парадных входов понатыканы хаотично советские двенадцатиэтажные свечки вперемешку с пятиэтажками – мрачными, вечно спрятанными в тени сталинками (с лифтовыми шахтами, приделанными к стене так, что приходится нагибаться, когда идёшь мимо по тротуару, чтобы не задеть головой) и хрущёвками (и вовсе без лифтов). Вот так ты вдруг попадаешь туда, где особенно остро чувствуется, что этот город – твой, а ты – его.
Москва старалась делать вид, что нет у неё таких домов в центре. Будто нет их на Арбате, Остоженке, Полянке, Патриарших. Старалась изо всех сил, но кривые асфальтовые дорожки неизбежно приводили к ним. Постыдная городская тайна открывалась – стоило только взглянуть с горбатых мостиков или с застроенных холмов (откуда открывается потрясающий вид, когда ты, гуляя по городу останавливаешься на секунду оглядеться, и совершенно неожиданно для себя, вдруг обнаруживаешь, что стоишь на возвышенности). Стоило только свернуть с улиц, чьи названия знакомы с детства, и углубиться в недра этого города, ты обязательно встречался лицом к лицу с ними: страшными, родными, знакомыми с детства домами.
Весь вечер мы бродили полупьяные по Москве, рисовали наши каракули во всех труднодоступных, но видных местах, бегали друг за другом, кидались пластиковой бутылкой с водой, из которой потом делали «баттл» и накуривались, сидя на лавочках в тех самых тайных дворах, где чувствовали себя своими. В один из таких пятничных вечеров я совсем осмелел от выпитого и набрал Асе, которая почти всегда по пятницам бывала в центре. И не ошибся.
В те дни компания разбежалась кто куда. Ритка уехала на моря с предками, из наших в городе остались только я, Вано и Родя (этой компанией мы в тот вечер и гуляли). Ася не взяла трубку. Я уже было расстроился, но спустя десять минут она перезвонила, спросила с кем я, сказала подходить к какому-то бару на Кузнецком. По голосу чувствовалось, что она навеселе. Мы встретили её в компании странненьких ребят: узкие дырявые штаны, широкие рубашки в клетку или вязаные свитера чуть ли не по колено, скейтерские кроссовки; один с дредами, другой с длинными волосами, собранными в пучок на макушке.
Ася нас представила и сказала, что её старый друг Миша учится тут рядом в архитектурном институте (Миша ну точно похож был на человека, который учится в архитектурном), что они направляются туда, а потом её позвали на какую-то тусу, и мы совершенно точно должны к ним присоединиться. Она и вправду была слегка пьяна. Говорила чрезмерно громко и торопливо. Если бы я тогда был с Саней и Рыжим, мы бы, конечно, никуда с этими пацанчиками не пошли («Пи**ры какие-то», – сказал бы потом кто-то из пацанов). Да нас бы и не позвали, увидев мрачный Сашин взгляд или то, как он плюётся на тротуар, матерясь через каждое слово, или посмотри они на бледное лицо Лёхи с кругами под глазами после очередного марафона. С этими двумя я бы точно был под кислотой или феном, и Ася, наверное, предпочла бы не встречаться с нами, как-нибудь отмазалась… Но я был с Ваней и Родей. И мы повиновались воле случая, подаренного нам этим вечером.
Cкрытый от прохожих, утонувший в глубине улицы за кулисами высокого забора и густой зелени, архитектурный институт встретил нас угрюмыми взглядами двух совсем не архитектурных ЧОП-овцев в чёрной форме, похожей на ту, что носят сейчас милиционеры (полицейские, конечно же). Мы разделились на две группы, чтобы не вваливаться всей толпой и не вызывать подозрений. Миша с двумя девчонками пошёл первый, а мы с каким-то парнем и Асей должны были идти через три минуты, на входе не мешкать, бросить через плечо, что пришли на вечерние курсы, так как в дневное время в универ пускали только по студакам, а вечерним курсантам их не делали.
Всё прошло как по маслу, я даже не успел разглядеть лица охранников, как полумрак старых коридоров и приятный запах нагретого солнцем и иссушенного временем паркета проглотил нас и завладел нашим вниманием. На стенах повсюду висели чертежи, рисунки. Стояли тумбы с особо выдающимися студенческими макетами и постаменты с гипсовыми головами. Из приоткрытой двери какой-то аудиторий косой полосой, бороздящей старинный пол и белёную стену, лился тёплый свет вечернего солнца. Где-то рассыпалась штукатурка, обнажив рыжие кирпичные внутренности старого здания. «Ты была здесь?» – спросил Ваня Асю. Она кивнула. Мы встретились с остальными ребятами на какой-то лестнице и пошли дальше.
Кованые, чугунные, мраморные, бетонные и винтовые лестницы. Сводчатые потолки, цветные витражи, статуи и картины. Мы шли по узким коридорам, приводящим в просторные залы с арочными дверями в аудитории. В одном из таких залов солнечный свет заполнил всё пространство от пола до потолка так, что не видно было закатного города по ту сторону окна в старой потрескавшейся раме. Мы пересекли его быстрым шагом, щурясь с непривычки, и вновь скрылись в коридоре, за которым снова следовал зал, лестница, поворот, коридор, зал. Мы с пацанами робели от всей этой чуждой нам таинственной атмосферы, жались друг к другу и семенили за группой ребят, беспечно о чём-то переговаривающихся и явно воспринимающих всё происходящее как нечто совершенно будничное и незначительное.
Я как вкопанный остановился у приоткрытой двери в класс и не смог противостоять соблазну заглянуть туда, окликнув компанию. Старые парты, видавшие не одно поколение студентов; испещрённые царапинами и надписями. И этот запах… мела, грифеля, дерева, бумаги и гипса – запах знаний и жизни, наполненной ощущением того, что ты лишь в самом начале долгого пути…
Высоченные узкие окна всё в тех же рамах, облезших от времени и перепада температуры, а за ними – небесное золото, падающее в раскрытые объятия покатых крыш древнего столичного центра. Солнце смягчилось, день сделал ещё один шаг навстречу ночи. «Моя любимая аудитория, – небрежно бросил этот долговязый худой Миша, – давай быстрее, а то закат пропустим». Этот Миша с длинными волосами, в больших очках и байковой клетчатой рубашке поверх белой футболки. Он мне совершенно не нравился. «Если бы мы встретили его на районе ночью, он бы точно отхватил…» – подумалось мне, но сказал я лишь многозначительное «а…»
Большая лестница с широкими мраморными перилами упиралась в эркер с огромным восьмиугольным окном, разделённым на стеклянные прямоугольники. Далее лестница расходилась в разные стороны и вновь смыкалась наверху в балкон перед широкой белой двустворчатой дверью с гипсовыми капителями на треногах, стоявшими, словно стражи, по бокам от неё. «Мы на самом верху?» – спросил Ваня. Миша кивнул и надавил на металлическую ручку. Дверь отворилась с тоненьким скрипом, и в ту же секунду взметнулись
