Мадам Скапоне внимательно выслушала всю его историю, а потом рассказала про своего мужа и военные испытания. «Господи Боже», — прошептал Моктар. Качая головой, старушка сказала, что у них обоих много общего. Война раздавила их, как пару сухарей, разорвала, как шелковый отрез, и бросила, как раздавленных кроликов, на обочине дороги. «Да, — сказал Моктар, — как пару сухарей, как шелковый отрез, как кроликов на обочине. Так оно и есть».
Смесь разнообразных химикатов, которую колют мне врачи, больше растравляет воспоминания, чем пробуждает тело. Похоже, управляющие им механизмы окончательно вышли из строя. Зато во всей этой мешанине лекарств, глюкозосодержащих растворов, внутривенных инъекций и капельниц мой мозг черпает удивительную энергию, о которой я никогда раньше не подозревал. Теперь, после стольких дней вынужденной неподвижности, воспоминания о той безумной суматохе мартовской ночью 1978 года становятся все более и более отчетливыми. Сначала у меня перед глазами всплывал только силуэт Каролины, которая бежала передо мной в грязи среди обломков. Единственная подробность — рана на ее левом плече, длинная красная борозда на мокрой коже да еще лицо, обращенное ко мне, чтобы что-то крикнуть. Понемногу к этому стали добавляться новые воспоминания. Во-первых, холод, который больно щипал лицо и уши, так что несмотря на теплую военную куртку, я дрожал с головы до пят. Маленькая деревянная постройка у меня за спиной, каким-то чудом уцелевшая среди рвущихся снарядов. Еще дальше — траншеи на передовой, озаренные неизвестно откуда взявшейся осветительной ракетой. А прямо передо мной Каролина неловко карабкается на грязный холм, ее платье с красными и синими блестками совсем не вяжется со всем тем, что творится вокруг. Дальше я уже ничего не помню, и мне все никак не удается разобрать, что же она кричала мне тогда.
Лежа на своей койке, я рассматриваю белый больничный потолок и все время пытаюсь понять, собирался ли я в ту мартовскую ночь 1978 года убить Каролину, или нет. Мои воспоминания, искусственно растравляемые лекарствами, приняли странную форму: и события, и люди внешне воспроизведены очень точно, но вот тогдашние мои мысли и намерения ускользают от меня полностью.
Когда я заставляю себя не думать о Каролине, на ее место приходит воспоминание о Пьере Робере по прозвищу Зеленый Горошек, всякий раз оставляя у меня в мозгу тошнотворный черный след, похожий на незаживающую рану. Причиной этого убийства стала навязчивая идея Моктара перевезти к себе из Словении семью. После долгих усилий ему наконец удалось разыскать сестру. Та скрывалась под чужим именем в какой-то македонской деревушке и кормилась у местного священника, который рисовал ее на фоне сельских пейзажей то в образе святой Терезы, то в образе девы Марии, а то и в образе Блаженного Иеронима. Не жалея средств, Моктар организовал переезд, выложив огромные деньги за фальшивые документы и разных сомнительных проводников. Помню, я вместе с ним пошел на вокзал и увидел, как он обнимает печальную толстушку с растерянным, как у привозной коровы, взглядом, которую он представил мне как люблянский алмаз.
Сюзи освоилась очень быстро. Даже слишком быстро и слишком уж освоилась. Привозная корова превратилась в королеву прерий. В квартирке, которую снял для нее брат, она принимала целую кучу неизвестно откуда взявшихся. новых друзей, компанию глуповатых девчонок в сопровождении неотвязных юнцов, устраивала роскошные обеды, дарила подарки и распевала словенские песни, хлопая в ладоши. Моктар работал, как вол, но денег постоянно не хватало. Мы с ним крутились, как могли, ему частенько нужен был помощник, а я при своем безденежье никогда не отказывался подсобить. У меня было такое впечатление, что его сестра просто пытается отыграться за свою прежнюю тяжелую жизнь, но Моктар считал, что так и должно быть, говорил, что не понимает, как она могла пережить весь этот кошмар, и что главное для него — видеть сестру счастливой, никаких денег не жалко, когда речь идет о семье, и так далее. Я не стал возражать, оставив свои советы при себе в надежде, что какое-нибудь чудо откроет ему глаза.
Чудо явилось в обличье Пьера Робера по прозвищу Зеленый Горошек. Это был торговец телевизорами, который предпочитал сам смотреть телевизор, вместо того, чтобы беспокоиться о делах, а потому вечно пребывал на грани разорения. Он так долго пялился в экран, что глаза у него стали крошечными, размером с горошину, и совсем выгорели от излучения телевизионных трубок. Пьер Робер водил дружбу с кем-то из парней, которые крутились вокруг моктаровой сестры, и однажды вечером, бог знает почему, решил забросить свои телевизоры и отправиться на одну из ее многочисленных вечеринок. В тот день, когда Зеленый Горошек вылез из своей заваленной телевизионными пультами норы и встретился нос к носу с резвящейся словенской телочкой, он прошел что-то вроде обряда инициации. Вид движущейся и поющей юной плоти разжег огромный восторженный огонь в сердце человека, который до той поры любил только холодный блеск телеэкранов. Все гормоны, так давно спавшие в глубинах его организма, внезапно пробудились, все рефлекторные дуги, которые, казалось бы, уже атрофировались, вдруг заработали на полную мощь. И вот; под влиянием этих гормонов и рефлекторных дуг в голове Пьера Робера по прозвищу Зеленый Горошек закопошилось множество полуоформленных мыслей. Он окончательно забросил свою торговлю и принялся писать Сюзи страстные письма, называя ее «мое солнышко», «моя жизнь», «моя самая нежная» или просто «моя любовь». Хотя славянская сдержанность и не позволяла девушке отвечать на письма, Сюзи не сумела остаться равнодушной к таким настойчивым проявлениям любви, к пылкой страсти, которую она разожгла в этом мужчине. Тем более что с тех пор, как Моктар заставил сестру расстаться с македонским священником, в ее сердце и в ее постели царила удручающая пустота. Такая пустота, что Сюзи порой задумывалась, не окончит ли она свою жизнь как старая высохшая смоковница, без мужа и детей, без конца принимаясь за одно и то же вязанье или что-то бормоча себе под нос в православной церкви.
Робер Зеленый Горошек посоветовался с приятелями. Те сказали, сходи к ней, тут надо действовать решительно, потому что Сюзи, хоть и строит из себя недотрогу, только и ждет, как бы ее кто-нибудь взнуздал. Когда такие девушки говорят «нет», на самом деле это значит «да», дело обязательно выгорит, выложи ей все, как есть, клянись своей подпиской на кабельное телевидение, что так и сделаешь. Зеленый Горошек был сам не свой от страха, но пообещал пойти и все рассказать.
Что касается Сюзи, то она часами советовалась с подружками. Те считали, что Зеленый Горошек страшно мил, что он очень славный, а если целыми днями торчит у телевизора, так это от застенчивости. А застенчивые мужчины — лучшие мужья. У него водятся кое-какие денежки, так что у Сюзи будет свой домик, она сможет наводить там уют, выкрасит стены в нежно-розовый цвет, купит кресла в стиле ампир и даже разобьет зимний садик.
В конце концов после стольких уговоров и стольких рассказов про него и про нее, Сюзи и Зеленый Горошек решились-таки дать волю чувствам на пикнике, специально устроенном подругами девушки. Никто так и не узнал, что именно они сказали друг другу, сидя на склоне холма и подставив грудь теплому июньскому солнышку, но не прошло и недели, как Зеленый Горошек переехал к Сюзи. Он тут же прирос к ее квартире, как лишайник к стволу дерева, и сидел там сиднем, забросив свои телевизоры пылиться в магазине и плюя на то, что рискует окончательно прогореть. Моктар, словно сердобольная матушка-благотворительница, оплачивал все: жратву, квартиру, карманные расходы, и только повторял, что счастье сестры для него важнее всего, что его счастье в ее счастье, что если она попросит его отрезать ноги, он принесет их ей на блюде, что у него никого не осталось, кроме нее. Но я молчал, как и раньше. Даже узнав, что Сюзи и Зеленый Горошек собираются пожениться, я ничего не сказал. Мало того, я был у них на свадьбе и аплодировал, когда они оба, сияя, отплясывали на столах и поедали баснословно дорогой свадебный торт, подаренный Моктаром.
Прошло несколько недель, и выяснилось, что все не так уж безоблачно. Сначала никто ничего не замечал. Конечно, Сюзи стала меньше появляться на людях, но это же обычное дело, на то она и молодая жена. Потом все начали удивляться, почему она совсем перестала принимать приглашения своих глуповатых подружек и их неотвязных приятелей. Кончились словенские вечеринки, пикники, девичьи признания и перешептывания. Сюзи теперь сидела дома и смотрела телеигру с бывшим летчиком, в которой зрители выигрывали кофеварки и микроволновки. Моктар был уверен, что сестра счастлива, ведь она перекрасила свою квартирку в светло-розовый цвет, получила в подарок гарнитур в стиле ампир и вызывала к себе цветоводов, собираясь разбить зимний садик. Но что-то было не так, какая-то мелочь, заметная только очень внимательному взгляду. То в глазах Сюзи промелькнет едва различимое облачко, то на мгновение помрачнеет лицо, то в голосе проскользнут странные интонации. Зеленый Горошек частенько звонил Моктару и просил денег, с каждым разом занимал все больше и больше, но никогда не отдавал. При таких бабках он смог себе купить роскошную синюю тачку 1967 года выпуска и гордо разъезжал на ней по городу, а Сюзи в это время сидела дома на диване, одинокая, как белуха, выброшенная на берег где-нибудь на Мальвинских островах.
