– Засорился, ведь вот… – Прохоров сжимал резиновую грушу, но ничего не менялось. Одеколон капал на пол.
Прохоров вывинтил пульверизатор из пузырька, подул в изогнутый наконечник. Воздух проходил с трудом. Выдутый одеколон потёк по руке. Найдя в комоде иголку, Прохоров поковырял ею в головке и снова подул:
– Вот и лучше…
Он ввинтил пульверизатор, покачал грушу.
Прохладная струя с шипением вырвалась из головки.
– Порядок в танковых частях.
Прохоров задёрнул шторы. В комнате стало сумрачно. Притворив дверь, он снял с комода зелёный баллончик аэрозоля «Хвоинка» и стал распылять над столом.
Когда терпкий запах хвои заполнил комнату, Прохоров достал из кармана два ватных тампона, засунул в обе ноздри, включил телевизор и сел за стол. На нём стояла перевёрнутая кверху дном кастрюля.
Прохоров приподнял её. Под кастрюлей на блюдце лежал пакет с нормой и ножницы.
Экран из серого стал голубым, зазвучала эстрадная музыка. Эквилибристы в блестящих костюмах раскачивались на трапециях.
Прохоров разрезал пакет, вытряхнул норму на блюдце и стал опрыскивать её из пульверизатора до тех пор, пока одеколон не скопился под ней желтоватой лужицей.
Эквилибристы перелетали с одной трапеции на другую, кувыркались в воздухе.
Отложив пульверизатор, Прохоров вытащил из нагрудного кармана пакетик с молотым перцем и тщательно поперчил норму. Потом схватил её и, стараясь не глядеть, стал откусывать и глотать не жуя.
Эквилибристы быстро спустились вниз, сделали синхронный кульбит и раскланялись, подняв правую руку.
Прохоров схватил пульверизатор, направил в набитый нормой рот, сжал грушу. Струя зашипела, холодя зубы.
На арену вышел клоун, театрально раскланялся. Из штанины его выскочила крохотная болонка, с лаем побежала по кругу. Клоун бросился за ней, споткнулся и упал.
Прохоров проглотил, попрыскал остатки нормы и запихнул в рот.
Болонка подбежала к лежащему клоуну и, вспрыгнув ему на голову поднялась на задние лапки.
Прохоров проглотил остатки, быстро отвернул пульверизатор и, запрокинувшись, отпил из пузырька.
Болонка завыла, сидя на клоуне. Зал засмеялся.
Прохоров поставил пузырёк на стол:
– Охооооо…хох… проехали… хт…
Он вытер ладонью обожжённый рот, вытащил тампоны из носа, положил на блюде.
Собачка продолжала выть, зал смеялся. Клоун приподнял полосатый зад и осторожно пополз за кулисы.
– Очень смешно… – буркнул Прохоров, комкая пакет из-под нормы. – Усраться можно от вашего юмора…
Тампоны набухли одеколоном, плавающие в лужице крупинки перца медленно стягивались к ним.
С ноги клоуна соскочил ботинок. Клоун высунулся из-за кулис, протянул руку. Ботинок взвился и исчез под куполом цирка.
– А Чесленко что? – Винокуров переключил скорость, газанул.
– Говорит, работа слабая.
– Ну, а конкретно?
– Конкретно – экспериментальная часть куцая, говорит.
– Идиот!
Винокуров крутанул руль, машина повернула. Выехали на Ильинское. Бокшеев курил, пуская дым в окно. Соловьёв смотрел на стелещуюся дорогу.
– Ну, а старик-то? – не оборачиваясь, спросил Винокуров.
– Чего старик… старик сказал, конечно. Защищал. На промышленное внедрение нажимал, на сложность испытаний. Экономия большая, там, механические свойства высокие. А Чесленко потом по таблицам пошёл. Почему, говорит, устойчивость к интеркристаллитной коррозии так мало экспериментирована? И вообще, говорит, чёрные точки очень сомнительные. Элемент произвола.
– Балбес… господи… вот балбес. А Женька говорил что-нибудь?
– Да что Женька?! Всё то же, знаешь, как он. Тот про Фому, а этот про Ерему. Тычет ему в диаграмму с никелем. Ну, где коррозионное растрескивание. У нас, говорит, скорость коррозии крайне мала. От концентрации кислоты почти не зависит. Везде, говорит, вертикальные кривые.
– Ой, Женя, Женя… Он бы лучше про стабилизирующий отжиг сказал. Хром-то равномерно по зерну распределяется, чего ж он…
Проехали пост ГАИ, свернули на просёлочную.
Бокшеев кинул окурок за окно:
– Вообще-то, старики, Чесленко прав. Ну какого чёрта Женька испытания скомкал? Ну, на МКК испытал, хорошо, скорость коррозии, структурные диаграммы, но у него даже изотермического разреза нет, ну это уж надо было…
– Но, дорогой мой, образование фаз это дело учебника, а не кандидатской.
– А как мы о перекристаллизации судить будем? По чему? Только по аустенитной устойчивости?
– Конечно! А по чему же?! Мы же состав знаем, зачем воду в ступе толочь?
– Пашенька, кандидатская – это всестороннее исследование прежде всего.
– Да Женьке достаточно механических характеристик. Серёжа! Это же уникальная сталь, как ты не понимаешь!
Тогда надо было просто оформлять изобретение, а не писать кандидатскую.
– Ну что за чушь?!
– Ладно, ребят, хватит спорить. Всё равно предварительная – это предварительная. В конце концов, ничего страшного. Крепче будет. Женьке ругань на пользу, я ж его знаю. А защитится он с блеском, вот увидите.
– Дай-то бог…
Въехали в лесок. Винокуров обогнул лужу, вырулил на полянку и выключил двигатель.
Бокшеев с Соловьёвым вылезли из машины.
С оголившихся деревьев падали дождевые капли.
– Красота-то, а?.. – Бокшеев потянулся.
– Слушай, Петь, а прошлым летом не здесь были?
– Подальше… – Винокуров выбрался из кабины, открыл багажник. – Ну что, давайте устраиваться.
– Давай, давай…
Расстелили на мокрой траве брезент, поставили канистру с пивом, авоську с продуктами. Бокшеев достал из портфеля четыре воблы.
– Ну вот, а вы хотели в рыгаловку в эту идти. – Винокуров разлил пиво по стаканам. – Здесь у него и вкус-то совсем другой. А там оно мочой старого киргиза пахнет.
– Ну, Петруша, не преувеличивай. – Соловьёв стал чистить воблу. – Это ведь от бара зависит…
– От бара! Сказал тоже. Западная терминология, дорогой мой. В Москве баров и ресторанов нет, запомни. Есть тошниловки и рыгаловки.
– Да брось ты. «Националь» – тошниловка, по-твоему?
– Абсолютная! Хорошие рестораны, а тем более бары сохранились только в Прибалтике. И то пока. Лет двадцать пройдёт – и там тоже будут тошниловки и рыгаловки.
– В Ленинграде хорошие рестораны.
– Немного получше наших. Берите. – Винокуров протянул стаканы.
– Слушай, так у нас же нормы ещё, забыли?
– Ой, мама родная…
– А может, ну их, а?
– Да давай уж съедим заодно…
– А чего, идея хорошая…
– Предлагаю средний вариант. Одну съем, две выкинем.
– А что, идея что надо. И нашим и вашим. Волки сыты, овцы целы.
– Ну что, согласны?
– Распечатывай.
Винокуров распечатал свою норму, положил на газету:
– Эту, что ли?
– А хоть и эту… моя старая, вон корявая какая…
Соловьёв вытряхнул свою норму из пакетика на брезент.
Бокшеев долго рылся в портфеле, наконец выложил пакетик:
– Моя тоже сохлая.
Винокуров разломил норму на три куска, раздал:
– Давайте с пивком.
Стали жевать, запивая пивом.
На рядом стоящую берёзу села ворона, каркнула, спланировала вниз и опустилась недалеко от брезента.
– Ну что, птичка божья, – Винокуров допил пиво, отряхнул руки, – хлеба хочешь? Щас…
Он развернул бутерброды, отломил кусок белого хлеба и швырнул вороне. Соловьёв нагнулся, взял с брезента норму и кинул следом:
– Может, унесёт от греха подальше…
Ворона покосилась на лежащие рядом белый и тёмно-коричневый куски, быстро подошла, схватила белый и полетела прочь.
Лёха накрыл ладонью звонок.
– Кто? – осторожно спросили за дверью.
– Клав, открой. – Лёха оперся о косяки, но руки съехали вниз, он ткнулся головой в дверь и закачался, сохраняя равновесие.
– Нажрался, гад… первый час уже… не открою… господи…
Клавин голос удалился.
– Да чо, чо ты, Клав, – Лёха взялся за ручку, – эт я… ну, Лёшка… чо ты.
За дверью не отзывались.
Леха откачнулся, хлопнул по звонку:
– Клав! Ну хватит. Чо ты, Клав. Чо ты… открой…
Дверь молчала.
– Открой, кому сказал! – Лёха стукнул кулаком под номер. – Открывай! Слышишь?
– Слышишь? Клавк!
– Открой! Слышишь!
– Слышь! Клавка!
– Открой! Клавка!
– Слышь! Клав!
– Клав! Клав! Клав!
Его голос гулко разносился по подъезду.
Клава не отзывалась.
Лёха долго, с перерывами звонил.
Потом замолотил по двери:
– Открой, сука! Открой! Открывай, блядь хуева!!
– Я тебе говорю! Открой!
– Открой! Клавка! Не дури!
– Открой! Открывай, ёп твою!
– Клавка! Открой! Слышь!
– Открой! Убью, сука!!
Он отошёл, чтобы разбежаться, но ноги, наткнувшись на ступеньки, подломились. Лёха плюхнулся на ступеньку:
– Ой, бля…
Соседняя дверь приотворилась, в щели мелькнуло лицо и скрылось.
Лёха встал, шатаясь, подбрёл к двери и пнул её ногой:
– Открой, говорю!
– Открой, Клава!
– Открой, говорю!
– Слышь! Открой!
Он пинал дверь, еле сохраняя равновесие.
Потом сел на коврик:
