Елена Георгиевская - Инстербург, до востребования

Она говорит: «У тебя тоже красивые волосы, почему ты их стрижёшь»?

«Потому что, милая, когда-то давно у нас во дворе был такой любимый приём: схватить соперника за волосы и хрястнуть рожей о колено. Тем, у кого волосы были отпущены ниже середины шеи, в драках не везло. С тех пор я привыкла коротко стричься.

Ты мне нравишься. Я бы хотела, чтобы ты была маленькой девочкой, я бы посадила тебя в красивую лодку и отправила плыть по реке, и на берегу, к которому бы лодка пристала, были бы люди, которые ждали бы только тебя».

Утром позвонил Асин однокурсник Серёжка Виткинд, работающий, как и все её однокурсники, не по специальности. Последние пару лет он старался в Калининграде не жить и во время кратких визитов к мамаше с бывшими приятелями не общался, но Ася и её муж были редким исключением. Ага, заходи вечером. Кстати, мне тут активно пишут антисемиты, посмотри ради интереса айпишники, лениво попросила Ася.

— Узнать, где живут антисемиты, значит, хочешь? — хмыкнул Виткинд, презирающий каббалистов ассимилянт, презирающий гуманитариев программист. — Ты бы ещё под кроватью их поискала.

— Серёжа, хочешь, я тебе очередное послание зацитирую? «Гитлер — в каждом из нас. Гитлер — коллективный мессия, и когда проснёмся мы все, вечный жид, вечный двигатель регресса, прекратит своё странствие. Жиды — это мыши, подгрызающие корни древа познания. Жиды — это крысы, кучкующиеся в сыром подвале псевдофилософии. Каждому — своё. Нам — Валхалла. Жидам — шеол. Жид слишком привык суетиться и бегать, поэтому должен остановиться, слишком любит жить, поэтому должен умереть. Когда-то мне снилось, что со дня моей смерти прошло много лет, и сквозь меня прорастают олива и смоковница: они изменили даже климат, и теперь южные деревья везде. Это было очень страшно. Тот, чья плоть послужила удобрением для жидовских деревьев, не сможет войти в Валхаллу, даже если во сне увидит её ворота широко открытыми. Каждому — своё. Жиду — смерть. Жиду — смерть. Жиду — смерть. Убей его в себе, пока он не подгрыз корни твоего знания, не осушил источник твоей метафизической свободы».

На том конце провода повисла тишина.

— Серёженька, мы тут пришли к выводу, что это известно кто, — ласково пояснила Ася. — Но она не одна пишет, там ещё какие-то мудозвоны с грубыми стилистическими ошибками. Самое плохое, что Юля поменяла домашний номер, а у моей арийской сестрички, похоже, «плавающий» IP. Она могла и место жительства сменить. Если соучастников выследить, можно вполне себе в суд подать, ты как на это смотришь? Ведь они совсем осатанели, думают, что им всё можно.

— Я бы забил. Что на неё внимание обращать? Истархов в юбке и с немецким акцентом. В наше время в этой стране за такое на принудительное лечение не кладут. Нужна крупная взятка.

— Сам факт того, что на них подали в суд, немного охладит арийские чувства. Я на одних подавала перед отъездом — ничего, тихо сидят.

— Ладно, посмотрю, принципиальная ты моя. Выследи дуру по ЖЖ, хотя вряд ли она пишет под своей фамилией. Она хоть и чокнутая, но не настолько.

Ася туда не заходила с тех пор, как убила свой журнал за ненадобностью. Полчаса она ломала голову, у кого бы навести справки о Жанне. «Тематические» знакомые или давно разъехались, или не заходили в сеть, или с такими существами не пересекались. Пришлось написать Элине Ровенской, «самому скандальному молодому литератору западнороссийского региона», или как там её называли. По правде говоря, Ася не хотела с ней связываться: бывший завсегдатай столичных богемных клубов, ныне ведущий отшельнический образ жизни, доверия не внушает. Всегда начинаешь думать, с чего это человек так изменился, и постепенно узнаёшь о нём вещи, которые лучше бы никогда не знать.

Ровенская была в сети, и Ася вышла в gmail-чат.

<…> «да, конечно, я знаю, кто это.

вы хотите со мной пересечься где-нибудь? заходите около шести в спортзал на улице этих, как их там, садистов. вы же, как нормальный человек, купили абонемент на четыре занятия, чтобы за время пребывания здесь не превратиться в подобие вашей свекрови? я однажды была вынуждена с ней пообщаться по работе, очень вам сочувствую».

Вот ведь сволочь, устало подумала Ася.

Стоило Ровенской отключиться, как в чат вышел её бывший сотрудник Иван Токарев.

«слушай, ты в кёниге щас? тут какое-то уёбище мне предлагает с тобой переспать, ну, письмо в смысле такое. ты извини я и так с утра бухой, а тут ещё это».

«не волнуйся, это опять наши любимые фашисты», — ответила Ася и добавила:

«ты меня тоже извини, но спать я с тобой не собираюсь».

Раздевалка была забита гламурными курицами — впрочем, это здесь они, бестолково суетящиеся и кудахчущие, напоминали куриц, а выйдя на улицу, превращались цапель на болоте, спотыкались о примёрзшие к брусчатке пустые бутылки, ломали высоченные каблуки и роняли разноцветные флакончики с духами. Снимая джемпер, Ася почувствовала на себе злобный пристальный взгляд: жирная тётка, раскладывающая на соседней скамейке своё барахло, будто не могла поверить, что у девушки, приносящей с собой в спортзал только сменную обувь и одно полотенце — надо, наверно, было принести три или четыре, — фигура может быть настолько лучше, чем у неё, «следящей за собой». После бабья оставался мусор: пустые тубы из-под гелей, ушные палочки, антицеллюлитные и обычные пластыри — у бедняжек, носящих туфли на шпильках, ноги нередко содраны до крови, — клочья ваты и крашеных волос, использованные одноразовые прокладки. Но самым мерзким было ощущение абсолютной пустоты после их нестерпимого бессодержательного щебета, — в общем, Ася понимала юношей, которые, поближе узнав традиционно мыслящих женщин, становились геями. Жанна говорила, что чувствует себя мужчиной; сколько их развелось, нежных созданий, воображающих, что презрение к суете вокруг антицеллюлитных пластырей и убегающего супа автоматически делает их мышление мужским.

На входе Ася столкнулась с лохматым неформалом, который из соображений эпатажа и пофигизма не убавлял звук в плеере. Уже конец нулевых, а русские всё фанатеют по «ГрОбу»:

Она зашла в зал, осмотрелась — мало что изменилось за то время, пока её здесь не было, — подождала, пока невысокая темноволосая девушка лет, как ей показалось, двадцати — двадцати двух отойдёт от тренажёра для дельтовидных мышц, села на её место и машинально взялась за ручки, обтянутые потёртым кожзамом.

О, господи.

Она поняла, что при всём желании не смогла бы сдвинуть эти ёбаные кирпичи даже на миллиметр, и глянула вниз: штырь был на отметке 75.

— Сначала посмотрите, — устало произнёс рядом с ней тихий голос, то ли низкий женский, то ли мальчишеский, — а потом делайте.

— Эля, извините, я вас не узнала.

— А как я, по-вашему, должна была выглядеть? — мягко спросила Ровенская, наклоняясь, чтобы убавить вес на тридцать килограммов. Ася заметила, какие у неё изящные маленькие руки, тонкие, почти хрупкие запястья — в голове не укладывалось, что она не слабее многих мужчин и значительно превосходит их выносливостью. На предплечье были шрамы, кажется, от ножевых ударов, наполовину сведённые лазером. Ася промолчала.

— Не буду вам мешать, — сказала Ровенская и отошла. Типичный интроверт, она не любила лишних разговоров с посторонними, не считая тех, которые заводят с целью кого-то потравить. Часа через полтора Ася вышла вслед за ней в коридор и увидела, что к ней привязался неухоженный мужик, смахивающий на отожравшегося быка:

— Вы очень крепкая и здоровая женщина. Я бы на вас женился.

— Это теперь так называется? — равнодушно поинтересовалась Элина и, не дожидаясь ответа, скрылась за дверью раздевалки.

Ася плохо понимала, как с ней разговаривать дальше: человека, пишущего подобные вещи, представляешь вспыльчивым, склонным к пресловутой «белинской» неистовости, иногда — общительным, жизнелюбивым, ранимым и т. д., и т. п., но всё было гораздо хуже, каббалист сказал бы, что Элина смотрела на окружающих как на пустые скорлупы, солому, носимую ветром. Такие люди иногда имитируют агрессию, чтобы отбить у чужих желание общаться с ними, но на самом деле они — рассудочные флегматики, склонные отстраняться от реальности; только творческие способности спасает их от полного наплевательства на всех, включая себя, и то не всегда.

— Хотите зайти куда-нибудь выпить? — спросила Ася. — Я уже про эту дуру на трезвую голову говорить не могу.

В ближайшем баре почти никого не было. Слава тебе, господи. Пристающие поддатые мужики — не лучший фон для беседы о сапфической страсти.