открывались.
– Ну валяй.
– Оставь мне, – она вытащила из моих губ сигарету и закурила сама, опёршись плечом о стенку.
Мы поменялись.
* * *
Чтобы попасть в посёлок, где находилась часть Димаса, нужно выйти на станции Пашино, сесть на старенький пузатый рыжий пазик, с добродушной мультяшной физиономией из радиатора и маленьких вытаращенных круглых фар, и потрястись по российским колдобинам где-то с час.
Раннее утро середины весны. Снега здесь намного больше, чем в столице, но кое-где на проталинках уже виднеется первая неуверенная поросль – редкие волосы, не способные скрыть безобразную лысину почвы. Пар клубился изо рта. Пара человек на автобусной остановке окинули нас недружелюбным взглядом и пробурчали в ответ на наши вопросы, что первый автобус ждать ещё минут двадцать.
– Пойдём раскуримся? У меня ещё есть, – предлагает Вано.
– А Димас?
– Димасу я отдельно взял нормальный вес.
Привокзальная площадь маленького областного городочка: выбоины в асфальте где-то завалены щебёнкой, а где-то так и остались брошены на произвол судьбы, со временем сделавшей их ямами глубиною по колено (местные, конечно, так хорошо с ними знакомы, что могут с закрытыми глазами объехать все ловушки даже тёмной ночью). Автобусная остановка изнутри воняет мочой и пивом, вытекшим из опрокинутых бутылок, а снаружи – со всех сторон завалена мусором. Здание станции – советская постройка, выкрашенная в больнично-зелёный. Местами краска облупилась, обнажая гниющие стены. Крыша прохудилась, с северной стороны покрылась мхом, как старый трухлявый пень, а на южной – на ней выросло небольшое деревце, пустившее корни в этот ветхий пережиток истории, который никак не мог уйти из настоящего.
Несмотря на присутствующих, насупившихся, одетых в чёрное людей, всё вокруг сквозит пустотой, заброшенностью. Всё разбито. Да и люди выглядят также разбито: нелепо одетые провинциалы, волком смотрящие на нас – трёх молодых людей, явно прибывших из столицы. Столицы страны, страстно столицу ненавидящей.
На перроне люди ждут электричек до Воронежа, все немногочисленные лавки уже заняты. Будний день, но кто-то уже квасит. Или ещё квасит. «Пойдём, может, на мост?» – спрашивает Вано, кивком указывая на типичный железнодорожный мост, соединяющий три платформы: бетон да железо. Мы поднимаемся. Он лепит прямо на стальных перилах, велев нам поглядывать по сторонам. Тишина такая, какой я давно не слышал. Где-то вдали, над тянущимися в рассвет проводами пролетает одинокая ворона. Мы быстро курим, выкидываем бутылку прямо на пути; все трое, облокотившись локтями на бортики, встречаем весеннее солнце, которое ослепляет, отражаясь в тянущихся к нам рельсах. «Они ведут во вчерашний день», – прокручивается у меня в голове одна и та же фраза. Вязкие мысли цепляются одна за другую и сливаются в причудливые формы.
– Люблю такой вид, – говорит Ася.
– Да-а-а, – протягиваю я, – это круто…
– Смотришь и думаешь о том, откуда и куда ведут эти пути, кто по ним ездит. Бесконечная вереница дорог. И столько людей… Несущихся по жизни…
– Всё, Аська поплыла! – смеётся Ваня. – Ты чего обсаженный такой, брат? Ну-ка, посмотри на меня. У-у-у, а глаза-то! Как мак! Краснющие!))) Закапаться хочешь? – и достаёт из кармана глазные капли, протягивая их мне. – Ща ещё покурим. Нам ещё ехать и ехать. Димас говорил, это не так близко.
В автобусе людно и очень душно. Все, кроме нас, – местные. Кто уткнулся в бреши в настиле, залатанные кусками тёмного линолеума, кто отвернулся в запотевающие от общего дыхания окошки, а кто угрюмо таращится на нас безо всякого стеснения. Я глупо улыбаюсь и разглядываю лица пассажиров широко открытыми, ясными после капель глазами. Человек-невидимка. Только мне ведомо – что я и кто я. Таинственный наблюдатель в маске обывателя. В голове моей настоящее переплетается с прошлым, и я то ли изучаю толпу, наполнившую буханку автобуса, то ли вспоминаю, как когда-то такие вот буханки гоняли по нашему шоссе, а я, ребёнком, всегда с нетерпением ждал на краю тротуара, готовясь первым взобраться по крутой лестнице передней двери (задача не такая уж простая для маленького мальчика) и плюхнуться на самое лучшее место в автобусе: сразу за водительской кабиной, по правой стороне, трёхместное, повёрнутое боком к движению.
Кожей чувствуется, что мы раздражаем всех своим беспечным видом, притягивающим всё больше и больше взглядов. Меня морочит. Я слишком воровато ёрзаю на месте? Они поймут, что мы «обсадились» на станции? А вдруг служащий нашёл дырявую бутылку и за нами уже едут? Кто едет? Перед глазами всплывает образ разбитой пятёрки с двумя тщедушными «пэпосами» в наряде. Форма им велика, фуражки еле держатся на больших оттопыренных ушах. Едут они обязательно с мигалками, сиреной, пытаясь догнать на своей убитой пятёрке наш не менее убитый автобус. Мне становится смешно. Я пытаюсь отогнать этот бред, то и дело нервозно потряхивая головой; мужчина справа неодобрительно косится на меня. «Ну точно всё понял!» – проносится у меня в голове мысль, наполняющая сердце ужасом, довольно быстро сменившимся чувством стыда за то, что мы – три столичных бездельника–едем среди работающего люда под действием наркотика. В регионах принято бухать до чёртиков, но дурь осуждать. «Трава не наркотик…» – оправдываюсь я непонятно перед кем, и мои мысли плавно перетекают в совершенно иные переживания.
Не знаю, сколько длилась поездка. Может, полчаса, может, час, но за это время нервы стали как оголённые провода. Духота кружила голову, но в то же время из едва открытого окошка периодически доносился ветерок, тянувшийся воздушной лентой от щеки за ухо, взъерошивая волосы у затылка и распуская по телу ощущение прохлады, которое вновь сменялось удушьем. Тарахтящий мотор передавал вибрацию поручню, а тот, в свою очередь, всему телу: руки, колени, внутренние органы – до самого сердца. Я чувствовал, как оно дрожит. «Вдруг это опасно?» Чёртовый назойливый страх с каждой минутой и пролитой со лба каплей пота душил меня всё больше и больше. Пассажиры вокруг и не замечали этой жары и тряски. Но замечали ли они, что этот молодой московский модник в панике? И если замечали, то что они думали? Может быть, они и вовсе не смотрели на меня, а я просто накручиваю?
«Командир, тама, вон, ребятам в Микулино надо было», – крикнул кто-то из пассажиров, и опомнившийся водитель размашистым движением передвинул тугой рычаг передач (такой замызганный и старый, что стальная ручка давно стала чёрной, а головка обмотана таким же почерневшем скотчем) и ударил по тормозам (тормоза скрипучие – как сама старость). Кажется, что движения эти длятся несколько минут, за которые я успеваю детально вспомнить руку отца, вальяжное движение, лёгкий щелчок коробки и плавное торможение, от которого тошнота подступает к горлу. Чёрный новенький мерседес блестит на солнце вымытыми боками. «Он там ездил на классной тачке, а я жил всю жизнь
