— Складно… — Румбо улыбнулся, — кто автор? Ты?
— Нет… это один местный больной написал.
— Бляха-муха, что за больной такой? Новый хахаль твой, что ли?
— Не надо пошлости, Костя.
— Как ты меня назвала?
— Костя. Так тебя звали до того… до того, как ты меня встретил.
Молчал опять.
В голове гудело.
— И вот что я тебе скажу: вали-ка ты отсюда подальше. Баб одиноких кругом полно: спрос на тебя будет. Ты хоть и радиоактивный, но не под черножопых же приличным бабам ложиться? А ебать ты мастак, это я помню. У меня, если хочешь знать, при виде тебя трусы сразу намокли…
— Слушай, а давай это… подрочим друг на друга, а? Раз нам иначе нельзя…
— А ну, не дури, — она схватила его за запястья, — хуй её знает, как эта бомба работает. Рисковать мы не будем: я так решила! Тема закрыта, точка. И уезжай, я прошу тебя. Так нам обоим будет легче.
— А ты… ты что, хочешь сказать, ты здесь жить останешься? — насмешливо высвободился.
— А почему нет?..
Стрелка настенных часов щёлкнула.
— Ты что, сука, издеваться надо мной вздумала? — почесав в паху, тихо поинтересовался Румбо.
— Отвали, я сказала. А то хуже будет! — она вдруг брызнула ему в лицо газом из баллончика и пронзительно засвистела в свисток.
Он успел заслониться.
Сопротивляться не хотелось: к чему?
Топот, брань, грубые объятья санитаров.
Он обвис на их жёстких суетливых телах.
Было больно, но боль отошла на второй план, словно не его в гематомах и ссадинах волокли по больничному коридору, кололи иглами, успокаивали, укладывали на каталку и везли куда-то.
Всё это уже было, но когда?
В какой-то из прошлых жизней?
Раньше? Позже? Ещё раз?
Кто закроет глаза мои, твари?
Кто укажет мне путь к алтарю?
В бесконечном кровавом кошмаре
Я как демон столикий парю.
Неподсуден я вашим законам.
Невменяем петле палача.
С благодарности низким поклоном
Я на ветер ложусь, хохоча,
И лечу сквозь ненастье и стужу,
Сквозь года, не щадящие плоть.
Высота мою голову вскружит:
Дух не в силах она расколоть.
Так с проклятий неистовым матом
Сберегу я, что должен сберечь,
И под грохот стального набата
Примет демона звёздная печь.
Он очнулся с ватой в голове и непослушным телом.
Ощупал повязки, вдохнул сладковатую вонь: больница.
Первым делом: найти её.
Встал, прихрамывая дошёл до приоткрытой двери туалета. Закружилась голова: опёрся рукой о батарею. Горячая? Неясно: настройка ощущений сбита.
Вышел в коридор, но сразу несколько человек в белом, что сидели в освященном помещении за стеклом уверенно двинулись навстречу.
Ещё слишком слаб: покалечат.
Остановился, устремив в них лучи из багровых зрачков, но энергии не хватало: санитары получили дозу, но, будучи на адреналине, продолжали движение.
Вернули под руки в палату.
Опять внутривенно.
Отрубился.
Пришёл в себя ночью.
Холодное сияние лампы дневного света над соседней кроватью.
Встал, размял конечности.
Итак, она отказалась от него.
С одной стороны, спасся от смерти, но с другой…
Она смогла отказаться: значит, не так он ей был и дорог.
Она смогла отказаться: она выбрала жизнь.
Значит, не любит она его больше жизни, и не роман у них был, а непродолжительный контакт гениталий.
Не воспламенил он в ней страсть: ушла к мужчинам из завтра.
Вечно молодая, вечно хотящая.
Половина бомбы.
Половина бомбы — это 3оя, а половина женщины что означает? Четверть?
А ведь он ебал половину женщины.
Но раз так легла карта, значит, в планах Ада и эта развязка была предусмотрена?
На следующий день он незаметно выскользнул из палаты и принялся за поиски, но тщетно: 3оя исчезла.
Вот тебе и раз: встретил — и тотчас потерял.
И даже не в Красной Комнате.
Что ж, пойти в город искать её? Остаться в этом пошло-придурковатом мире гонщиков-зомби и ядовитых жаб?
Соприкосновение с реальностью, похожей на землю во рту.
Нет.
А ведь он здесь родился.
Здесь прошли и его детство и юность.
Первый удар в морду, первая затяжка, первый глоток, первая ебля.
В чём разница? Теперь сразу и не поймёшь. Да и какая разница, где воскреснешь ты для свершения свой миссии?
Путь у каждого свой, но все они — сойдутся в вершине, как пороховые горошины, забиваемые в гильзу пыжом.
Сжечь себя — чтобы вернуть в этот мир свет.
Лететь на огонь, лучась счастьем.
Раздуть своим прахом печь Новой Звезды.
Решение было очевидным: бежать. В любом случае, его наверняка ищут. То, что не пришли ещё сюда — вопрос времени: сам факт, что его оформили в стационар без документов и не сообщили, о полночном визитёре с топором куда следует, остаётся, очевидно, отнести на счёт 3ои.
Но куда она могла скрыться?
Если она числится здесь в штате, концы всё равно отыщутся. Блуждая по больничным коридорам, он наткнулся на старшую сестру отделения, и сразу узнал её. Полноватая, с крашенными волосами — это была та самая женщина, что курила возле морга вместе с 3оей, когда выносили тело раздавленного самосвалом Маугли.
Подойти к ней напрямую? Но теперь, когда 3оя исчезла, вряд ли персоналу больницы есть резон покрывать его. Но если она устроила Румбо сюда, то должна была это предусмотреть.
И предусмотрела.
После его повторного пробуждения в восприятии окружающих что-то изменилось: они перестали замечать его. Сотрудники стационара и большинство находившихся в отделении больных оказались зомбированы: на четвёртые сутки Румбо окончательно убедился в этом. Он беспрепятственно перемещался по зданию, питался в больничной столовой, спал на свободных койках: словом постоянно находился рядом с ними, но они глядели куда-то мимо и вскользь, словно был он не живым существом, а бесплотным призраком или примелькавшимся давно предметом больничного интерьера.
Пару раз обращался к соседу по палате: тот лишь вздрагивал, не говоря ни слова в ответ, а на очередном обходе пожаловался врачу на «голоса в голове».
Румбо долго наблюдал за соседом и пришёл к выводу, что программа зомби поддерживается через просмотр установленного в палате телевизора.
Телевизоров в стационаре было достаточно, так что дистанционный контроль персонала и больных не представлял для демонов трудности.
В сложившихся обстоятельствах Румбо испытывал двойственные чувства: с одной стороны, всё было организовано так, чтобы он мог спокойно, не заботясь о внешней опасности, восстанавливать силы. С другой…
Однажды он подкараулил в коридоре главного врача и, встав на пути, ухватил за бороду.
Бедняга вскрикнул и потерял сознание.
Очнувшись, доктор встал, отряхнулся и, не обращая на Румбо внимания, быстро заковылял к своему кабинету.
Машинально двинулся следом.
Дверь кабинета закрылась перед самым носом, но — почудилось что ли? — краем глаза успел заметить ручку настройки с копьём чёрной тени на высвеченной вечерним Солнцем стене.
Так вот, стало быть, она где скрылась!
Разумеется, и никак иначе: среди людей — рано или поздно — Румбо наверняка бы её обнаружил, но как отыскать свою половину там, в бесконечном космосе за дверью?
Что же, и посложнее задачи, бывало, ставила перед ним жизнь: неужели отступит он сейчас, перед лицом неумолимой смерти?
О, это навряд ли — они и вправду всё рассчитали — чтоб убедился он в который раз снова: поступай согласно воле своей — таков и будет закон.
В этом мире не найти покоя.
Где я? Кто я?
Лучше малиновый дождь, чем серозное счастье.
Добро пожаловать в гибнущий мозг, расщеплённый на части.
Под флагами красными на улицу выйдем, уснём у башни взошедшего вымени. Лишними станем, поскольку без веры снами сметаем гранитные стены. Скромными станем. Но не устанем.
Сильными станем. Весёлыми станем.
Жить не устанем, вбирая устами.
Сядем, поедем: подайте нам сани!
По сердцу полозом хладным касанье.
Поезд прибудет по расписанью.
…— Кто таков больной Подгузкин? — спросил главный врач, приподнимая глаза от анамнеза.
— В 307-й у окна. Его тоже рвало. И вообще, в последнее время все жалуются на плохое самочувствие. — Елена Гиреева поправила заколку в копне густых крашеных хной волос. — Мне самой, признаться, херово вчера стало чего-то. Я думала, месячные…
— Может, отравление? — врач озабоченно встал, подошёл к окну.
Стояла тихая влажная ночь.
— По симптомам похоже… но я из столовки ничего не ем, я из дома берууеее… — Елена вдруг проблевалась склизким потоком на шкаф с анализами. — Извините, я сейчас… всё это вытру, — она засуетилась, подыскивая тряпку.
