Марина поставила пустую бутылку на мокрый кафельный пол, подняла фужер.
– Твое здоровье, ласточка…
– Твое, Маринушка…
Они чокнулись, губы медленно втянули кажущееся фиолетовым вино.
Пена давно успела опасть, в голубоватой воде перемежались неторопливые блики, прорисовывались очертания тел.
– Ой, здорово. Как в раю… – Сашенька зачерпнула фужером воды и отпила глоточек. – Мариш, с тобой так хорошо…
– С тобой еще лучше.
– Я тебя так люблю…
– Я тебя еще сильнее…
– Нет, серьезно… милая, красивая такая… – Сашенькина рука легла на плечо Марины. – У тебя грудь, как у Лолобриджиды…
– У тебя лучше.
– Ну, что ты, у меня крохотная совсем…
– Не скромничай, ласточка моя…
– Милочка моя…
Привстав и расплескивая воду, Саша поцеловала ее.
Фужер сорвался с края доски и бесшумно исчез среди голубых бликов.
Они целовались хмельными губами, пропитанные вином языки нещадно терли друг друга.
Переведя дыхание, Сашенька коснулась кончиком языка уголка губ подруги, Марина, в свою очередь, облизала ее губки. Проворный Сашенькин язычок прошелся по щеке и подбородку, потерся о крылышко носа и снова поразил Марину в губы.
Марина стала целовать ее шею, слегка посасывая нежную голубую кожу, Сашенька, постанывая, сосала Маринины мочки, лизала виски.
Вода плескалась от их порывистых движений.
Поцелуи и ласки стали более страстными, любовницы стонали, дрожащие руки скользили по мокрым плечам.
– Пошли, пошли, милая… – не выдержала первой Саша, забирая в ладонь грудь Марины.
– Идем, киса… – Марина с трудом стала извлекать из воды онемевшее тело. – Там простыня, Сашок…
Но Сашенька не слушала, тянула в черный прямоугольник распахнутой двери, пьяные глаза настойчиво молили, полураскрытые губы что-то шептали, вода капала с голубого тела.
Повинуясь Сашенькиной руке, они оказались в неузнаваемой прохладной тьме, разбрасывая невидимые, но звучные капли, с грехом пополам выбрались из коридора и, обнявшись, упали на кровать…
Догорающая спичка стала изгибаться черным скорпионьим хвостиком, огонек быстро подполз к перламутровым ногтям Марины, она успела поднести сигарету, затянулась и бросила спичку в пепельницу.
Прикурившая секундой раньше Сашенька лежала рядом, слегка прикрывшись одеялом и подложив руку под голову. Принесенный из ванной ночничок светился в изголовье на тумбочке. Бабушкины медные часы на стене показывали второй час ночи.
Марина придвинулась ближе к Сашеньке. Та выпростала руку из-под головы и обняла ее:
– Мариш, а у нас выпить нечего?
– Заинька, больше нет…
– Жаль…
Марина погладила ее щеку, потом вдруг тряхнула головой:
– Так, постой, у меня же планчик есть!
– Правда?
– Точно! Вот дуреха! Забыла совсем!
Она села, забрала у Сашеньки сигарету:
– Хватит это дерьмо курить… сейчас полетаем…
Безжалостно расплющив головы сигарет о живот Шивы, она подошла к книжным полкам, вытянула двухтомник Платонова, из образовавшегося проема достала начатую пачку «Беломора» и небольшой кисет. Сашенька приподнялась на локте, томно потягиваясь:
– Оооой… все-тки как у тебя уютненько…
– Хорошо?
– Очень. Кайфовый уголок. Здесь любовью заниматься клево. И ночничок уютненький…
– Ну я рада… – Марина села за стол, включила настольную лампу достала из кисета щепотку зеленоватого плана и костяной поршенек.
Ее голое красивое тело, таинственно освещенное бледно-желтым и бледно-голубым, казалось мраморным.
Откинув одеяло, Сашенька села по-турецки:
– Маринк, я тебя люблю офигенно.
– Заинька, я тебя тоже…
Марина выдула в пригоршню табак из гильзы и принялась смешивать его с планом.
– Набей парочку, Мариш, – шлепнула себя по бедрам Саша.
– Конечно, киса. Это крутой план. Из Ташкента.
– Мариша.
– Что, киса?
– А у тебя мужчин не было за это время?
– Нет, кошечка… а у тебя?
Сашенька тихо засмеялась, запрокинув голову:
– Был мальчик…
– Лешка твой?
– Неа. Другой… там, знакомый один…
– Бесстыдница.
– Ну я больше не буду, Мариш…
– Хороший мальчик?
– Ага. Нежный такой. Правда, кончает быстро.
– Молодой еще.
– Ага. Ничего, научится…
– Конечно…
Сашенька сняла трубку со стоящего на тумбочке телефона, набрала наугад номер.
– Опять хулиганишь, – усмехнулась Марина.
Саша кивнула, подождала немного и быстро проговорила в трубку:
– Радость моя, можно у тебя клитор пососать?
Марина засмеялась.
Сашенька захохотала, нажала на рычажки и снова набрала:
– Мудачок, ты когда последний раз ебался? А? Нет, что ты. У меня все дома. Ага… ага… сам ты дурак!
Ее пальцы придавили рычажки, голое тело затряслось от смеха:
– Ой, не могу! Какие кретины!
Бросив трубку на телефон, она изогнулась, потягиваясь.
Голубой свет нежно обтекал ее складную худенькую фигуру, делая Сашеньку более стройной и привлекательной.
Набивая вторую гильзу, Марина покосилась на любимую.
Заметив взгляд, Сашенька медленно приподнялась на коленях и изогнулась.
– Прелесть ты какая, – улыбнулась Марина, забыв о папиросе, – только еще, еще вперед немного… вот так…
Саша изогнулась сильнее, небольшие грудки дрогнули, свет заискрился на беленьких волосиках пухлого лобка.
Томно прикрыв глаза и постанывая, она облизывала губы.
– Афродита…
Сашенькины руки скользнули по телу и сошлись в паху.
– Ты уже хочешь, киса? – спросила Марина.
– Я всегда хочу, – прошептала Саша и вытянулась поверх одеяла, поглаживая свои гениталии и делая Марине знаки языком.
– Сейчас, милая…
Марина закончила набивать, подошла, вложила папиросу в губы подруги, другую в свои, чиркнула спичкой.
Приподнявшись на локте, Сашенька прикурила, сильно затянулась, с коротким всхлипом пропустив глоточек воздуха. Она всегда курила план профессионально – ни одна затяжка не пропадала даром.
Марина подожгла скрученный торец папиросы, легла рядом.
– Вуматной косяк… – пробормотала Саша, сжимая зубами папиросу и поглаживая себя по бедрам.
– Азия, – Марина жадно втягивала горьковатый дым, подолгу задерживая его в легких.
Над тахтой повисло мутное облако.
Когда папироса почти кончилась, Марина почувствовала первый «приход»: комната мягко качнулась, расширяясь, голые Маринины ноги потянулись к удаляющемуся окну.
Она засмеялась, прикрыла глаза. В голове ритмично пульсировали разноцветные вспышки.
– Ой, поплыли! – раздался рядом непомерно громкий голос Саши. – Косячок охуительный, Мариш! Набей еще по штучке!
Давясь от смеха, Марина посмотрела на нее.
Рядом лежала огромная голубовато-белая женщина: ноги маячили вдалеке, грудь и живот сотрясались от громоподобного хохота, в толстых губах плясало тлеющее бревно.
Марина повернулась, ища пепельницу. Вместо нее на расползшейся во все стороны тумбочке зияла невероятная каменная лохань с горкой грязных березовых поленьев.
Хихикая, Марина бросила туда папиросу.
Что-то массивное пронеслось у нее рядом с виском и с громким треском расплющило тлеющее бревно о дно лохани.
– МАРИШ, ЧТО ТЫ ОТВЕРНУЛАСЬ?!! – загрохотало над головой, и непонятно откуда взявшиеся мраморные руки сжали ее грудь.
Стало очень приятно, ново и легко.
Марина повернулась.
Перед ней возлежал яркий многометровый Будда. Большие губы его громко раскрылись:
– ОБНИМИ!!
Руки потянулись к Сашеньке, покрыв долгое расстояние в считаные минуты.
Постанывая и всхлипывая, они стали целоваться.
Марине казалось, что она целуется первый раз в жизни. Это длилось бесконечно долго, потом губы и языки запросили других губ и других языков: перед глазами проплыл Сашенькин живот, показались золотистые кустики по краям розового оврага, из сочно расходящейся глубины которого тек сладковатый запах и выглядывало что-то родное и знакомое.
Марина взяла его в губы и в то же мгновенье почувствовала, как где-то далеко-далеко, в Сибири Сашенькины губы всосали ее клитор, а вместе с ним – живот, внутренности, грудь, сердце…
После седьмого оргазма Сашенька долго плакала у Марины на коленях.
К одиннадцатому шли долго и упорно, словно советские альпинисты на Эверест, достигнув вершины, радостно и облегченно плакали, по-сестрински целовались в раскрасневшиеся щеки, заботливо укрывали друг дружку, бормотали детские нежности, рассказывали о наболевшем, клялись в верности и любви, ругали мужчин и советскую власть, снова целовались, делились прошлыми воспоминаниями, снова клялись, снова укрывали, снова целовались, снова клялись и засыпали, засыпали, засыпали…
Марина осторожно шла по длинному коридору из голубой, слабо потрескивающей пены. Несмотря на свою воздушность, пена была прочной и вполне выдерживала Марину, громко похрустывая под голыми ступнями.
Впереди просвечивал конец коридора.
Кто-то громко крикнул сзади:
