Если Чикатило правильно вычислил Никитину логику, тому оставалось одно: уплатить десять косарей (по пятьсот за каждый из горячих билетов) в московский офис австрийской компании. В которой — мы точно знали, они нам обмолвились пару дней назад — реально сделать заказ прямо в день гонок и даже рассчитывать (за доплату, уже включённую в эти пятьсот на рыло) на экспресс-доставку в течение нескольких часов. Только это помогло бы нам остаться относительно чистыми перед клиентами — а уж если Никита решил мутить честный бизнес, он должен был быть верен этому принципу. Такие люди вообще всегда верны своим принципам — наверное, это хорошо.
Ясное дело, Никита должен был передавать деньги через нас — сам он не стал бы опускаться до того, чтобы сквозь пробки продираться на своём «сабурбане» в какой-то средних возможностей офис и оплачивать там какие-то билеты, у него был не тот левел. Только исходя из этих соображений Чикатило и задумал всю заморочку.
Если деньги попадали к нам в руки — всё, мы были на коне. Мы становились свободными от всех долгов и выплат — если не считать оплату четырёх билетов для Бородача и компании, которые мы и так собирались оплатить в тот день. Для этого я специально принёс в офис казну Клуба Красивых Мужчин. Мы собирались расстаться с ней в случае, если нам не придётся ударяться в бега.
На фоне наклёвывающейся сделки эта выплата казалась несерьёзным побочным вложением. Мы должны были уйти в минус, а теперь вот получалось, что входим в глубокий плюс. Да мы входили просто в невиданный, небывалый, неестественно огромный плюс! Это напоминало такие американские горки. С утра мы собирались расстаться с двумя штукарями, а уже через час намеревались поднять восемь. Может, кому-то это покажется несерьёзным, но в нашей совместной биографии ещё никогда не фигурировали такие цифры, нет, никогда.
Нам оставалось только ждать, параллельно решая более мелкие сопутствующие проблемы.
Вдруг моё сердце ёкнуло и чуть не выпрыгнуло вниз, отдельно от тела — так бывает, когда вас пронзают страшные догадки. Мысли, которым место только в фильмах ужасов про графа Дракулу. Я поменял несколько цветов — от бордового до сыроежечно-зелёного, — обдумал всё ещё раз и повернулся в сторону Чика.
— Чикатило, — промямлил я голосом, от которого мне самому сделалось не по себе, — Чикатило. Я знаю, где ты ошибся.
Чикатило вжался в кресло.
— Продолжайте, батенька.
— Ты сказал, что с утра звонил Аннелис. Что напрягал её по полной, и она только что выдала тебе ответ на монитор.
— И??? И, батенька, и???
— Ты знаешь, который у них сейчас час? Половина восьмого. Утра. Судя по твоим словам, ты звонил Аннелис приблизительно часов в семь. Они там все, конечно, трудоголики — но не до такой же степени.
— Ну, это не очень серьёзно, — облегчённо вздохнул Чик (и даже Илона как-то расслабленно сдулась, приняла в своём кресле более вольготную позу). — Отмазок много. Она сегодня дежурила. Или я позвонил ей домой. Или ещё что-нибудь в этом роде.
— Они могут проверить.
— Они не бельмеса не понимают по-английски. Никто. Ни Стриженов, ни этот нэцкэ Никита. Ни все остальные богатые дядья. Но дело даже не в этом — у них просто нет времени на все эти проверки. У них есть всего пара часов — только в этом случае билеты будут у клиентов сегодня вечером.
— Они могут нанять независимого переводчика.
— Маловероятно — это тоже требует времени. Хотя… лучше перестраховаться. Поэтому давайте сейчас все вместе сфабрикуем несколько факсов. С письменными ответами мисс Ванкер… Ванкув-долбаной, мать её, Аннелис. Илона, у тебя есть замазка?
У Илоны была замазка — белый флакончик, точно такой же, как тот, что стоял у меня на столике миллион лет назад, во время начала карьеры в «Каскаде+». За все эти годы такая продукция не изменилась ни на йоту — есть вещи, которые уже сейчас достигли вершины, апогея своей эволюции, и что-либо менять в них уже без мазы. Мы (уговор — дороже денег) закинули внутрь себя по полфаланги сорокаградусной и все втроём принялись подделывать документы, резать ножницами ксерокопии факсов, замазывать отпечатавшиеся на ксероксе края — пока наши поделки-подделки тоже не достигли вершины своей эволюции.
— Милая Илона, — спрашивал Чикатило в процессе, — тебя устроят две тысячи долларов Соединённых Штатов Америки — знаешь, это такие, серого с зеленцой цвета, с портретами президентов по центру?
— Милый, бля, Чикатило, — не в тему вклинивался я, — а известно ли тебе, что с нами сделает Никита, если наша обманка раскроется?
Но Чикатило махал на меня рукой, как на муху — он не хотел меня слушать, он хотел слушать Илону. Которую устраивали две тысячи долларов гринго, которая выгибала (разминая) спину, выпячивая лакомые и, как всегда, обтянутые обтягивающим сисечки. И говорила, что купит себе «восьмёрку» или «девятку» и что мы двое — просто поразительные люди. Даём ей возможность заработать — постоянно — и при этом ни разу не пытались использовать это для получения плотского удовольствия. Если бы при этом она смотрела не на полуфабрикат нашего творчества, а на Чикатилу, она бы увидела на его похотливой роже такое желание плотского удовольствия, что тут же прикусила бы свой сексуальный язычок и навсегда перестала бы носить своё обтягивающее. Или же — наоборот — бросилась к нему в ширинку прямо при мне.
Потом полуфабрикаты сложили вчетверо и сунули мне в задний карман — я собирался сгонять к австриякам, заплатить им две тысячи (наших, кровных, честно заработанных на нелегалах) за билеты для Бородача и компании, и по пути я должен был скинуть обрывки в наиболее удалённую от офиса «Лауды» урну.
С этим Бородачом мы теряли восемьсот долларов из нашей общей кассы. Конечно, мы не сомневались, что долбаный Дераад потом отдаст нам всё до копейки, но у австрийцев были другие цены. Один билет стоил у них не триста долларов, а пятьсот — их тарифы росли обратно пропорционально оставшемуся до гонок времени и, ясное дело, по пятницам достигали зенита. Забить же на Бородача сотоварищей мы не могли — во-первых, нельзя было допустить, чтобы он начал трезвонить в офис и случайно нарвался на Стриженова, а во-вторых — во-вторых, мы же были хорошими ребятами, почти полностью положительными персонажами.
Я вернулся где-то через час — дочерняя компания австрияков находилась не так чтобы очень далеко, на Китай-городе. В лифтовом холле я увидел запыхавшегося Чикатилу — у него было прерывистое дыхание, испарина на лбу и галстук, который он неумело пытался затянуть узлом на своём отражении в глянцевой поверхности металлической угловой стойки. У меня (в который раз за то утро) ёкнуло внутри:
— Чикатило! Что случилось?
— Ничего, — сказал Чикатило, заскакивая в лифт: у меня сложилось впечатление, что я застал его врасплох, что он занимался чем-то порицаемым. — Просто я опаздываю. Мне надо ехать со Стриженовым в «Вестерн Юнион». А тебе сейчас будет звонить Нэцкэ. Ты сможешь повторить Нэцкэ всё, что я с утра говорил Стриженову?
— Ясное дело. Не дурак.
— Отлично. Ты поговорил с этой, как её…
— С Бертой? Да, всё нормально. За триста баксов она выпишет нам что угодно.
— А если Ник сам решит поехать?
— Я думаю, мы узнаем об этом заранее. Звякнем этой Берте и договоримся разделить всё напополам.
Чикатило посмотрел в лифтовый потолок.
— Тоже правильно. Половины жалко, но лучше никогда не жмотиться. Иначе не будет даже её.
Берта была австрийской подданной, которая уже лет семь как вертелась почему-то в Москве — какой-то неудовлетворённой крейзи с извращённой психикой, типа Джоанны Стингрей. Иногда нам казалось, что она сильно пьёт по окончании рабочего дня. Тогда всё это сыграло нам на руку, потому что за эти годы Берта с головой въехала во все здешние расклады — она не обламывалась сделать по дружеской просьбе липовую бумажонку за триста долларов. Любой другой европеец на её месте нацепил бы глупую улыбку — «I can't help u, sir» — и послал бы нас на все четыре, если речь идёт о сторонах, или три, если речь идёт о буквах. А может быть, даже заложил бы нас начальству — из офисной солидарности и в целях поддержания общего уровня деловых отношений в этой дикой, но рвущейся к свету стране. А вот Берта была готова на всё.
Иногда такое случается — некоторые люди по ошибке природы рождаются не в той местности, и их всю дорогу тянет в какую-нибудь необъяснимо манящую пердь: я не о скучающих по родине эмигрантах, я о тех единицах, которые почему-то приживаются в чужой общине и с лёту хавают все её расклады. Нам несказанно повезло с этой самой Бертой, но в конце концов во всей этой одиссее было не обойтись без фактора везения. Без него вообще никогда ничего не выходит — если кто-то думает, что всего можно добиться только усидчивостью, каменной задницей и самоотверженной работой, то он глубоко ошибается.
