими же собственными руками не так смертельно, как потерять все из-за вмешательства извне. Я хотел сохранить свое право на добропорядочное благосостояние, право на ошибку, право на распоряжение тем, что принадлежало мне. Свои естественные права.
Возможно, я мог подать в мировой суд за их ущемление.
Последующие дни слились в один нескончаемый день, в ожидание смертного приговора. Я бы пережил этот день в неотложных делах, не замечая ожидания, но наша гонка, как назло, остановилась. Ни к чему ехать на кладбище, некого спасать, дверь морга оставалась закрытой — ни у кого не осталось никаких дел. Случилось то, о чем я мечтал пару дней назад, но исполнение этой мечты заставило меня страдать. Всегда так.
Дни томительного ожидания текли сквозь пальцы. На следующий после известия день вернулся
