— Я чувствую себя лучше, чем просто хорошо, — объясняла Стейси, когда день оказывался тяжелее обычного. «Лучше, чем просто хорошо». Иногда мы ложимся в постель, даже когда в квартире Джером. Он сидит этажом ниже на кухне и тюкает по клавишам ноутбука. Джером — это не тот самый писатель, это помощник Стейси. Он появляется рано утром, когда мы еще спим. У него свой ключ.
— Привет, Саул! Как дела? Как спалось?
Ему непременно нужно сообщить, что он уже пришел.
— Доброе утро, Саул, какой кофе будешь пить?
Он очень любезно дает мне знать, что я ему мешаю.
Джером учился в Оксфорде, у него диплом с отличием по двум специальностям. Когда он звонил Вере — Вере Стофски, пресс-агенту, то есть анти-пресс-агенту, — то называл ее только по имени. Он ко всем так обращался. Тогдашний руководитель Ай-си-эй Филипп Додд был для него просто Филом. Нью-йоркский дилер Стейси Джеффри Дейч — Джеффом. Все вместе мы выполняли странную, чрезвычайно сложную, расписанную по минутам работу — при помощи электронной почты, веб-сайтов и файлов в формате .pdf. К дверям дома то и дело подъезжал мотоциклист — забрать очередной DVD-диск или доставить какую-нибудь корректуру или образец обложки. В то же время — и по той причине, что большая часть этой работы осуществлялась в виртуальных пространствах Интернета, — я практически не видел реальных результатов своей деятельности, как будто искусство стало трудной для понимания разновидностью международной политики.
Порой мне приходилось изображать интерес, однако чаще я был предоставлен самому себе. В конце концов, нужно ведь как-то зарабатывать на жизнь.
Мой бизнес в Штатах даже после исчезновения Ника Джинкса продолжал существовать. Жидкий ручеек клиентов, которые проходили через мое агентство по трудоустройству, компенсировался поставками доноров в чикагскую клинику.
В Британии все обстояло иначе. После того трагического происшествия я самым радикальным образом свернул свою деятельность, сократив ее до минимума. По этой причине работа обрела удивительную простоту и динамичность: «Двух землекопов сюда!», «Трех землекопов туда!», «Быстрее залезайте в заднюю часть фургона!». Каждую неделю я встречал новую группу переселенцев, готовых вкалывать за «черный нал». Это были чернорабочие, штукатуры, каменщики. Работа находилась даже для тех, кто не обладал особыми навыками, даже для тех, для кого слово «кирпич» означало примитивные кирпичи из глины, для тех, у кого освещение ассоциировалось исключительно со светом керосиновой лампы, а еда — с поджаренной над костром на ржавых прутьях живностью, добытой на просторах саванны. Мне удавалось всем им находить не одну, так другую работу.
Выходные дни я проводил главным образом за рулем моего «BMW», курсируя туда и обратно по магистрали М25. Нажимая кнопки «хэндз-фри» желтыми от никотина пальцами, я отправлял по всей стране свою армию белых фургонов: из Гленкоу (съедобные моллюски) в Гластонбери (грибы), из Сассекса (салаты) в Шеффилд (выращенные в теплицах овощи). Почти каждый иностранный работяга вынужден накручивать мили ради права взяться за прополку лука-порея или сортировку свеклы. Литовцы и поляки, болгары и турки. Большинство из них находились на Британских островах легально, но были и нелегалы. Последние — своего рода невидимки, люди, привыкшие жить тайно и в самых суровых условиях. Мои люди.
Было сущей пыткой каждую пятницу возвращаться из брутальной реальности такой жизни на орбиту Стейси Чавес, чья жизнь проистекала, так сказать, внутри кавычек. Званые обеды с последними сплетнями о Ванессе Бикрофт и Пипилотти Рист. Долгие пустые разговоры, состоящие исключительно из упоминания незнакомых мне имен. Я изо всех сил пытался изображать из себя этакого крутого дельца: постоянно прижатый к уху мобильник, рассказы о дорожных пробках. Однако мое сердце все равно не лежало ко всему этому.
Я хотел, чтобы Стейси перестала принимать «золофт». Я хотел узнать, какая она без этого дерьмового снадобья.
— Ерунда, — возразила она и высокомерно хохотнула. За ней это водится.
По инициативе Джерома каждое воскресенье квартира наполнялась стопками воскресных газет. Стейси никогда их не читала, а я после очередной тяжелой недели находил в себе силы лишь на то, чтобы просмотреть страницы с телепрограммами. В начале лета я как-то раз совершенно случайно наткнулся на статью о малоизвестном, но вполне респектабельном философском обществе, расположенном неподалеку от Малет-стрит. Именно там когда-то началась моя трудовая деятельность.
Я показал газету Стейси: отрывок биографии, который при желании она могла бы обыграть.
— Этот человек похож на тебя, — сказала она.
Я вытянул шею, чтобы получше рассмотреть иллюстрировавший статью снимок. На нем был изображен один из бывших членов философского общества.
— Ой, они устраивают торжественный вечер, — добавила Стейси. Скажу честно, я не ожидал такого интереса с ее стороны к моему прошлому. Да он мне, собственно, и не нужен. На снимке был запечатлен Энтони Верден, главный герой опуса под названием «Идеалист». Эта книга — первый опыт автора в жанре биографии — неожиданно стала, если верить газетной статье, фаворитом литературного года.
— Вот тебе шанс познакомить меня с чем-то необычным, — заявила Стейси. Она доверчиво открыла мне свою жизнь и теперь была не прочь поближе познакомиться с моей.
Затерявшееся в пространстве между Сенат-Хаусом и пабом «Фицрой» философское общество не только не прекратило существования за годы моего отсутствия, но и явно процветало. Сочетая в себе старомодность храма науки и общественной библиотеки, оно сделалось еще более эклектичным и деятельным. Все залы и комнаты заново покрашены, лестницы отремонтированы, перила покрыты синим лаком. Подвальное помещение сдано в аренду сети закусочных «Сезам, откройся». Там подают фалафель и сок.
Когда мы там появились, участники торжественного вечера, посвященного вручению какой-то литературной премии, уже выходили на улицу. Мы не встретили никого из знакомых, зато Стейси Чавес узнали многие. Я представил ей Мириам Миллер, секретаря и главного фактотума общества. Было видно, что Мириам меня не узнала. Когда Стейси обмолвилась о моем удивительном внешнем сходстве с героем ее литературных трудов, Мириам посмотрела на нее как на безумную. Она поговорила с нами минуты три, после чего растворилась в толпе гостей.
Я надеялся, что меня еще помнят, представлял, что пройдусь между книжных полок, возле которых когда-то проводил долгие часы. Однако оказалось, что книги давно уже распроданы. Мне не оставалось ничего другого, как с чувством, близким к восхищению, наблюдать за тем, как Мириам и Стейси, две женщины, ставшие частью моей жизни, передвигались по залу, но по разным орбитам. Не зная, чем себя занять, я остановился перед столом, на котором стопками лежала написанная Мириам книга.
Я прочитал: «Энтони Верден был очарован людьми в той же степени, в какой боялся их». Затем стал перелистывать книгу в поисках иллюстраций. Их оказалось великое множество: добросовестно отсканированные изображения морских раковин, папоротников и матриц, природных узоров и чего-то похожего на компьютерный код. Все это было явно не для средних умов. Интересно, каким чудом Мириам сумела отыскать издателя, который дал согласие на дорогостоящий издательский проект с таким жутким количеством рисунков и фотографий.
Литературные потуги Мириам показались мне столь же высокопарными, как и ее статейки в брошюрках философского общества. «Энтони Верден был очарован людьми в той же степени, в какой боялся их. Его пугало, как каждый день они идут на работу. Их движения казались ему непредсказуемыми, эти движения представлялись ему более сложными, чем его собственные. Философское общество не было просто чем-то большим, чем он сам. Оно было исполином».
Ностальгия, которую я испытал, перелистывая книгу о Вердене, была сродни тем чувствам, какие испытываешь к брюзгливому пожилому родственнику, когда тот уже стар настолько, что не в состоянии испортить вам жизнь. Я поискал иллюстрации, относящиеся непосредственно к герою книги. Их оказалось крайне мало, и ни на одной он даже отдаленно не был похож на меня.
Рядом возникла Стейси. Она на ходу беседовала с низкорослым смуглым мужчиной в футболке.
— Мы побывали в одной больнице…
По ее интонации я понял: это увертюра к одной из ее излюбленных историй про то, как она принимала участие в съемках документального фильма.
— …в региональном центре для жертв противопехотных мин…
Это она о Манхисе, городке севернее Мапуту. Я потихоньку шел в нескольких шагах за ними. Мне было интересно, что она скажет.
— …наполовину человек, наполовину пластмасса. Они передвигаются, как только могут. У кого палка, у кого две, тачки, доски на роликах…
