Джей Стивенс - Штурмуя небеса

Но другие наркотики, в частности псилоцибин и ЛСД, вызывали прекрасные ощущения. «Я неожиданно менялся и оказывался наедине со всем миром. И при этом, изменяясь, я смотрел на мир абсолютно под другими углами зрения. Словно очутился в ином измерении». Такое множество различных восприятий для начинающего писателя казалось очень полезным делом.

С середины лета Кизи устроился в больницу для ветеранов ассистентом. Он работал в ночную смену, с полуночи до восьми.

В это время больница пустела, а кабинет, в котором хранились наркотики-психомиметики, оставался открытым. Каждый, кто хотел поэкспериментировать, — пожалуйста. Однажды он перебрал мескалина и «провел ночь, усиленно драя шваброй пол, чтобы, если случайно зайдет сестра, она не увидела моих расширенных, раз в двенадцать больше обычного, зрачков. Остаток ночи я горячо беседовал с большой сучковатой сосновой дверью соседнего кабинета. Под конец я провел мелом между нами на полу широкую линию. «Ты, пучеглазая суья дочка, останешься с той стороны, а я — с этой!»

Повседневная работа была приятной — мести полы, болтать с сиделками, трепаться с сумасшедшими маньяками-пациентами, экспериментировать с наркотиками. Администрация разрешила ему принести в палату печатную машинку. Сначала он думал, что будет редактировать здесь «Зоопарк», но получилось так, что он в основном печатал различные истории из жизни больницы, длинные прозаические отрывки, которые выходили из-под его пера «легче, чем все, что он писал в жизни».

Автобус «Веселых проказников»

После двух лет интенсивных литературных занятий Кизи случайно обнаружил, что психушка является чудесным метафорическим образом Америки пятидесятых годов. Здесь стандартные правила социальных игр упрощались и становились явными: либо подчиняйся правилам, либо тебя это заставят сделать — с помощью наркотиков или электрошоковой терапии. Здесь не оставалось места для уверенности в себе или оригинальности. Даже если кто взбунтуется, это ничего не могло изменить, потому что Комбинат (так Кизи называл политику приспособленчества и подчинения правилам, которая пронизывала весь окружающий мир) был невидимым и безличным, творящим свои дела через множество усердных, но ничего на самом деле не понимающих исполнителей, таких, например, как Старшая сестра.

Развязный мужик Рэндл П. Макмерфи попадает в психушку единственно ради того, чтобы избежать тюрьмы. Он бродячий лесоруб, часто подрабатывающий разнорабочим, и у него прекрасно подвешен язык. Он классический лидер-агитатор, и его энергия быстро разгоняет наркотический ступор остальных больных. Но в конце концов Комбинат побеждает Макмерфи — ему делают лоботомию. Тем не менее его поражение пробуждает его последователей, в частности Вождя Швабру, огромного индейца-шизофреника, от лица которого ведется повествование. На последних страницах Вождь бежит из больницы на волю. Кизи решил назвать книгу «Пролетая над гнездом кукушки».

Если Рэндл П. Макмерфи — довольно типичный для произведений Кизи характер, то Вождь Швабра уникален. Для Кизи фигура Вождя оказалась недостающим кусочком мозаики, позволившим связать реалистичный рассказ с причудливыми фантазиями, являвшимися ему ночами экспериментов. Вождь Швабра стал его музой, он явился Кизи в разгаре очередного мескалинового бреда.

Наркотики пришли на Перри-Лейн. Люди постарше, поколение, к которому принадлежал Роберт Уайт, отвергали их напрочь. Но молодежь с жадностью экспериментировала. В общем, на Перри-Лейн примерно повторилась та же история, что и у доктора Оскара Дженигера, — разнесся слух о том, что Кизи ошеломлен эффектом, который оказывают на творчество какие-то таблетки, и теперь как сумасшедший работает над новой книгой.

Конечно, такая точка зрения была сильно ограниченной. «Дурачась с наркотиками, — как-то заметил Кизи, — больше всего хочется увидеть будущие собственные книги. Первые несколько раз вы действительно можете что-то увидеть. Но затем тебя словно берет за шиворот невидимая рука и тебя спрашивают: «Ха! Хочешь посмотреть на свои книжки?» — и следующие восемь часов ты вынужден смотреть, как перед тобой проносится история собственных грехов и всего зла, что ты причинил людям. И ты вынужден осознавать, что в один прекрасный день твое тело будут глодать черви. Что твое физическое тело обратится в прах. А душа останется. И важнее всего понять — все это скорее похоже на путь души в вечности, а не на жизненный путь человека на земле».

Те, кто не решался отправиться в Иной Мир поглядеть на собственные произведения, удовлетворялись вином и дзеном.

Это вообще было характерно для всех небольших психоделических кружков, и Перри-Лейн не стал исключением.

К Кизи стали приходить желающие отправиться в путешествие. Они с жадностью пожирали оленину под соусом чили, обильно приправленную ЛСД, и не менее жадно слушали, как Кизи, растягивая слова, рассказывает разные истории. Мягкий орегонский выговор — это, пожалуй, все, что осталось от прежнего Кизи, приехавшего в Стэнфорд учиться писать. За последние месяцы он сильно изменился, располнел и был полон живости и энергии. Зимой 1961 года он создал на Перри-Лейн собственный литературный салон. Малькольм Коули, преподававший на семинаре в тот семестр, заметил, что его отличает слава, какая окружала молодого Хемингуэя в Париже двадцатых годов. Кизи стал «молодым человеком, которому пыталась подражать вся молодежь».

В июне 1961 года, через десять месяцев работы, «Полет над гнездом кукушки» был готов предстать пред очами издателей. Его немедленно купило издательство «Викинг», заплатив полторы тысячи долларов — высшую ставку для впервые публикующихся авторов. Книга увидела свет в феврале 1962 года, и ее везде хвалили. В «Сатэрдэй ревью» Кизи назвали «крупным сильным талантом», написавшим «крупное сильное произведение».

Кизи было всего двадцать шесть, но он уже стал знаменит, а двад-цать тысяч долларов, за которые он продал права на экранизацию книги, указывали на то, что, возможно, он еще скоро и разбогатеет.

Первый роман, особенно удачный, всегда подразумевает, что за ним последует второй. Сразу же после издания «Пролетая над гнездом кукушки» Кизи начал работать над второй книгой, романе о лесорубах и профсоюзных деятелях северо-запада страны.

Главный герой, вольный лесоруб Хэнк Стампер, жаждет просто работать, так, чтобы его не трогали, и тем самым вступает в конфликт с организаторами профсоюзной забастовки. Но не менее важна и орегонская погода, орегонские дожди и почти физически ощутимые орегонские горы. Несмотря на то, что и агенту, и издателю книга понравилась, Кизи очень нервничал, беспокоясь, как ее примут. Часто он чувствовал, словно стреляет в мишень, а окружающие благодарят его за прекрасный выстрел, и при этом ни один не обмолвится и словом о том, близко ли к десятке он попал.

Закончив роман весной 1963 года, он решил самолично отвезти рукопись в Нью-Йорк, а заодно и посмотреть на город, в котором никогда еще не был. На обратном пути он задумался о том, чтобы собрать вместе всех своих друзей и поселиться с ними где-нибудь на отшибе, в теплом, уединенном местечке, и чтобы рядом был лес. Кизи долго откладывал отъезд с Перри-Лейн, но теперь у него уже не было выбора. Купивший землю застройщик собирался сровнять с землей ветхие строения, чтобы построить здесь новые современные дома. В последнюю субботу, до того как пришли бульдозеры, сотня обитателей Перри-Лейн собралась на прощальную вечеринку, подкрепляясь одной кастрюлей психоделической оленины под соусом чили за другой. В разгар праздника они выволокли из глубин дома Кизи древнее пианино и начали молотить по нему топорами. «Пианино — старейший предметна Перри-Лейн, и его уничтожение символично» — сказал Кизи репортеру, который пришел понаблюдать за последними днями жизни «остатков сельской богемы из Менло-Парк», цитируя определение Перри-Лейн, данное «Кроникл» из Сан-Франциско.

Самые лучшие воспоминания об этом появились спустя шесть лет, когда Вик Лауэлл опубликовал ряд автобиографических рассказов в местной неформальной газете. Теперь он стал терапевтом и радикалом, но произошедшие с ним изменения он приписывал вольным годам, проведенным на Перри-Лейн. «Там я впервые узнал любовь, чувства, творчество, спонтанность и ощущение общности с другими людьми. И именно там я впервые пережил ощущение того, что если каждый из нас что-нибудь не предпримет — каждый по-своему, на своем собственном пути, — то на мир может обрушиться глобальная катастрофа. Когда я начинаю думать, что оказался в тупике, я вспоминаю это свое старое ощущение».

И хотя они не подозревали об этом, но тем вечером, когда рубили старое пианино, они уже нашли свой путь.

Кизи отыскал то, что хотел, в городке Ла Хонда, в пятидесяти милях восточнее Пало-Альто. Новый бревенчатый домик, шесть больших комнат, огромный камин и несколько изящнейших французских дверей, открыв которые можно было обозревать шесть акров поросшего соснами участка. Дорога к дому вела через деревянный мостик, перекинутый над небольшим ручьем. До ближайших соседей идти с милю, а до ближайшего оплота цивилизации — универсального магазина в Боу — еще несколько.