– Это точно, – говорю, – но при этом никогда не кривлю душой.
И это действительно так. Эльза и Гудрун. Вот что мне нравится больше всего в таких сценах. Можно восхищаться красотой одной женщины, но когда видишь целую толпу красавиц сразу, эффект от этого зрелища настолько сильный, что тебя просто уносит.
Он подвёл меня к ним поближе:
– Ладно, давай попробуй.
Девушки расплылись в улыбках, так что я вписываюсь и сосусь сначала с одной, а потом и с другой. Потом Голли снова облизывает их обеих. Потом птички стали целоваться между собой, а Голли поднял бровь. Женщины такие красивые, а мужики – такие псы, что будь я тёлкой, был бы лесбой стопудово. Когда они оторвались друг от дружки, Эльза говорит:
– Теперь вы должны делать то же самое.
Мы с Голли переглянулись и давай ржать.
– Ни хуя, – говорю.
– Я его обниму, вот и всё, – сказал Голли, – люблю я его, сучару, хоть он и «джамбо».
Я тоже люблю этого коротышку, так мило, что он вписал меня в свою темку. Вот это настоящий друг. Я сжал его в объятиях и сладко так прошептал на ухо: «Си-эс-эф».
– Соберите банду для начала, – засмеялся он, отстранился и толкнул меня в грудь.
Я вернулся к вертушкам, проверить, что там с саундом. Хорошо, что я прикупил несколько пластов: одолжив парочку из коллекции Рольфа, я смогу выдать качественный сорокапятиминутный микс. Я приготовился сразиться с вертушками. Миксер вроде какой-то незнакомый, а может, это просто таблы, да и похуй, главное – начать, а там – видно будет.
За мной козлом прыгает Терри.
– Давай, Карл! Вынеси немчуру! N-SIGN Юарт. Вот он мой чел, – говорил он, тряся какого-то немца и указывая на меня. – N-SIGN. Это я придумал ему псевдоним. N-SIGN Юарт.
Не знаю, чего там Терри про немчуру плетёт, ведь его собственная мама пялилась с немцем и довольно продолжительное время. И вот я встаю и закатываю «Energy Flash» Белтрама. На танцполе – моментально – взрыв! Скоро отплясывала вся туса, музыка струилась из меня, через винил, прямо в колонки и – в толпу. И хотя перед тем, как поставить некоторые треки, я слышал их только частично и в наушниках, выходило всё гладко. Получается винегрет: я миксовал ю-кейный эйсид-хаус «Beat This» и «We Call It Acieed» со старинными чикагскими хаус-гимнами вроде «Love Can’t Turn Around» и вписывал меж ними бельгийский хард-кор типа того трека «Inssomniak».
Но главное – все это работает; трясущиеся задницы и полный танцпол сигнализируют:
Ты делаешь всё охуительно, ты на своём месте.
Кто-то всё время подходит к домофону, машины подъезжают, вся вечерина на полянке возле дома у меня как на ладони, все тянут руки к небу, и никогда в жизни мне не было так хорошо. Это мой лучший сет. Когда я закончил, все потянулись ко мне, жали руки, обнимали, захваливали. Но это не пиздёж какой-нибудь, а настоящая похвала. В таком состоянии почувствовать разницу несложно. Когда я трезвый, меня это пиздец как смущает, но в таблах просто принимаешь это как должное.
Подошёл Голли с девушкой под ручку и тычет на Вольфганга; тот медленно вытанцовывает и обнимает всякого, кто проходит мимо.
– Вольфганг-то – насятоящий – говорящий – кровь леденящий, офигенный чувак!
Он вытащил круглых и давай мне засовывать.
– Съем через сек, – сказал я и сныкал в карман рубашки.
Прошлая табла уже отпускает, но сейчас я хочу продержаться какое-то время на чистом адреналине. Он всё больше тусует с Рольфом, они трут о герыче: качество, всё такое. Взглянуть на Рольфа – то же Голли, только менее испорченный и маниакальный, не такой задроченный и – немец. Таким бы мог быть и наш Голли, если б обстоятельства складывались в его пользу. Впрочем, не так уж я хорошо знаю этого Рольфа, может, он просто выглядит таким бывалым.
Гэллоуэй – вот что он за чувак? Парень в полнейшем объебосе, гонит, что любит всех и каждого и что это – лучшая в его жизни ночь. В какой-то момент он встал на парапет балкона и поднял сжатую в кулак руку под гул всеобщего одобрения. Рольф только улыбался и придерживал его за ногу, а потом помог ему слезть.
Уже поднимается солнце, мы пытаемся помочь, прибираем всякий щит, одновременно пританцовывая. Разруха не сильная, тусовщики отнеслись к дому с уважением. Солнце хоть и пригревает, но воздух стал холоднее и влажнее. Уже чувствуется октябрь, зима подбирается. Голли всё бодрится, его заносит, как воздушный змей, на коленках у него Гудрун, и он плетёт ей что-то. Я сижу рядом с ними на диване и думаю, куда же подевалась Эльза. Проглотив таблетку, жду, когда подействует. Большую часть аппарата уже упаковали, но разошлись ещё не все. Мы пристроили вертушки обратно на вольфганговский усилок, микшер и колонки. Рольф крутит такой мягкий отходовый сет, и у него отлично получается. Голли говорит:
– Придётся отдать тебе должное, Карл, ты потрясающе выступил. У тебя что-то есть, чувак, как у Билли к боксу. Ты отлично сводишь. Такие, как я, – мы ни фига не умеем. Вот ты – Бизнес Биррелл, – он кивнул в сторону Билли, который примостился на полу, потом на меня, – а ты N-SIGN.
Мы с Билли переглянулись быстро, по касательной, и пожали оба плечами. Голли раньше никогда ничего подобного не говорил, никогда нас не захваливал даже в шутку, а теперь вот вроде и не шутит. Я взглянул на Терри, они с Хедрой растеклись по бесформенному креслу. Он уже давным-давно не работает, и видно, что Голли откровения его не радуют. Указывая на меня, он в сотый раз за вечер сказал:
– Да, Гудрун, это N-SIGN Юарт. – Хоть сто раз для Терри далеко ещё не предел, однако он трясёт её за плечи, поворачивает в мою сторону и продолжает. – N-SIGN. Про него писали в журнале «DJ», до ва он, может, и не доходит… там была статья про перспективных диджеев, которые будут заводить в девяностых...
Хотя не думаю, что Терри так уж обломался. Он-то всегда на плаву удержитс, подныривая и залегая на дно, но удержится. Живучая тварь – в этом его сущность.
Гуднур встала и отправилась в тубзик. Сладкая девочка, я смотрю ей вслед, наслаждаясь её лёгкой, грациозной походкой. Голли, похоже, этого не замечает, он посмотрел на меня, потом уставился в пустоту.
– Ты слышал, что я видел ребёнка, с ней и этим, ещё до отъезда.
И Терри, и Билли говорили мне об этой встрече. Ничего хорошего. Я стиснул зубы. Сейчас у меня нет ни малейшего желания вписываться в шоу Голли, Гейл и Полмонта с приглашёнными знаменитостями Александром (Дозо) Дойлом и Билли (Бизнес) Бирреллом. Только не здесь. Только не сейчас. Но моему другу невесело.
– И как она? – спрашиваю.
Голли всё смотрит в пустоту. Стараясь не встречаться со мной взглядом, он сказал совсем тихо:
– Она меня даже не узнала. А его зовёт папой. Его.
Терри, однако, расслышал, затянувшись сперва косяком, он повернулся к Голли и пожал плечами:
– Так уж сложилось. Моя тоже того упыря папой зовёт. Лошару неуклюжего зовёт папой. Но это естественное развитие событий. Он ей хавчик подгоняет, ложку ко рту подносит, вот и всё.
– Мне от этого не легче! – сорвался Голли на пронзительный, почти панический крик.
И вот теперь я ему сочувствую, по-настоящему переживаю за Голли, потому что для него ничего нет хуже, чем бессильное осознание факта.
– Она вспомнит о тебе, Голли, должно пройти время, – говорю.
Не знаю, чего я рот открыл, я в этом не рублю абсолютно, просто показалось, что это верные слова в подобной ситуации.
Голли стал реально загоняться. Как будто над его головой собралась туча и с каждой минутой становится всё чернее.
– Ребёнку без меня даже лучше, тут ты прав, Терри. Капля молофьи – это всё, что я могу из себя выжать, – сказал он с перекошенным ебалом. – С первой же дыркой. С Гейл. В восемнадцать лет. Радостный до жопы, что развязал наконец. Какая непруха… то есть.. не то я хотел сказать…
Я глянул на Терри, тот поднял бровь. Никогда ещё ничего подобного от Голли не слышал. Имейте в виду, я так и думал, что до тюрьмы он так никому и не присунул. Об этом постоянно велись какие-то разговоры, но всё больше ерундовые. На площадке, в столовке, в пабе. Ну, не постоянно, но частенько.
Самому мне просто офигенно. Не нравится мне эта тема, я хочу, чтоб Голли чувствовал себя так же, как я.
– Слушай, что-то ты депрессуху гонишь. Это ж вечерина! Ёбаный рот, Голли! Ты молодой, здоровый мужик!
– Да я урод никчёмный, наркот грёбаный, – усмехнулся он в приступе ненависти к себе.
Я посмотрел на его детское личико и ущипнул его за щёку.
– Вот что я тебе скажу: как бы ты себя ни травил, выглядишь ты всё ещё очень даже ничего себе.
Но он пока не вписывается.
– Вся дрянь внутри, старичок, – засмеялся он глухо так, тихо, что у меня – мурашки по коже. Потом задумался и говорит: – Можно наскрести собачьего дерьма и положить в нарядную подарочную коробочку с блестящей крышечкой, но внутри-то всё равно будет дерьмо собачье. Похоронку уже кому надо выслали, – простонал он.
