– Как хорошо защищен Скиллитион, и какие еще крепости в ваших руках? – продолжил расспрос наместник.
– Скиллитион стоит на утесе, и подступ к его стенам хорошо простреливается. Эрманореко несколько раз пытался взорвать стены, все неудачно. Наши метательные машины имеют перевес в дальности. Второй город, что пока стоит, это… – посол замер в замешательстве.
– Ну? – подбодрил его наместник.
– Я не знаю, как по-вашему он называется. Гадранбир, торговая гавань.
– Адранон, – диэксагог кивнул. – Сколько вы продержитесь? Почему Бениро писал о трех неделях?
– Обе крепости переполнены беженцами. Если снять осаду с моря, чтобы рыбацкие лодки вышли на лов, и корабли с зерном могли причалить, мы бы запросто простояли, пока последний воин и последний дроттар Эрманореко не сдохнут от старости. Но сейчас в Скиллитионе все, кроме воинов на стенах, уже живут на половинном пайке – горсточка фиников и две лепешки в день. Последняя еда кончится дней через двенадцать, огня для готовки и согрева не будет еще раньше. Шесть дней ушло у нас, чтобы дойти до Лимен Мойридио – ветры не благоприятствовали, и дрова кончились.
– Сам-то ты когда последний раз ел? – Тира обратила внимание, что кольчуга и хитон висели на после, как на пугале.
– Не волнуйся за меня, мегалея, – Рандвер низко поклонился. – Нас накормили свежей рыбой и хлебом прямо по пути из гавани во дворец. Но вот беспризорные малютки Скиллитиона – те ночью просыпаются и плачут от голода.
– Хранители входа в порфировый чертог благодарят тебя, Рандвер сын Радбара, да пребудет с тобой и с твоим великолепным и благородным властелином благоволение Четырнадцати Сил, – без брахилогоса, наместнику пришлось сказать слова, завершающие прием посла, самому, взглядом указывая варвару на выход, чтоб тот чего не перепутал. – Покинь нас в умиротворении, и наслаждайся полной мерой нашего гостеприимства, пока не будешь вновь призван к порогу чертога гегемона, чья поступь сотрясает твердь.
Посол Бениро снова грохнулся на одно колено, склонив голову и прижав сжатую в кулак правую руку к груди, потом поднялся – его слегка повело из стороны в сторону – и направился к проему, ведшему на лестницу. Стражи в красных плащах раздвинули скрещенные менаулоны[99], давая ему пройти.
Диэксагог схватился за ворот хитона и примерно в четверть полной громкости, чтоб зря не пугать копейщиков, возопил:
– Позор и горе нам, обреченным сгинуть в распрях варваров!
В неизбежном потайном ходе в южной стене палаты, к удивлению Йеро, старательно записывавшего исторический разговор, начало происходить нечто странное. Кирко, зачем-то следивший за песочными часами, кивнул. Плагго развел руками, развязал кошель, и передал схоласту золотой тетартерон. Кирко протянул было руку, но остановился и возмущенно прошептал:
– Учитель, мы же спорили на номисму![100]
– Бери, что дают! – тихо-тихо ответствовал мистагог.
– Что это вы? – так же тихо спросил Йеро.
– Я поспорил с учителем, что первое «позор и горе» мы услышим до двух пополудни. Вот, выиграл…
– Варвары наступают, тирании рушатся, а вы об заклад бьетесь?
– Блажен, кто встретит смерть смеясь, – Плагго повесил кошель обратно на пояс. – Не отвлекайся, пиши. Или, может, Кирко тебя сменит, если устал?
Йеро снова заскрипел стилосом, записывая наместника, говорившего:
– У нас есть две возможности. За день или два собрать помощь и отправить ее к Скиллитиону, или отказать Бениро и готовиться к обороне Лимен Мойридио. И та, и другая чреваты гибелью. Если наш флот будет разбит у Килии, Лимен Мойридио останется без защиты. Если мы не пошлем помощи, мы лишимся последнего союзника и будем отрезаны от западной части моря.
– Есть третья возможность, – предположил картопатриос. – Послать флот, но на помощь тирану Кронии. Если уж поддерживать одного из варваров в этой распре, почему не того, кто вернее возьмет верх? К тому же, он как раз ищет невесту… Мегалея, а что ты скажешь?
Тире очень хотелось бы холодно и безжалостно наказать Бениро за пренебрежение и собственным долгом тирана, и ее выстраданной покорностью участи властителей, чтоб память осталась на века. Она была на грани того, чтобы выпалить: «Блестящая стратегия, и воистину хитрая политика, Леонтоде!» Наследнице помешала только как назло засевшая в голове и там время от времени уныло попискивавшая фраза Рандвера про беспризорных малюток в Скиллитионе, плачущих от голода.
– Теологически, кого нам нужно поддержать? – спросила Тира у наместника, заранее догадываясь об ответе.
– Про взгляды Бениро на сверхъестественное ничего особенного не слышно, – диэксагог несколько успокоился, получив возможность говорить о предмете, милом его сердцу. – Из этого следует, что он верен обычаю отцов и поминает Крома, Магни, Собаку, и прочих варварских богов, не оказывая им особых почестей. Все эти боги, конечно, давно распознаны мистиками как схематическое представление тех или иных Сил из Четырнадцати. Кром – это Атремо, представление стойкости, его цвет стальной, Эгир – это Калидофоро, представление текучести, его цвет бирюзовый, и так далее. С другой стороны, Один, которому поклоняется Эрманореко, был повержен в конце предшествовавшего эона, восстал во гневе, окружен тьмой, и требует жертв.
– Малеро! – с неподдельным страхом возгласил картопатриос.
Загадочным образом, проклятое имя, словно из толщи камня, было повторено невесть откуда взявшимся эхом. В палате потемнело.
– Боги, которые заслуживают жертв, в них не нуждаются. Боги, которые требуют жертв, их не заслуживают, – промолвила Тира. – Мы пошлем все сифонофоры на помощь Бениро.
– Сразу оба? – усомнился картопатриос. – Надо тогда Астрабо поставить во главе флота. Он из Нотэпейро, моря знает.
В потайном ходу, Плагго и Кирко укоризненно смотрели на Йеро, непроизвольно воскликнувшего «Малеро!» почти одновременно с военачальником.
– Истинно так и вершится история. Даже досадно, что женщина не может быть гегемоном, – прошептал Плагго.
В преддверии порфирового чертога продолжало темнеть. Прогремел отдаленный раскат грома. Затасканной метафорой, на Лимен Мойридио надвигалась зимняя гроза.
– Что еще горит? – Каппи потянул носом.
– Роща портокали, – уверенно сказал Гаук. – Я по запаху полностью насобачился определять, что они жгут – финики, оливки, портокали, зернохранилище, дом какого-нибудь карла-горемыки, или тот же дом, но вместе с карлом и его семьей. Если не знать, что горит, довольно вкусно пахнет, между прочим.
Со стен Скиллеборга было видно с полдюжины поднимавшихся к зимнему килейскому небу дымных столбов.
– Как они ухитряются учинить такое разорение? Сколько ж народу он с собой привез? – сапожник провел рукой по камню и поднес пальцы к лицу, безотрадно разглядывая вездесущую копоть.
– В среднем считай по три дюжины на корабль, восемьдесят кораблей, двадцать потоплено, шестьдесят осталось, без малого две тысячи двести, – ответил за Гаука Горм, только что поднявшийся на стену со зрительной трубой. – Только похоже, к нему еще с тысячи полторы уже здесь прибилось, если не больше.
– Нитинги, – Торфи из Гадранбира, сопровождавший йеллингского ярла, плюнул из бойницы в южном направлении. – Предатели.
– Куда тебе деваться, если перед тобой во дворе твоего же хутора всю твою семью выстраивают с петлями на шеях и спрашивают: «Решай – с нами идти или с ними висеть?» – сапожник развел руками.
Вместо ответа, Торфи снова плюнул.
– Я еще хуже слышал, – добавил Гаук. – Все, кого дроттары обращают в новую веру, должны пройти испытание на выбор. Или ты без масла становишься кобылой верховного дроттара, или тебе ржавыми щипцами вырывают глаз.
– Да быть того не может, иначе выходит, всех свежеотмороженных, кто с нами у Гафлудиборга бился, вороний дроттар отпендюрил? – Каппи обратился к Горму, видимо, за опровержением. – Я из них что-то ни одного одноглазого не припомню…
Ярл невесело рассмеялся, примащивая зрительную трубу к зубцу стены, чтобы вид меньше трясся. Пользование прибором требовало определенной привычки. Горм приблизил лицо к оправленному в бронзу хрусталю и медленно повернул правую руку, придавая четкость изображению. Сады на расстояние примерно рёсты от подножия утеса были вырублены. Слегка затемненные, размытые по краям, и почему-то перевернутые вверх ногами воины Йормунрека толкали вперед по дороге между так же перевернутых пней камнемет-пращу, с длинным рычагом на треугольной раме, поставленной на саженные колеса. Толкавшие были прикрыты большими прямоугольными щитами, которые несли их товарищи, шедшие по бокам. Собирайся вся орава швыряться булыжниками, это было бы полбеды – но за отрядом с камнеметом следовал неминучий дроттар в черном, этот к тому же с вороном на плече, а за ним четверо с преувеличенной осторожностью несли носилки с чем-то завернутым в овчины.
