Обличал «порочные романы» и Ф. Гарольд Уильяме (Ф.У.Д. Уорд, 1843-1922) в своих «Признаниях поэта» 1894 года. Он тоже был плодовитым штамповщиком моралистических виршей, и трудно сказать, у кого они хуже — у него или у Бьюкенена. В стихотворении «Триумф зла» бес Гониобомбукс радуется, что многие поэты и писатели на самом деле — его марионетки и пишут «бесовскими перьями». Он знает, что эпоха в целом идет с ним в ногу:
И притоны абсента, и французский роман -
Обнаженный, порочный, бесстыжий -
Это храмы, где царствует грязный обман.
Да, пожалуй, не спустишься ниже.
После Бьюкенена, Уильямса и Гониобомбукса приятно обратиться к Роберту Хиченсу, автору блестящей антидекадентской сатиры «Зеленая гвоздика», опубликованной анонимно в 1894 году. Оскар Уайльд велел некоторым своим друзьям вдеть в петлицу зеленые гвоздики на премьеру «Веера леди Уиндермир» (1892). Была такая гвоздика и у одного из персонажей, и публике казалось, что перед ней — какое-то загадочное тайное братство. Эти крашеные гвоздики можно было купить в «Королевском Пассаже». Поскольку в природе их нет, они воплощали декадентский культ искусственности и стали эмблемой эстетизма.
Если у «Зеленой гвоздики» есть недостаток, он — в том, что сатира слишком тонка и часто слишком приближается к тому, что должна бы пародировать. Лишь иногда шутки просто смешны; например, кое-кто из действующих лиц тайно пьет питательный напиток («Он чувствует себя таким порочным!»).
Хиченс входил в круг Уайльда; в его романе есть мистер Амаринт (Уайльд) и его друг «Реджи» (Бози, лорд Альфред Дуглас). Эллман пишет, что налет вымысла в романе слишком тонок, он кажется скорее документальным повествованием, чем пародией:
— А кто ввел в моду зеленую гвоздику?
— Мистер Амаринт. Он называет ее ядовитым цветком изысканной жизни. Сам он вдел ее в петлицу, потому что она так хорошо сочетается с цветом абсента.
Желто-зеленый цвет абсента, действительно, очень подходит 90-м годам XIX века, когда зеленое и желтое считались «изысканными». В комической опере «Терпение» (1881) У.Ш. Гилберт уже высмеивал «желто-зеленого», томного молодого человека. Зеленое и желтое у Уайльда — это цвета нарочито, вызывающе эстетизированного Лондона из «Симфонии в желтом», где омнибус кажется желтой бабочкой, а зеленоватая Темза — посохом из нефрита.
Даже во времена расцвета — правда, в Англии, а не во Франции — абсент окружала аура немного нелепого эстетизма, которая так и просилась в пародию. Абсент упоминается у Хиченса, когда Реджи хвастается своей раздвоенностью между высшим добром и высшим злом и, объясняя это, изящно перескакивает с абсента на географию души:
Когда я хороший, у меня такое настроение; когда я, как говорится, плохой, это тоже настроение. Я никогда не знаю, каким я буду в ту или иную минуту. Иногда мне нравится сидеть дома после ужина и читать «Сон Геронтия». Я люблю чечевицу и холодную воду. Иногда должен пить абсент и всю ночь напролет веселиться со шлюхами. Мне нужна музыка и подходящие к ней грехи. Бывает, я хочу бедности, убожества, грязи… У души есть свой Уэст-Энд и свой Уайтчепел.
«Зеленая гвоздика» положила конец дружбе между Уайльдом и Хиченсом, Уайльда особенно оскорбляли слухи, что он сам это написал. Хиченс, возможно, повредил Уайльду больше, чем хотел. Маркиз Квинсбери — отец Бози, злой гений Уайльда — не смеялся, прочитав описание отношений Амаринта и Реджи.
Беда Уайльда потащила за собой и «Желтую книгу». Этот известный журнал выпускался Джоном Лэйном в издательстве «Бодли Хед» на Виго-стрит, но после ареста в 1895 году общественные настроения повернулись против эстетизма и декаданса. Толпа атаковала издательство и перебила все окна, Обри Бердсли непристойно переиначил его название. Джон Лэйн сорвался и уволил Бердсли. Уайльда арестовали 5 апреля, а Бердсли потерял место художественного редактора 11-го. Преемником «Желтой книги» стал журнал «Савой», издававшийся Артуром Саймон-сом. Обложка по рисунку Бердсли изображала херувима, мочащегося на «Желтую книгу».
В 1895 году Саймоне, Бердсли и Доусон поехали в Дьепп. В августе художник Чарльз Кондер писал Уильяму
Ротенстайну, что в город приехал Артур Саймоне, снял номер в том же отеле и «только что написал стихотворение о том, что море у Дьеппа — совсем как абсент. Оригинально, n’est-ce pas?».
Гнетущая атмосфера Лондона была одной из причин этого бегства декадентов и эстетов, хотя даже в Дьеппе Бердсли не чувствовал себя в полной безопасности. «Во Франции нет такого жандарма, — сетовал он, — который не носил бы с собой моей фотографии или модели моего пениса».
Среди английских любителей абсента в Дьеппе одной из главных знаменитостей был издатель Леонард Смайзерс, игравший большую роль в литературном мире 90-х годов. Ротенстайн вспоминал его как «странное и немыслимое существо», а Саймоне называл его «мой циничный издатель с его дьявольским моноклем». Историю его жизни сильно исказили враги, и он запомнился как порочный и непристойный издатель низкого пошиба. Но о нем можно сказать не только это.
Смайзерс гордился, что издавал то, «что все остальные боятся тронуть». Он поддерживал декадентов после суда над Уайльдом и основал журнал «Савой», где правили Саймоне и Бердсли. Назвали его в честь отеля, которому в то время было всего шесть лет. Отель этот сулил электрическое освещение и «изысканную мебель»; именно там, по слухам, развратничал Уайльд. Журнал был флагманом Смайзерса, но и другие его дела впечатляют. Он опубликовал «Балладу Редингской тюрьмы» (первоначально изданную анонимно, как стихи заключенного С.3.3.) и «Как важно быть серьезным». Издавал он и Макса Бирбома, Бердсли, Саймонса, Доусона, а также многие более любопытные и сомнительные вещи, скажем — книги Алистера Кроули «Белые пятна (литературные останки Джорджа Арчибальда Бишопа, неврастеника Второй империи)», и то, что просто невозможно отнести к какой-либо категории, например — мемуары Леонарда, парикмахера Марии Антуанетты, или «Одиночество» — бессвязные мысли сумасшедшей женщины с лесбийскими и религиозными наклонностями.
Что же касается более темной стороны Смайзерса и его порочной репутации, которая вынуждала многих, например — Йейтса, избегать его, самое его дело зиждилось на нелегальном, тайном мире викторианской порнографии — гигантской подпольной индустрии, в которой можно было найти почти все, от порнографических дагерротипов до книг, обтянутых человеческой кожей (такие книги Смайзерс иногда включал в свои антикварные каталоги, хотя у нас нет сведений о том, что он сам выпускал их). На пике своей карьеры Смайзерс держал магазины в Королевском Пассаже (№ 4 и 5), со стороны Олд-Бонд Стрит, там он продавал «континентальную литературу» и то, что у книготорговцев называлось «curiosa» и «facetiae» [16]. Уайльд писал, что Смайзерс издает очень маленькие тиражи, поскольку «привык выпускать книги, ограниченные тремя экземплярами, — для автора, для себя самого и для полиции».
Уайльду, видимо, нравился Смайзерс, он считал его «восхитительным собеседником и хорошим товарищем». Он так описал его Реджи Тернеру: «Лицо его гладко выбрито, как и подобает священнику, служащему у алтаря, где Бог — это литература, оно худощаво и бледно — не от поэзии, но от поэтов, которые, по его словам, разрушили его жизнь, требуя, чтобы он печатал их сочинения. Он любит первые издания, особенно — женщин; маленькие девочки — его страсть. Он — самый образованный эротоман в Европе». Так ли все было зловеще, как кажется современным ушам? Мы просто не знаем. Во всяком случае, Уайльда это, видимо, не шокировало. В довольно загадочном письме 1898 года к Робби Россу он пишет, что Смайзерс зашел к нему в Париже. «Он был прелестен и порочен, водился с чудищами под музыку, но мы прекрасно провели время, и он был очень мил».
Вероятно, Смайзерс был одним из тех, для кого абсент был таинством и знаком касты. Он писал Уайльду из Лондона, словно член особого клуба:
Со времени последнего письма к вам, я пренебрегал абсентом, пил виски с водой, но ясно увидел, что не прав, и вернулся к абсенту.
В конце письма Смайзерс добавил: «Привет от Доусона, он в данный момент изливает свои чувства по поводу поэмы». Речь идет о «Балладе Редингской тюрьмы», которую в то время издавал Смайзерс.
В свое время Уайльд написал Смайзерсу из Франции, чтобы тот положил цветы на могилу Доусона от его имени. Кончил Смайзерс тоже плохо. Жил он трудно; Ротенстайн, среди прочих, думал, что поздние ночи с абсентом в его обществе погубили здоровье Доусона и Бердсли. Смайзерс не только разорился, — подтвердив старую викторианскую максиму, что если ты действительно любишь искусство, ты умрешь в бедности, — но и перешел от абсента к хлородину (смеси хлороформа, морфина, эфира и этанола). Должно быть, его вынудили боли, у него было какое-то заболевание желудка, обострявшееся, в свою очередь, от питья и недоедания. В конце концов, он умер от этой болезни и цирроза печени. Один из его бывших авторов Рэнджер Галл узнал его в притоне на Оксфорд-стрит и дал ему немного денег. Через полгода Смайзерс умер, «в ужаснейших обстоятельствах» и, если верить некрологу, напоминал «нечто из русского романа». В 1907 году его жену и сына пригласили в дом неподалеку от Парсонс-Грин, в Фулеме, в день, когда Смайзерсу должно было исполниться сорок шесть лет. Из дома к тому времени вынесли абсолютно все; одно это, должно быть, поразило тех, кто привык к набитым вещами комнатам времен Виктории и Эдуарда. Кроме двух-трех плетеных корзин и пятидесяти пустых бутылок из-под хлородина, в доме не было ничего — кроме мертвого тела. Оно тоже было совершенно голым; пропал даже дьявольский монокль.
