На телеэкране заканчиваются «новости телевидения», снова крутится заставка «Мэджик вижн», ее сменяет изображение Илоны:
– Мы начинаем литературные чтения,– Илона раскрывает толстый том у себя на коленях, делает глубокий вздох, и из всех телевизоров, к которым припали мои жильцы, звучит: – В первый понедельник апреля 1625 года все население городка Менга, где некогда родился автор «Романа о Розе», казалось взволнованным так, словно гугеноты собирались превратить его во вторую Ла-Рошель…
Лютый готовится, но так и не успевает испытать ностальгическое блаженство. Перед ним внезапно возникает бледное лицо Белки. Заостренный нос, вываливающиеся из орбит глаза, четыре веснушки, как кровавый креп, выделившийся на белом.
– Слава… Там Слава… – голос Белки дрожит.
– Что Слава? Умер от оргазма? – язвит Лютый.
– Нет… Выпал из окна.
Ее последнюю фразу слышат почти все гости этой примечательной квартиры. Илона с открытой бутылкой шампанского, Никита с кальяном, Анка, благоухающая жидким мылом. Все они вернулись в гостиную. Все, кроме Сандро, который продолжает нести вахту у компьютера в кабинете. Все на секунду замирают, оцепенев от известия, затем срываются со своих мест и, наступая друг другу на ноги, несутся в первую спальню к балкону, с которого, по словам Белки, вывалился несчастный Слава. Белка одна остается в неподвижности сидеть перед телевизором, уставившись в него удивленным, невидящим взглядом. Телевизор голосом Илоны продолжает вещать:
– Молодой человек… Постараемся набросать его портрет: представьте себе Дон Кихота в восемнадцать лет. Дон Кихота без доспехов, без лат и набедренников, в шерстяной куртке, синий цвет которой приобрел оттенок средний между рыжим и небесно-голубым. Продолговатое смуглое лицо; выдающиеся скулы – признак хитрости; челюстные мышцы чрезмерно развитые – неотъемлемый признак, по которому можно сразу определить гасконца…
– Слава! Сла-а-а-а-ва! Ну, где ты спрятался, подонок? – доносится из спальни.
– Посмотри в шкафу!
– А палкой под кроватью?
– Ну, ты даешь, – Лютый возвращается к Белке в гостиную, – никогда не думал, что тебя возбуждают примитивные розыгрыши.
– Что ты говоришь? – Белка встрепенулась, будто очнувшись от обморока.
– Сама знаешь! Нет там никакого Славы. Скажи ему, пусть вылезает, где он там… розыгрыш оценили, посмеялись, зачем дальше прятаться?
– Слава! Выпал! Из окна! – Белка отчетливо шепчет эти слова в лицо Лютому. Ее шепот гораздо громче крика, и по тому, как вращаются ее зрачки, как напряжены побелевшие губы, Лютый понимает, что она либо сошла с ума, либо он сам чего-то не понимает.
– Белка! Вернись в себя! Под окном никого нет!
Телефон рвется в клочья, только я не слышу.
За меня слушает автоответчик.
– Срочно приезжай. Здесь Крейг Дэвид. Чем-то закинулся…Он уже целуется с Филимоновым из «Лимпопо»! Срочно!!!
Автоответчик помалкивает с многозначительным видом.
– Ты где? Где ты, задери тебя лосось?! Ты не должен этого пропустить! Бомба! Это бомба! Пахнет импичментом, я отвечаю!
Автоответчик понимающе мигает индикатором.
– Где тебя носит? Здесь Она! Пьяная в жопу! С каким-то купчишкой! Ты не поверишь, она только что отсосала ему под столом! Ты должен был это видеть!
Индикатор автоответчика смущенно краснеет.
– Срочно приезжай! Белка в беде! Слава разбился! Ты нужен Белке! Ты ей очень нужен!
Автоответчик слушает. Или делает вид, что слушает.
Я никогда не отвечаю на звонки раньше 14.00.
Сон для меня – последнее укрытие, я подсажен на него сильнее, чем иной нефтесос на свою иглу, и в мире нет поводов, способных извлечь меня оттуда. Сколько бы денег они ни сулили.
Обычно я возвращаюсь из ночного в пять… пять тридцать утра, разгружаю Лейлу, кормлю Сириуса и заваливаюсь в альков с книжкой «Улисс». Я вовсе не настроен читать, я устал и вообще не люблю читать, но читать надо. Такая примета. Не помню, откуда она взялась, должно быть, от бабушки, как большинство бессмысленных, но красивых ритуалов в моей жизни. Определенно от нее. Бабушка часто кодировала меня проникновенным задушевным шепотом под видом детских сказок и колыбельных. В одной из сказок у героя не могло быть удачного завтра, если перед сном он не прочитает хотя бы страницу из какой-нибудь никчемной, но мудрой книги. Так бабушка заботилась об эволюции нашей фамилии. Она мечтала, чтобы на мне прервался род рабочих и военных, которые отравили ее жизнь, и начался новый род прекрасных образованных интеллектуалов – ученых, писателей, врачей, юристов, фотографов, на худой конец.
В пятилетнем возрасте я легко поддавался такому гипнозу. Я усвоил, что читать перед сном – непременное обязалово, но вместе с этим впитал и то, что достаточно читать страницу. Одну страницу. Последние пятнадцать лет, прошедшие после смерти бабушки, я читаю подаренный ею «Улисс» перед тем, как провалиться в свое мягкое бархатное «ничто» без вспышек и видений. Еще полгода – и этот гигантский бук будет перелистан мной в пятый раз, но – лопни все мои фотовспышки! – я все равно уже не помню, с чего там все начиналось. «Amnesie in litteris», как сказал один швейцарский доктор, у которого не получалось вспоминать даже тексты собственных рецептов, – потеря литературной памяти! Поэтому, скорее всего, через полгода, я в который раз начну перечитывать «Улисс» заново. Думаю, ближайшие сорок лет за мой покой будет отвечать эта гигантская книга, которую сто лет назад написал ёкнутый на всю голову парень из Ирландии по имени Джеймс Джойс. Правда, у меня никогда не получалось воспринимать его как писателя. Потому что в детстве я посмотрел фильм о нем с красавчиком Макгрегором в образе. Так что если мне скажут, что Джойс в перерывах между корпением над главами «Улисса» летал спасать галактику с лазерным мечом в руке или нырял в унитаз за крэком, – я не удивлюсь.
Пока вчитываюсь в то, как мистер Блум стряхивает основную массу стружки и вручает Стивену шляпу с тросточкой, Сириус, сытый и томный, сворачивается на моей ноге в пушистый белый клубок, пару раз благодарно мерцает мне в лицо своими разноцветными глазами, зажмуривается и начинает урчать, как подземная речка. Спустя пять минут мы уже урчим оба. Еще через пять минут я начинаю храпеть, ворочаться, сбрасываю Сириуса с ноги и переворачиваюсь на живот. Только так я могу начать свое восьмичасовое плавание по безмятежности.
Все это время мне звонят. Звонки на мой номер вообще никогда не прекращаются. Это оттого, что предыдущие семь лет жизни я отлично позаботился о входящих. Не поверите! Я много работал. Мои друзья с вверенными им глазами и ушами есть повсюду. Таксисты из Домодедово никогда не сочтут за труд позвонить мне, чтобы поделиться своим утренним миражом – в четверть седьмого утра с лондонского рейса сошел кто-то очень похожий на солиста «Jamiroquai». Его встретила русская девушка, которую он поцеловал совсем не так, как обычно целуют случайного гида-переводчика. Они до сих пор целуются в баре, пока охранник Джей-Кея получает багаж. Официанту из «Крыши» не зазорно будет скинуть мне SMS-ку о том, что Лена миссис-Газовый магнат только что в туалете клуба сделала минет футболисту питерского «Зенита». Они до сих пор в клубе, я еще могу успеть. Стрип-фея, полирующая пилон в «Театро» со шпионским удовольствием – «ха-ха… буду говорить быстро… я заперлась в туалете… ты же знаешь, как у нас строго… и где, ты думаешь, я прятала телефон?..», – прощебечет мне имя вождя думской фракции, который уже два часа пьет водку и заказывает прайват-дэнсы, как фисташки. И это – не считая всякой мелочи, насчет которой меня тревожат бармены, охранники клубов, хостесс уютных московских гостиниц. Про педофилов рок-звезд, задирающих в клубе юбки своим тринадцатилетним фанаткам… Про актера, исполняющего крутого спецназовца в популярном сериале, который тискает сейчас своего бойфренда в тихом ресторане, про пьяного в хламину пай-мальчика, поп-звездочку, любимца домохозяек, которого они всегда ставят в пример своим неразумным чадам. Шесть утра – время всеобщих афтепати. Измены, пороки, извращения с наслаждением переживают этот торжественный период в цикле бесконечного Праздника.
Люди, люди, люди… Я должен бы фотографировать этих людей. Хотя больше люблю фотографировать животных. Но – работа и деньги…Я никогда не мог сопротивляться, я же не герой.
Только все равно в это время я сплю. И во сне активно теряю деньги.
Я могу проспать двадцать-тридцать тысяч евро и даже не увидеть сон. Красивый сон про девочку с калейдоскопическими глазами. Пока я похрапываю в обнимку с пушистым Сириусом, которого за его разноцветноглазость следовало бы прозвать Боуи, целые состояния уплывают мимо моей прищепки. Но безмятежность стоит того.
