— Он был хорошим парнем, — всё, что я слышу с другого конца участка, куда ушли отец и Люк.
Там есть муравейник, рядом растёт лаванда, бабочка сидит на цветке, большие красно-белые крылья сложены на спине. А я смотрю, как отец ведёт Люка, изо всех сил старается не слишком пялиться на смайлзовское лицо. Показывает ему мышиную нору за ревеневой грядкой, семена гороха, которые он высадил Бог знает когда. Он не заливает муравьев и не пытается отравить мышь. Мне кажется, он доволен. Вот так. Время ответственности для него закончилось, стремление разбогатеть потеряло смысл, шансов нет, так что он сделал всё, что мог, и теперь вышел из системы лжи и мозгоёбства, живёт, как хочет. Он понимает, что незачем иметь дело со СМИ и политикой, они существуют, только чтобы забивать людям мозги. Такая вот вера выросла в нём. В плане денег он небогат, но богат тем, что у него есть семья, друзья, пища, выпивка, крыша над головой, здоровье, нормальные отношения с соседями. Это предметы первой необходимости.
— Вы основательно здесь устроились, — говорит Люк, когда снова сидит за столом, пытается поддержать беседу, хотя явно скучает.
Вместо похода в паб я привёл его к своему отцу. Вроде бы они нормально друг друга понимают.
— Да, неплохо, — соглашается отец, и в его глазах появляется искорка, она всегда появляется, когда он знает, что над ним подшучивают. Могло бы быть хуже.
Майор останавливается и смотрит на нас, верхняя половина его тела — под углом к нижней, когда он сосредоточивается. Машу ему, но он отворачивается, продолжает перекидывать солому в компостную кучу. Он любит эту кучу, если теплеет, в ней начинаются какие-то процессы. Он снова смотрит через плечо, интересно, может, он видит Смайлза, так же, как его увидел я.
— Вот что я скажу, — говорит отец. — Майор на тропе войны. Я взял у него немного шпината, и сколько я его знаю, сроду не слышал, чтобы он столько говорил. Говорит, что не забыл про то, что случилось в прошлом году, как слизняки всё пожрали. Говорит, это война, и он их выведет, даже если ему придётся жить здесь и ночевать в сарае, и ходить в ночной патруль. В прошлом году тут резвились детишки, ломали всё подряд, и он ночевал тут, взял мобильный телефон, чтобы можно было позвонить 999 и вызвать полицейскую группу поддержки. Это оказался Кении с дружками, и Майор поймал их. Опознал Кена. Ты же знаешь этого парня. Теперь они нескоро тут появятся.
— Нет, вот слизняков мне жалко. Он вытащил стол и стоял там, рубил их, огромных сочных слизняков с усиками, четыре или пять ударов складного ножа. Они сочились слизью. Целая груда кусков, и он свалил их в компост. Сказал, мясо ничуть не хуже травы. Если его правильно порубить, оно правильно сгниёт и получится хорошее удобрение.
Майор кажется отвратительным человеком, когда знаешь, что он мучил живых существ, пускай и обычных слизняков.
— Они были мёртвые, — говорит отец. — Сначала он расстрелял их дробинками, а потом резал на куски, чтобы они быстрее сгнили. По крайней мере, я думаю, что сначала он их убил. Он говорит, что да. Надеюсь, что так. Ведь должен был, правда?
Люк смотрит на Майора, тот повернулся к нам спиной, углубился в свою компостную кучу.
— Должен.
Совсем не в кайф, если представить безумную улыбку на лице Майора и холодный мясницкий нож, но он никогда не был психом. Если он говорит, что слизни были мёртвые, я ему верю. Хочу рассказать Люку про канал, потому что, похоже, он не знает, говорю, что это Майор тогда шёл мимо и наверно спас наши жизни. Я не мог выбраться из воды, и он вытащил нас. Он пошёл в суд и сделал то, что считал правильным, но защита его порвала на грелки. Первый раз мы в разговоре зашли так далеко. Может, у Люка есть, что спросить, может, нет. Надо решить, что я собираюсь ему рассказать. Незачем ворошить давно забытые дела.
— Без разницы, были слизняки живые или нет, — говорит отец. — Это Майор так сказал. Он говорит, что если у слизняков есть души, они давно покинули тела, а он не может позволить себе быть сентиментальным при нынешних ценах на еду. Начал рассказывать про лишний пенни, который просят за банку бобов. Сказал, это естественный отбор, выживает сильнейший. Сказал, какая разница, если слизняки уже мертвы, и он прав.
Я чувствовал что-то подобное, когда читал письмо Тони в Китае, то, что он провисел две недели над лестницей, мучило меня едва ли не больше, чем сама его смерть. Я выбросил это из головы, вот уж чего Люк от меня никогда не услышит. Меняю тему, но двигаюсь прямиком в засаду, Люк улыбается, когда отец успокаивается и начинает развлекать его за мой счёт, рассказывает, какими были мы со Смайлзом, когда были детьми, и его воспоминания словно пришли из другой жизни.
— Эта парочка с ума сходила по пушкам и солдатам, когда они были маленькие, — говорит он. — Вечно играли в войнушку, стреляли друг в друга, кидали гранаты, перерезали друг другу глотки.
Это всё передачи по телеку. «Мир в Пламени Войны» показывали каждое воскресенье, прямо перед «Большим Матчем». Отец бухал в пабе, мать готовила ужин, Джилли куда-нибудь уходила, а я сидел перед ящиком и смотрел, как немцы окружили Сталинград, или самолёты Люфтваффе бомбили Лондон, или высадку в День Д[46].
А потом сразу — Большой Матч, А СЕЙЧАС ВАМ ПРОБЬЮТ НА ХУЙ ГОЛОВУ, и ПРИВЕТ, ПРИВЕТ, МАХАЧ В ЧЕЛСИ, заполняют паузы, и я надеюсь, что отец задержится ещё на одну кружку, а мать попозже позовёт есть, и я смогу посмотреть игры Третьего и Четвертого Дивизионов. Мы всегда сидели и ужинали в воскресенье, летом отец сидел в майке, уминая картошку. Он любил сосать хлеб, пропитанный подливкой, мы тоже привыкли так делать, смотрели, как он пропитывается, превращается из белого в коричневый. Неудивительно, что мы любили фильмы про войну и солдат.
— Потом уже они полюбили музыку. Они любили слушать Элвина Стардаста и Showaddywaddy. Потом были Mud и Гари Глиттер, пока они не начали слушать Дэвида Боуи. У обоих были идиотские причёски. Сверху как шипы, а по бокам просто длинные. Когда им было двенадцать, они ходили в Бротел Криперс. Потом выпендривались со шнурками. Помнишь плоскую кепку?
Я вспоминаю и киваю. Мы выглядели соответственно, мартена и джинсовые безрукавки, следы отбеливателя на штанах, значки, и на шее — лезвие бритвы, сделанное из пластмассы, ценой в пару пенни, из одного магазинчика на центральной улице. Тогда пошла мода на плоские кепки, и я купил себе такую на заработанные деньги. Проносил её недолго. Кепка для рабочих, такую носил ещё мой дедушка. Оба ржут.
— Они носили кучу колец на пальцах, волосы до воротника, как в прошлом веке. Мы с мамой сильно смеялись, а сестра вас понимала. Помнишь, она ходила в шортах до колен из шотландки?
Он может так разговаривать годами. Я откидываюсь в шезлонге и закрываю глаза, пускай поговорят, порадуются, я отплываю, представляю себя дома у Сары. Надо бы зайти к ней в гости, но у меня тут Люк, надо показать ему город. Приглядеть за парнем. Я думаю о её сыне, Джимми. Может, надо купить ему игрушку что ли.
— Хотя, если серьёзно, — голос отца, наконец, спокоен, — твой отец был хорошим парнем, одним из лучших. Я видел, как он рос, он всегда был добрым, сделал бы что угодно для кого угодно.
Час он раскрывал Люку тайны моей жизни, и вот пошёл дождь. Мы собираемся, оставляем отца, который решил подождать, вдруг он кончится. Он стоит в дверях хижины, интересно, что делать дальше, но есть идея. Тут пять минут ехать до стадиона Слау Тауна, а там сегодня играют «Хайс». Люку они нравятся, так что мы идём в общественный клуб, выпиваем там, сидим в углу, потягиваем из кружек, пока дождь размазывается по стеклу, едим сырные рулеты. За соседним столом собрались три поколения, крепко бухают, а у нас по одной пинте, всё проще. Отец сделал своё дело. Мы идём и встаём у площадки, под крышей.
— Я ходил смотреть игры QPR, когда работал в Илинге, — говорит Люк. — Я снимал комнату в Актоне, это там рядом.
Народу и так собралось немало, а «Хайс» привели с собой ещё толпу. Говорю Люку, что «Миллуол» играл здесь на Кубке, и мы с его отцом ходили на матч. Мы стояли за воротами, и Миллуольцы побежали прямо через площадку, набросились на ребят из Слау, некоторых загнали на деревья. Одному нашему другу, Билли Клементу, засветили кирпичом у входа в общественный клуб. Слау, конечно, вернулся разбираться, но это всё-таки был «Миллуол». Говорю ему, что раньше стадион был на другой стороне Слау и в два раза больше, чем для собачьих бегов. Сейчас их объединили. Когда «Челси» выиграл Кубок Кубков в 1971 году, они играли со Слау сразу по возвращении из Афин. Тогда собралось одиннадцать тысяч, отец взял туда меня и Смайлза. Мы были маленькими, а толпа огромной. Дэйв тоже ходил с нами. Теперь так не бывает. Деньги разлагают всё, к чему прикасаются.
Мы решили не ходить потом в общественный клуб, забрели в паб в центре города. Сидим в углу, я — с пинтой «Гиннеса», Люк — с лагером. Надо, конечно, купить ему поесть, но, похоже, выпить актуальнее.
