Глава 4
Дом был всё так же холоден и пуст, но, тем не менее, казался родным и знакомым. Здесь среди пыли и остатков мебели было приятно проводить время одному. Максу совершенно не хотелось нарушать этот мёртвый покой уборкой… Когда внутри тебя рай, становится наплевать на ад снаружи. В этом месте было так приятно умирать, словно ты снова забираешься в утробу матери, чтобы никогда не выходить из неё во враждебный мир.
По комнате ходили вороны, перерывая клювами хлам на полу. Макс пытался прогнать этих огромных птиц, но они лишь кричали и шипели в ответ. Тогда он доставал ружьё и расстреливал их в упор. Их кровь прорастала на полу алыми маками. У воронов не принято хоронить своих мёртвых собратьев.
Макс съездил в ближайший городок, купив пару литров бурбона и немного еды. Пища вообще не радовала его уже несколько дней. Останавливало только то, что надо было что-то есть, чтобы не падать в обморок. Он выпил бутылку виски за ночь. Приходилось постоянно отгонять птиц, чтобы они не выклевали глаза. Макс взял в привычку даже спать с ружьём. Ему снилось, что его ищут. Однажды утром он проснулся на полу с приставленным к виску дулом. Это была просто неудачная попытка застрелиться во сне. Так повторялось уже несколько раз. Что-то живущее в этом доме пыталось заставить его убить себя. Смерть владельца была чем-то вполне естественным для этого особняка. Макс оставался жив только потому, что был мёртв наполовину.
Дом всё пытался понять, к какому же миру принадлежит его загадочный паразит. Он спокойно существует среди этих ужасов и смерти, воспринимает как должное свои видения и сны. Может быть, он от рождения не человек? Нет, он просто проводник, он видит тонкие материи, всё знает, но никак не способен повлиять на увиденное. Это как проклятье провидца. Всё, что он может — это лишь рассказать о видениях, он глушит свой третий глаз, только не знает, что это никак ему не поможет. Всё остаётся тщетным.
По коридорам ходили тени. Это были люди другой эпохи. Все они уже давно умерли и нашли свой приют на кладбище за домом. Макс здоровался постоянно с тенью одного человека, которого он прозвал Полковник. Тот каждый раз впадал в ступор от того, что его видит живой. Его жена боялась Макса как огня. У них был отвратительный ребёнок, лишённый глаз. Он мог только ползать по полу и скалить беззубый рот. Как все братья и сёстры малыша-урода, он умер от пневмонии в возрасте одного года.
Макс с удовольствием наблюдал за молчаливыми тенями ребят из шестидесятых. Они были так обдолбаны, что не понимали, что мертвы. Что ещё раз подтверждало теорию Макса о мёртвых наркоманах. Мёртвая девушка с длинными волосами постоянно пыталась развести костёр в углу спальни, но у неё ничего не получалось. Макс даже был в неё немного влюблён и очень сожалел, что не может коснуться. Она ничего не говорила, только смотрела на него своими большими круглыми глазами.
Последние самоубийцы редко показывались на глаза, они всё больше жались к стенам в подвале. Дом очень быстро свел их в могилу своими видениями. Макс понимал, что ему самому недолго осталось. В углу подрагивало ружьё, и собственный мир стал вдруг ближе, чем всегда. Он бы мог с лёгкостью уйти отсюда и вернуться в свою прежнюю жизнь, но ему больше не было места среди людей.
* * *
Герман без конца курил опиум, разглядывая свой портрет в гостиной. Художник явно ему польстил. Герман был склонен считать себя уродливым. Его вообще тошнило от любых проявлений любви к себе. Когда все вокруг любят тебя, а перед домом без конца торчат толпы паломников, то лучший комплемент — это искреннее отвращение. Ненависть честна и не имеет под собой корысти. Если Эйден ещё раз назовёт его красивым, Герман точно взорвётся и изрежет своё лицо бритвой. Ему тридцать три и с годами он не становится лучше.
Жизнь катилась непонятно куда. Сочинение музыки давалось всё труднее и труднее. Каменные пальцы слушались с трудом. Герман понимал, что тело тут не при чём, просто на куски разваливается его душа. Репетиции становятся скучной рутиной. Надо просто выдержать и не на ого не накричать. Держать себя в руках становилось всё труднее и труднее. Находиться среди людей становилось невыносимым.
* * *
Макс коснулся пальцами струн гитары, чувствуя как мир начал приобретать новые краски. Что-то напомнило, что он ещё жив. И в той музыке была жизнь. Смерть отступает там, где поют струны. Музыка бессмертна. Всё как тогда, в ту душную ночь, когда он играл для Германа свою первую песню. С тех пор прошло почти одиннадцать лет. Многое изменилось. Старый мир лёг прахом. И вот-вот на руинах начнут распускаться цветы.
Он отложил гитару и потянулся к блокноту. Он всегда писал зелёной ручкой. Первая песня с альбом должна быть началом. Эта была баллада о городе с красным небом. История о безысходности и вере в чудеса. Макс вспоминал себя подростком, который часами бродил один по грязному снегу. И как ветер завывал в его душе.
По телу пробежал холод воспоминаний. Ужасная зима. Ужасного две тысячи седьмого. Ему было пятнадцать и он только что ушёл из дома, брошенный всеми. Он ходил по городу и звонил в квартиры друзей, заставал там счастливые семьи, пьющие чай у телевизора. И везде ему было отказано в ночлеге. Лишь один знакомый дал ключи от своей дачи.
В доме было холодно. Вьюга завывала реквиемом. Убогий летний домик, где не было даже камина или печки. Макс нашёл какие-то банки с угурцами, но еда не лезла в горло. Он просто растянулся на ледяном полу, глядя в потолок. Его не спасали горы старых одеял. Он засыпал, ожидая смерть, но утро пришло и солнце заглянула в холодный дом. Стало легче. Долгое время Максу казалось, что в его жизни не было более страшных ночей.
Потом были чужие флэты много чужих флэтов, притонов, вписок и прочего дерьма. Мир был населён врагами. Счастьем было просто остаться на ночь у какой-нить девки, чтобы спать в её тёплой постели, предварительно потрахавшись. Ему не особо везло с бабами, так что найти постоянную девушку было проблемой. А люди вокруг были разные, добрые, злые или просто серые.
Один тип подарил ему гитару. Это и было началом становления Макса Тота. И само имя закрепилось за ним. Его звали «тот» это как тот и этот, но точно не тот. По странному стечению обстоятельств по-немецки это значило «мертвец». Иногда его ещё именовали «Дохлым».
«Дохлый сдох», написал он в своей прощальной записке, когда навсегда покидал свой город.
«Дохлый сдох,
Он похоронен в своей безымянной могиле.
Дохлый сдох.
Он умер вчера на столе в больнице для бедных
Под радостный возглас врачей.
Палач приготовил для тела мешок,
Как он завещал.
Чтобы в следующей жизни родиться собакой
И жаться к любимым рукам.
Чтобы верить в иллюзию, что кто-то способен любить и жалеть…»
Руки потянулись за сигаретой. Первая песня была закончена. Макс давно смирился с тем, что может творить только, когда несчастен. В этот раз судьба преподнесла ему столько горя, что дальше некуда. Боль стала его частью, он засыпал с ней и просыпался. Она стала верной любовницей. Героин перестал дарить радость. Макс понял, что уже неделю совершенно чист и трезв. Боль дарует очищение. Она как наркотик, попробовав однажды, уже не расстанешься с ней никогда.
Макс сел в машину и поехал в Н.О. на почту. В этой глуши били проблемы с телефонной связью. Дрожащие руки набирали знакомый номер.
— Ты слышишь меня? — Макс словно кричал через всю Атлантику.
На том конце трубки тяжёлый вздох и молчание.
— Я люблю тебя. Не так, как бы ты хотел. Я люблю тебя. Мне больше некому во всём мире сказать эти слова. Я знаю, ты ненавидишь меня, но я люблю тебя, — продолжал Макс.
Он давно не слышал голос Германа, что и даже думать забыл, какой он чарующий. Слабый почти бесполый голос. Серебро.
— Я не знаю, что тебе сказать на это. Но я рад, что ты позвонил, правда… Ты сильнее меня. Ты можешь сражаться со своей ненужной гордостью.
— Мне нужно увидеть тебя, пока мы оба не стали прахом.
— Мы всегда были прахом.
— Пожалуйста, приезжай. Я не усну, пока тебя не будет рядом. Я не смогу сдохнуть один. Я буду только гнить. Прости меня.
— Это ты меня прости.
— Ты приедешь?
— Конечно, диктуй адрес.
Макс рванул обратно. Он не мог находиться так долго вне своего убежища. Нужно было писать втору песню. Истрию о своём воскрешении. Эта история о чёрных птицах, что рвали его на куски, а затем собрали заново. Это как практика посвящения в шаманы. Когда человек остаётся один в тёмной пещере или пустыне без еды и воды, ожидая, когда к нему придёт озарение.
Ворон не только проводник мира мёртвых, но и символ мудрости. Герман стал его вороном. Его духовным учителем. Максу показалось, что эта песня получилась слишком чувственной и почти сексуальной. Она об их связи, что тянется одиннадцать лет, об их платонической безумной любви. Она могла бы показаться слишком гейской, но Максу было уже нечего скрывать.
