– Возьми, сынок. – И протягивает мне две двадцатки.
– Мам! – Мне хочется что-нибудь сказать в порыве благодарности. Но что сказать – я не знаю. Поэтому выражаюсь коротко и ясно: – Спасибо!
С этими словами я хватаю жалкие откупные, подбираю кастрюлю и отправляюсь в Кауденбит.
22. Разворачивай оглобли!
Лара наконец-то послушалась и пошла со мной в спортзал. Сначала изо всех сил упиралась и наотрез отказалась снимать темные очки, пока мы не зашли с улицы. Я даже боялась, что она выйдет из раздевалки и отправится в зал в очках. Но нет, лишь скрыла лицо полтоннами пудры. Мы работаем изо всех СИЛ: ворочаем тяжести, занимаемся степом, несемся по бесконечно унылой бегущей дорожке, поднимаемся по бегущим же ступенькам. На все уходит страшно много времени, потому что Лара накладывает косметику по новой перед каждым новым тренажером. К счастью, она выдохлась гораздо раньше меня. Это загадочное явление мы не обсуждаем, но обе осознаем: мы меняемся. Затем – прямиком в студию загара. Я рассказываю ей об отце и этой его идее купить мне новую лошадь; да и Индиго постоянно ноет о том же.
Обе загораем до красноты, а потом возвращаемся в спортивный центр и усаживаемся в баре, взяв по стакану минеральной воды без газа. Лара крутит пальцами печенье в шоколаде, хотя есть его, конечно же, не будет. Она заставляет меня вернуться к теме о новой лошади и говорит:
– Индиго не так уж не права. Рано или поздно вам все равно понадобится какое-нибудь животное, а то пони будет один.
Так почему бы и не лошадь, на которой ты сможешь скакать?
Если пустишь дело на самотек, эта маленькая избалованная дрянь потребует еще одного пони.
А вот тут ты, Лара, лучше придержи язык. Да, Инди – маленькая избалованная дрянь, но она наша маленькая избалованная дрянь. Да и вообще, про избалованную дрянь чья бы корова мычала…
– Пока рано об этом говорить. Нет, не хочу я больше лошадей.
Лара раздраженно смотрит на меня, подняв брови.
– Надо хотя бы съездить и посмотреть, что этот мерин собой представляет, – не сдается она.
Отрицательно качаю головой; вон стоит девушка, с которой я вместе ходила в школу, когда мы были маленькие. Руки у нее заняты сразу и коляской, и карапузом, и подносом; на нем две тарелки чипсов и две банки «кока-колы».
– Ты меня вообще слушаешь? Я хочу отсюда уехать. Я сыта по горло.
– Везде одно и то же, – говорит Лара. – Ты просто не в духе сегодня.
– Нет, я сдохну, но уеду. – Поверить не могу, что она вдруг полюбила этот проклятый городишко, проклятый Файф, проклятую страну. Она же всю жизнь оплевывала здесь все и вся. Я от нее научилась ненавидеть свой дом. Мы ведь потому и подружились. Так откуда же такой разворот на сто восемьдесят
градусов?
– Но ты – отличная наездница. С этой новой лошадью…
– Никогда. Ты не хуже меня знаешь, что наездница я дерьмовая. Я занималась конкуром, только чтобы порадовать отца, ну и тебя, лучшую подругу. – Я вглядываюсь в Ларины глаза, ужасно хочется увидеть, как она встретит такие слова. Но загорелое лицо под тоннами шпатлевки застыло маской. Тогда я улыбаюсь и решительно выдаю то, что должна услышать я сама и, конечно, все вокруг: – Я люблю лошадей и любила Миднайта. Но я не спортсменка. Никогда ею не была и не буду. А знаешь почему?
Я снова вглядываюсь в лицо подруги. Она вся обратилась в слух и, мне кажется, ждет, что я скажу что-то вроде: «Потому что я такая жирная свинья!»
И, конечно, она в бешенстве, когда я говорю:
– Потому что я не хо-чу! Люблю лошадей, люблю возиться с ними, кататься, но на конкур я плевать хотела! Не хочу подстегивать ни их, ни себя. Зачем мне заставлять их быстрее поворачивать? Выше прыгать? Да насрать мне на весь этот спорт, – заканчиваю я высоким штилем. – Отныне буду делать лишь то, что хочу я сама.
У нее отвалилась челюсть. Какое-то время она просто недоверчиво смотрит на меня. Господи, ну и тупая же у нее физиономия! А когда к ней возвращается дар речи, Лара выдавливает из себя:
– Но ведь все от тебя этого ждут!
– А пошли эти «все» к черту! Если я отсюда не свалю, то скоро превращусь в собственную мать.
– Не оставляй меня здесь! – воет она. – Я-то не могу уехать.
Мне ведь нужно в Хоик. А потом в Бедфордшир. А потом…
– Ничего, найдешь еще друзей, не я одна люблю лошадей.
Не бери в голову, – говорю. – Я ведь не на другую планету улетаю. Мы останемся подругами. – И в этот момент меня распирает от восторга, потому что наконец-то я осознаю: я уезжаю.
Это больше не фантазия; это неотвратимая реальность. И я ничуть не боюсь.
– Пойдем сегодня по клубам прошвырнемся? – предлагает Лара. Так жалобно она меня никогда ни о чем не просила. – Только ты и я, а? Поехали в Эдинбург? Переночуем у Софии, а потом…
– Не-а, не могу, – не в силах сдерживать радость отвечаю я. – У меня сегодня свидание.
Сколько боли и обиды проступает на Ларином лице! А я думаю: как часто я выглядела столь же жалкой в ее глазах…
Вот, значит, сидим мы с Дженни Кахилл в «Готе», прямо как парочка на свидании. Мне бы радоваться, да Крейви не идет из головы. Только подумать: приехал парнишка поухаживать за матерью и остался без головы. Прожил девять лет в Испании, промчался через всю Европу, всего лишь на неделю приехал в Файф и на тебе – один поворот решил все. Я болтаюсь у него за спиной, а байк слетает с дороги и – кранты! Поезд дальше не идет.
Это ж надо было кому-то такую ебатень на дороге устроить! Мне вполне можно подавать иск о причинении телесных повреждений, не говоря уже о потрясении в связи с утратой лучшего друга. Бедняга Крейви. Я сижу тут и наслаждаюсь жизнью. Рядом красотка, да не абы какая. Попал в полуфинал по настольному футболу, набил карман баблом, держу в руке кружку «Гиннесса» и чувствую, как в головах у этих двух старых завистливых онанистов Соседа Уотсона и Дюка Маслбери, притулившихся за стойкой бара, копошатся думы, да все только о моем успехе. Но в час торжества нет на душе моей покоя. Крейви занимает все мысли.
– Он как в воду глядел, – обращаюсь я к Дженни. – Как-то раз говорит: «Хочешь жить долго и счастливо, держись подальше от наркоты и путешествуй больше. Иначе жизнь слишком коротка».
– Ему эта вода вышла боком. – Дженни тоже погружена в мысли. – Сам-то он сколько прожил.
– Да нет же, – настаиваю, – вот смотри. Все эти годы, пока он путешествовал по Европе на мотоцикле, были другой жизнью. В которой были другие встречи, а перед глазами – другие картины. Его жизнь наполнилась другими запахами и звуками.
Он впитывал новый язык, новую культуру. У него новые извилины в мозгах появились. Разве такое случается с теми, кто завис на наркоте в уебищной дыре вроде Кауденбига? Приезжает сюда такой вот «египтянин». Ну, так, провести выходные. Но вскоре одни выходные становятся похожи на другие. Да он прожил дольше, чем я, пусть бы я даже двести лет в этом болоте протянул! Ганджубас и неподъемная жопа крадут жизнь. Путешествие и новые встречи дарят дополнительное время. Может, это против законов физики, но это правда. Ты хочешь здесь себя угробить?
Дженни закатывает глаза.
– Нет, конечно. Ни малейшего желания здесь торчать нет. А у тебя?
– Нет. Но вероятнее всего, придется.
Она, похоже, расстроена.
– С чего это?
Стараюсь объяснить так, чтобы не показаться нытиком, что мы с ней разные. Что даже с Крейви мы были разные.
– Понимаешь, я ведь ничего делать не умею, кроме как чистить стойло. Кому и где я такой нужен? Кто я? Безмозглый коротышка из Файфа?
– А по-моему, ты милашка, – говорит она. Выпила, понятное дело, а иначе с чего бы она такое сказала? Не умеет девочка пить крепкое пиво, во всяком случае, не умеет так, как я. Как я пью последние дни. В моих количествах.
– Ага, настолько, насколько безмозглый коротышка из Файфа, который только и умеет, что чистить стойло, может быть милашкой, – игриво подхватываю я, а потом серьезно добавляю: – Но я поеду в Испанию, клянусь, поеду! И ни хуя мне не…
– Тсс! Болтаешь ты много, – говорит она, и я уже готов обидеться, как вдруг Дженни продолжает: – А ну, поцелуй меня. – Мы касаемся губами и… целуемся. Все, пиздец, сейчас кончу прямо тут, прямо в штаны, прямо посреди кабака.
Когда мы, наконец, разнимаем губы, я бросаю взгляд в сторону бара. Смотрю, а там кое-кто изо всех сил таращит зенки куда угодно, только не в наш маленький уголок. Мое настроение быстро передается Дженни, она не тратит времени даром:
– Может, пойдем к тебе?
Из меня в ответ раздается только какое-то нечленораздельное кваканье:
– Вряд ли я сейчас встану из-за стола с такой елдой в штанах. – Все четыре с половиной дюйма торчат, но я поднимаюсь. По пути к выходу я даже не оглядываюсь в сторону бара (да что там, я даже полную кружку «Гиннесса» на столе оставил!), но, надеюсь, парни хорошо запомнили всю сцену. Джейсон Кинг, агент ноль-ноль-секс, бля!
