Если бы Армстронг был интересным, Луна бы расцвела шипучим раем, пламенела бы свободой и диким юмором. Но Луна суха, как хрустящий хлебец.
В каждом жирдяе живёт худой парень, пытающийся выбраться наружу, — внутри худого парня тощий, и так далее. Последний в ряду похож на прядь волокон мёртвой ветви. Осознав эту истину, Шеф Генри Блинк никогда не становился на этот путь. Его пузо по размерам приближалось к неисследованной газовой планете. Он хомячил картофельный салат, когда Бенни «Танкист» радировал, призывая его погреть руки у места преступления на Улице Торжеств.
— Чё у нас там, Бенни? — громыхнул он, входя в строение.
— Чудо на верёвочке, Шеф.
— Висит?
— Не тока.
— Винегретное убийство? — спросил Блинк, топоча по коридору за Бенни. — Что ещё?
— Головняк.
— Простреленный висок, а?
— Кухня, Шеф. Яд в насосе, говорит судмедэксперт. И мёртв совсем недавно — тело ищё дымится.
Потерявший пульс был подвешен за шею на крючке от лампы, изрешеченный девятимиллиметровыми пулями.
— Чё за пушка была? Так сказать, интересно.
— Автоматический пистолет «Стейр», Шеф.
— Злобная пушка. Этим «автоматический» ты всё сказал, а? Баллистики его забрали?
— Нет, Шеф, вот он. — Бенни ткнул в пистолет на треноге в пяти футах от тела, кусок верёвки привязан к спусковому крючку. Другой кусок, покороче, свешивался с уха жертвы. — Семь патронов в магазине на пятнадцать. На стене наверху — крючок. Похоже, он протянул верёвку так, чтобы пушка стала стрелять, когда он упадёт. Верёвка порвалась, но к тому моменту он словил половину боезапаса.
— Придержи пока лошадей, Бенни, — сказал Шеф, раскуривая «Хинденберг». — Не признал нашу мясную куклу? Это Фраф Каргилл. У Фрафа было много недостатков, — но уж трупом он никак не был.
— Точно, он вам нравился из-за того взлома конфетной фабрики, когда он всё сожрал. — Маньяк секретности, известный триангуляцией священных углов крыши конуры Снуппи, Фраф обвинил Блинка во взломе, поскуливая о преследованиях. Свидетель утверждал, что видел там Блинка, но замеченную фигуру официально объявили метеозондом. — Правда, судмеды считают, что дело нашего мальчика открыто и закрыто.
— Судмеды пидарасы. Помнишь убийство Харли? Мы пришли на место преступления, а они там лежали, рисовали кровью ангелов? Я подозреваю, что тут наверняка убийство. А теперь давай из-под выверта посмотрим на улики, которые они решили проигнорировать. Изюминка на конторке, для разогрева.
— Кончайте, Шеф, — вы меня убиваете. Блинк посмотрел на Бенни со спокойным, расслабленным видом.
— О как, зацените. Танкист сомневается в моей искренности. Ладно, давай перепроверять. Помнишь того аутоэротического висельника пару лет назад? Лучший апельсин, какой я пробовал. Ну, коронер сказал, что труп умирал несколько минут, — а вдруг Фраф пытался оставить указание на личность убийцы.
— Шеф, я…
— Не перебивай, Бенни, или я дам тебе по жопе. И в результате ты не сможешь…? Не сможешь…?
— Сесть?
— В чёртову точку. А теперь давай положим изюмину в воду, чтобы она обратно стала виноградиной — может, на ней нацарапано послание.
Через время Бенни задрал нос перед стаканом воды, в котором болталась чёрная виноградина.
— Пусто, Шеф.
— Бенни, я схожу с ума, или вода окрасилась?
— И то, и то.
— Наверно, ты смыл послание, бросив его в воду, — хороший ход, танкист.
— Шеф, вы меня раздавили.
— А? — Блинк прервался, чтобы съесть виноградину и запить водой из стакана. — Этот парень нацарапал имя убийцы на удобной и угодной поверхности, а ты смыл его, как реестр виновных. Всё, что мы выяснили, — это очень короткое имя.
— Я пытаюсь вам сказать, Шеф, что он оставил предсмертную записку на столе, под вафельницей.
Бенни передал ему лист бумаги со словами, написанными чернилами: «Блинк отвергает мотивацию, пытает псов и избегает ответственности. Поможет ли мой конец?»
— Вафельница, а? Вот эта?
— Почерк совпадает, Шеф.
— Я и не сомневался, Бенни. Умно. Очень умно.
— Чё вы имеете в виду?
— Каргилл был маньяком конспирации, правильно? Из тех, кто находит послания в Билле о Правах? В этой так называемой предсмертной записке двенадцать слов. И дырок в вафельнице столько же. Впиши слова в такой же узор, как на этой сетке — четыре строки по три слова. Вполне себе сообщение.
— Не врубаюсь, Шеф.
— Ладно, Бенни, — если это твоё настоящее имя — зацени образец на трупе. — Он махнул сигарой за плечо. — Восемь — посчитай их — восемь пуль, всё сказано. Если у тебя есть уши, чтобы слышать. Знаешь, танкист, он закодировал информацию в собственных смертельных ранах.
— Да, трудно разжевать, Шеф, — сказал Бенни, наморщив лоб и широко ухмыльнувшись.
— Разве? Представь всю картину, Бенни. Человека заставили под дулом пистолета написать собственную записку самоубийцы и свалить на меня вину. Ему приходит мысль, что если уж приходится умирать, то можно всё сделать правильно, в его стиле, чтобы не вызвать подозрений. И убийца попался. Так что Мистер Индивидуальность выбирает этот порядок слов, ставит сверху вафельницу, вроде как пресс-папье. Потом убийца вешает его, травит и расстреливает из пистолета-пулемёта. Знаю, что ты скажешь, Бенни, — зачем он продолжал стрелять из пистолета, — ожидая, вдруг раздастся новая нота? Нет. Фраф вывел его из себя, назвал его всеми именами, какие смог выговорить, вынудил выпустить половину обоймы и оставить тело в таком виде, каким мы его сейчас видим, увечные красные сельди и все дела.
— Вы не можете знать это, Шеф.
— Я могу знать что хочу, танкист. — Блинк указал на фиолетовое лицо жертвы. — Каргилл это понимал. К вопросу о красных сельдях, Бенни, есть ли у рыбы веки? Я к тому, представь, там плавает детрит, всякая фигня, им, наверно, хочется моргнуть восемьдесят раз в минуту. Или уснуть, во имя Бога.
— Я слышал, что акулы падают на дно моря, если перестают двигаться, Шеф. Сердце тут же останавливается. Ни независимой сердечной активности. Ни плавательного пузыря.
— Ни век. Думаю, ты обязан оценить, чем тебя благословила природа, танкист.
Блинк сел к столику, взял записку и карандашом переписал слова в форме три на четыре.
— Подтаскивай кресло, Бенни, — будем решать головоломку. Что же Фраф Каргилл пытался сообщить миру?
— Вы меня дорезаете, Шеф, — хихикнул Бенни, качая головой, прижужжал на кресле и сел.
— Восемь стреляных патронов, семь нестреляных, восемь поделить на семь и округлить чуток — будет один. Слово один, слово семь, слово восемь. «Блинк избегает ответственности». Примитивный заход, давай попробуем серьёзно. Три цифры. Восемь патронов — восемь разделим на три цифры, ну, пусть будет один, пять, два. «Блинк преследует изгоев». Не то. Восемь и семь раз три, минус восемь, поделим на тройки, может, двенадцать, десять, семь, восемь, один — «Помогите моим уткам — обвините Блинка». Бенни, пока разогреваемся. Восемь плюс семь — пятнадцать, у нас три цифры, так что минус три — двенадцать, один, четыре и семь будет «Блинк пытает уток». Боже всемогущий — брось-ка мне кость, танкист.
«Мои утки обвиняют Блинка».
«Помогите прекратить мои мучения. Обвините Блинка».
«Блинк прекратит аргументировать».
«Блинк обвинит моих уток».
«Блинк пытает моих псов».
«Поможет ли Блинк изгоям?»
«Отклонит ли Блинк обвинение?»
«Блинк охотится на уток».
«Прекратятся ли мучения? Помогите! Обвините Блинка!»
«Мой конец. Причина? Блинк».
«Прекратите мои блинковы пытки».
«Обвините Блинка, мои утки помогут».
— У этого парня был пунктик на утках, Шеф.
— Чувствую, что Фраф с хитрой схемой сообщения чуток нарубил выше головы. Видел уже такие дела — человек действует слишком хитро и переполняет систему. Иронично, как онемевший Иерихон, ага? Помнишь, когда старый Леон Вордил ощущал покой и безмятежность, чтобы вломиться, переоделся медсестрой и вошёл? Потом он ловит идею, запускает тот шар, говорит, что это, мол, самый счастливый момент в его жизни. Типа он слишком хорош для улицы.
Вооружённый дирижабль Леона Вордила, «Полый Дуб», облетел Землю медленнее планетарного вращения, в итоге он летел по небу задом наперёд. На хвосте, который первым появился из-за горизонта, была огромная газовая жопа. Однажды свинья взбесилась в машинном отделении, повредила оборудование и уменьшила тягу на пять процентов. В результате зеваки по всему миру увицели единственный скачок и спуск гигантской задницы к точке исчезновения.
— Хотя ни в один идиотский момент я бы с ним не согласился.
— Чего будем делать с сообщением, Шеф?
— Ну, Бенни, первое устойчивое воздействие на жизнь Фрафа мы окажем, когда срежем его — он тут откусил чуток больше, чем может прожевать. Он хотел мученичества, он его получит. Каждую жертву начинают любить через некоторое базовое время, они даже заламинируют потом твою жопу. Надо начинать с расшифровки того, что он хотел сказать. Потом, ты знаешь, что Вордил говорил, — он создал свой шар, восстановив по обломкам шутку чужого, которая разбилась и сгорела на вечере свободного микрофона в баре «Реакция»? Мы должны использовать похожий модус операнди. Господь запрещает, чтобы личность сопротивлялась изменениям. Особенно в смерти, а, Бенни? Так, давай теперь посмотрим. «Моя воля: помогите Блинку завершить мотивацию. Пытки? Отклонения? Вините псов и уток». Вот. Так пойдёт. Двенадцать слов, минус двое нас — десять. Минус Фраф — девять. Двенадцать слов — двенадцать. Жертва — одна. Из двенадцати один одиннадцать бережёт. Нас трое — три. Видишь, как надо, Бенни? Восемь выстрелов делить на нас — это четыре. Снова мы вдвоём — два. Восемь выстрелов — восемь. Мы с ним плюс мы — пять. Плюс он — шесть. Семь оставшихся патронов — семь. Мы взломали код.
