От солнца у неё выступили веснушки. Лиза задрала кофту – осмотреть линию загара. Чтобы начать загорать без верха, потребовалась пара дней, и вот теперь, когда загар стал наконец ровным, нужно лететь домой на грёбаном самолёте, чтоб на следующей неделе пойти на работу в заебавший центр телефонных заказов в «Скотиш спинстерс». Увидимся на будущий год.
На будущий год сиськи будут загорать с первого же дня. Лизе всегда хотелось иметь сиськи побольше. Один задротыш сказал ей однажды: «Будь у тебя сиськи побольше, фигура была б идеальная». Отвесил, типа, комплимент, мать его. Она парировала, сказав, что, если б шланг у него был такой же длинный, как нос, он тоже был бы ничего. Ёбырь тоскливый, у него тут же началась паранойя, он стал весь такой застенчивый и угловатый. Некоторые вставляли как надо, но когда их самих взъёбывали – они стухали моментально. Хуже всех были красавчики: эгоцентричные зануды, нарциссы бесхарактерные. Но опять же, если перефачиться с уродами, страдала самооценка. Это, конечно, проблема, но из тех, что лучше иметь.
Малышка Шарлин в отпуске вела себя немного странно. Лиза подозревала, что всё это было для неё немного слишком. Она удивлялась себе, с какой заботой отнеслась к младшей подруге. Когда они ходили в «Вест-Энд» в Сан-Антонио, она, как мама клуша, приглядывала за ней всякий раз, как разношёрстная компания в шортах и футболках пастельных тонов подкатывала к ним, сверкая полными надежды глумливыми ухмылками. Среди таких всегда попадался какой-нибудь недоносок, который направлялся прямиком к Шарлин. Подруга её была маленькой брюнеткой. Тип «тёмной ирландки», как она говорила, делал её похожей на цыганку. Это с материнской стороны. Её по всем меркам симпатичное лицо и богатый бюст предполагали живейшую сексуальность, но была в ней какая-то серьёзность, какая-то неуверенность. Видно было, что всё это её смущает, хоть она и старалась вписаться изо всех сил.
Внизу, под окном вагона, проплывал Бервик. Сколько раз Шарлин видела этот городок из окна, и всё равно он производил на неё впечатление. Помнится, как-то возвращаясь из Ньюкасла с вечеринки, она решилась сойти и исследовать его. Городок оказался вполне приятный, но лучше всего смотреть на него из поезда.
Энджи толканула Шарлин локтём, когда та взяла у Шелы бутылку.
– Эта-то тоже не в себе, – она покосилась на Шелу, – почти такая же, как ты. Помнишь, как ты жарилась с тем чуваком в Бастере?
– Ах… да, тётка, – устало ответила Шела. Она не была в состоянии вспомнить, когда точно это было, зато почувствовала настроение Энджи.
– Да он был бухой!
Теперь Шелла вспомнила. Лучше рассказать самой, чем выслушивать версию Энджи.
– Ну да, мы пошли к нему, но у него так и не встал. С утра я встаю, одеваюсь, а он весь игривый, присунть хочет. Ну я его и послала.
– Это никуда не годится, – сказала Энджи, понимая, что это не та история, которую она имела в виду. Но так как она уже поднабралась и забыла оригинальную версию, эта тоже сойдёт. – Ладно ещё когда глаза залиты, но утром, по трезвянке, тем более ночью у него ещё и не встал.
– Я и говорю. Это как спать с незнакомым. Будто я шлюха какая-нибудь. Я сказала, чтоб он отъебался, тебе дали шанс, сынок, но ты не смог его реализовать. А знаете, что она сказала, – Шелла указала в сторону, куда ушла Лиза, – она сказала, что я сбрендила. Сказала, что нужно было дать ему утром. Я говорю, в пизду, мне пришлось восемь «даймонд-уайтс» заглотить, чтобы с ним поцеловаться. Не собираюсь фачиться с неизвестным уродом, у которого боудн вместо гондона.
В этот момент вернулась Лиза и в сомнении закатила глаза, проскальзывая на своё место рядом с Шелой.
Шарлин с тоской посмотрела в окно, когда поезд проезжал мимо бервикширского побережья.
– Может, она и права. Тут всё дело в мочеточнике. После бухой ночи у пацанов дольше стоит. Я об этом читала. Через это дело моя мама сто лет не могла уйти от отца, даже когда он уже совсем спился. Он просыпался поутру и налаживал ей с пьяного стояка. Она-то думала, это значит, что он её всё ещё любит. Это не более чем химическая потребность. Он бы и в бутылку вставил, если б там было достаточно тепло и мягко.
Все почувствовали, что Шарлин сказала лишнего. Наступила долгая нервная тишина, Шарлин подёргивалась, пока Лиза не произнесла преспокойно:
– Хорошо, что не бутылкой.
Для такой шутки смех был слишком громкий, но для катарсиса – в самый раз. В эту минуту в размякшем от алкоголя мозгу Лизы начали проявляться мутные нездоровые мысли о Шарлин и её отце.
Лиза посмотрела в глаза. Тёмные, ввалившиеся, вспрочем, как и у Шелы, и у Энджи, и, конечно, они ж отрывались весь отпуск. Но глаза Шарлин чем-то отличались, в них читалась какая-то неотступная боль. Это её и напугало, и озаботило.
Звукозаписывающая компания
Франклин Дилэни сидел с Колином Тейлором в людном кафе-баре на Маркет-стрит в Эдинбурге. Интерьер был не в его вкусе: неброский, как будто замалчивающий свою стильность; такое место можно обнаружить в модном квартале любого западного города.
– Катрин все мозги мне проебала, – доверитально сказал он.
Франклин пожалел об этом признании, как только его сделал. Тейлор был человек малосимпатичный, основной интерес – нажива. Одежда его смотрелась дорого, но слишком неношеной, нетронутой, чтобы походить на костюм живого человека. Он был как манекен, и шмотки его подтверждали статус полуфабрикатного эталона корпоративных правил. Зато голос был вполне настоящий.
– Она должна есть, иначе скопытится, на хуй. – Он устало покачал головой. – Вот бы она передознулась – всем бы такую услугу оказала!
Менеджер Катрин Джойнер резко взглянул на директора её звукозаписывающей компании. С этим английским мешком говна никогда не поймёшь, когда он на понт берёт. Он уже давно пытался овладеть британской традицией иронии и сарказма, но так и не преуспел.
На этот раз Тейлор не понтовался.
– Мне это осточертело. Если она крякнет, мы хотя бы на несколько пунктов продвинемся. Хватит с меня этой примадонны, – усмехнулся он, неодобрительно поглядывая на салат, который перед ним поставила официантка.
Он старался приобщиться к здоровой пище, но она оказалась не слишком аппетитной. Бифштекс Франклина смотрелся куда лучше, хотя этот янки грёбаный и не заметил. Ещё начнёт, как обычно, сетовать на качество британской еды. Тейлор наблюдал за Дилэни. К американцам он никогда пристрастия не испытывал. Большинство из тех, что встречались ему в музыкальном бизнесе, были задротами середнячками, которые хотели, чтоб всё было как в США.
– Она до сих пор величайшая белая певица в мире. – Франклин почувствовал, как голос скакнул вверх, как бывало всегда, когда он принимал оборону. Тейлор ему никогда не нравился. На его место можно было бы поставить любого пидора из звукозаписывающей компании, каких он повидал немало. У сучки свои проблемы – она ебанутая, однако ему следовало бы проявлять больше уважения к её таланту, который принёс его жопной компании немало бабок, а ему – всеобщее признание. Хоть теперь кажется, что это было давным-давно.
– Да, конечно, – Тейлор пожал плечами, – жаль только, что это не потверждается продажами.
– На новом альбоме есть несколько отличных примеров, но начинать с «Предана тобой» было ошибкой. Этот сингл ни за что не стали бы крутить по радио. «Женщина-загадка» - вот идеальный выбор для заглавной песни. И она хотела с неё начать.
– Мы обсуждали эту тему столько раз, что я уже со счёту сбился, – устало сказал Тейлор, – и ты не хуже меня знаешь, что голос её наебнулся, как и голова. Да её на пластинке едва, ёб твою, слышно, так что, какой бы сингл мы ни выбрали, была бы та же хуйня.
Франклин почувствовал, как внутри всколыхнулся гнев. Он жевал превосходный бифштекс и, к своему великому огорчению, очень больно прикусил язык. Он страдал молча, глаза его слезились, щёки горели, кровь смешалась во рту с коровьей, отчего казалось, будто он ест своё лицо изнутри.
Тейлор принял его молчание за согласие.
– По контракту она должна выпустить с нами ещё один альбом. Буду с тобой откровенен, Франклин, если на этот раз она не возьмёт себя в руки и не наверстает упущенное, я буду чрезвычайно удивлён, если она выпустит следующий альбом на этом лейбле... или на каком-либо другом. Концент в Ньюкасле разнесли все газеты из тех, что потрудились напечатать хоть что-либо, публики приходит всё меньше. Уверен, что завтра здесь, в Глазго, повторится та же грустная история.
– Это Эдинбург, – заявил Франклин.
– Не важно. Для меня всё едино – обязательный концерт для шотландской деревенщины в конце тура. Это дела не меняет. Жопы на сиденьях, вот что нам нужно, приятель, жопы на сиденьях.
– Билеты на этот концерт продаются хорошо, – возразил Франклин.
