А потом мы оставили на стриженовском столе Бертину квитанцию и тринадцать долларов сдачи, выключили освещение и вышли вон, забыв запереть дверь на ключ. Да это, если честно, всегда было номинальным — воровство в офисах здесь исключалось, никому даже и в голову не пришло бы ломиться сюда после окончания рабочего дня.
Напоследок мы зашли в туалет, чтобы переодеться. Можно было сделать это, разумеется, и в офисе, но Чик сказал, что он хочет последний раз посидеть в запертой кабинке, впитать в себя напоследок позитив, ауру толчка и всего «Лауда-Тур» в целом. Прямо возле раковины, между лёгким дезиком-антиперспирантом и неуклюжим баллоном геля для бритья, стояла писулька, помещённая в стеклянную рамочку для памятных фото:
Уважаемые господа! Просим Вас проявлять уважение к соседям по Бизнес-Центру и не уносить парфюмерные принадлежности из мужской комнаты. В противном случае мы не сможем в дальнейшем обеспечивать Вас необходимыми средствами личной гигиены.
Администрация
Чикатило вытащил из кармана маркер и написал крупными буквами прямо на зеркале: «Засуньте свои средства личной гигиены себе в анус». Это был не его стиль, но на большее в тот вечер он был не способен.
Он запихал в свой рюкзак и средства личной гигиены, и писульку. Я начал было нести что-то без малого восьми штуках, осевших в нашем общем кармане, и плюс ещё о тысяче двухстах баксов, которые с мы отберём у зарвавшегося Бенни Дераада, и о том, что у нас же теперь не тот уровень. Чикатило слушать меня не хотел.
— Вот это, — потряс он писулькой у меня перед глазами, — вот это — как раз то, что к смене уровня не имеет никакого отношения. Оно существует на прямых, безнадёжно параллельных этому. Эти понятия не-ре-ле-вант-ны.
Я понял, что Чик пьян, как водитель грузовика в пятницу вечером. Тогда и была, кстати, пятница, вечер — поэтому мы переоделись, подхватили внизу заждавшуюся Илону и двинулись в загул по вечерней Москве. В «Красных столах» мы подцепили кучу раздолбаев и тут же пропили первый стольник из без-малого-восьми-штукарей — это становилось опасным, и было решено скинуть мне все деньги и отправить меня домой, от греха подальше. Честное слово — если бы я не пожертвовал тогда собой, мы бы повели весь сброд в ресторан «Прага» и оставили там всё до последнего цента.
Всё было как всегда: тёплый асфальт, пьяный Алкоголист, красные столы и засосы — от хорошего — под ложечкой. Всё, кроме того, что это происходило в последний раз. И мы оба об этом знали — это было так же определённо, как то, что той ночью Чикатило должен был наконец откатать свою (теперь уже бывшую) секретаршу Илону.
ГЛАВА ПРОМЕЖУТОЧНАЯ, МЕЖСЕЗОННАЯ
2 ЧАСА С MTV: «Babylon»
Звонок из волшебного города Амстердама, в котором много каналов, утлых судёнышек, негров и легализованных лёгких драгз, звонок из этого города раздался, как обычно, неожиданно и среди ночи. За несколько месяцев я уже привык к тому, что Чикатило никогда не научится помнить о разнице в часовых поясах. О том, что его зашкаливающе-сумасшедший график жизнедеятельности не совпадает с моим. Что не все люди живут по таким же психованным биологическим часам.
Настя недовольно поморщилась во сне, промурлыкала что-то нелитературное и перевернулась на другой бок. Я посмотрел на часы: так и есть, половина третьего. Самое время для звонков другу на родину Долбаный наркоман. Я обмотался одеялом (потому что всё никак не мог заделать щели в окнах, я всегда был плохим завхозом), скрипнул пружинами дивана и поплёлся на кухню, протирая глаза:
— Алло, Чикатило?
— Wake up! Wake up! — запел Чик. Вещица называлась — вот странно-то! — «Babylon» (Чикатило сказал бы: «Знак!») и принадлежала маргинальной команде «Рор Will Eat Itself». Альбом девяносто четвёртого года, «Two Fingers My Friend».
— Здравствуй, дружище. Ты под чем?
— Здесь трудно вспомнить, под чем ты в данный момент находишься. Заходишь в смарт-шоп, спрашиваешь, что у них есть. Они впаривают тебе какой-нибудь пакетик, и ты, не читая названия, заглатываешь. Можно, конечно, каждый раз покупать одну и ту же шнягу — но я пока что в поиске. Я хочу перепробовать всё, но спешить не могу: у меня ведь график.
Ещё в самом начале Чикатило, одурев от всего этого драг-феиерверка и насмотревшись на улицах на с торчков-попрошаек, которые действуют на подсознание лучше всех антинаркотических пропаганд мира, решил придерживаться с этим делом строгого распорядка. Согласно которому тяжёлые наркотики (которых в смарт- и кофешопах не было, зато было как грязи у каждого второго афроамстердамца) ему полагались не чаше, чем раз в два месяца. А всякий лайте он позволял себе употреблять не чаще раза в неделю — за исключением дури, разумеется, потому что здесь Чик никаких ограничений себе не ставил. Да это было бы как минимум глупо после всех этих лет (с момента, когда он начал курить с янковскими тинейджерами луизианскую мэри джейн, их прошло как минимум тринадцать, а то и четырнадцать) периодического злоупотребления.
— Ну как ты там?
— Я только что из Франции. Провернул там кое-что. Говёная страна, никакого движа.
— Ты серьёзно?
— Да. На самом деле я вот что могу сказать тебе насчёт Франции. Это не совсем говёная страна — я неправильно выразился. Это — ну, как бы тебе сказать — не молодёжная страна. Туда надо ехать с дамой сердца, таскать её по всяким Луврам и Эйфелевым башням. Водить в музей д'Орсэ на импрессионистов. Но только вдвоём, понимаешь? Строго и сугубо вдвоём. Потому что любой тусовке здесь уже делать нечего, она здесь загнивает.
Я приподнялся, взял с холодильника пачку «ЛД лайте». Приоткрыл форточку, включил газ для компенсации, закурил.
— Ты считаешь, что три человека — это уже тусовка?
— Конечно. Даже два человека, не связанные сексуальными узами, — это тоже тусовка. Мы с тобой — тусовка. А если бы мы были педиками — мы бы тусовкой не были.
— Хорошо, что мы с тобой не педики, Чикатило.
— Да. Вы, как всегда, правы, батенька. Иначе мы с вами начистили бы друг другу рыла ещё в самом начале.
— А разве педики чистят друг другу рыла?
— Ну… не знаю. Наверное… ну они же мужчины в конце-то концов хотя бы на физиологическом уровне. Хотя… блин, вот сложный вопрос. Знаешь, я как-то ещё не думал об этом. Блядь, а ведь ты меня всерьёз озадачил.
Я наполнил рот дымом и начал пускать в атмосферу кольца. Колец получилось пять — на большее меня ещё ни разу не хватило.
— Всё решается очень просто. Подойди и спроси у кого-нибудь из них. У вас же их там как у дурака фантиков. Гей-квартал находится прямо в кильватере Ред Лайте — это знаю даже я, который в Амстере никогда не был. Представься журналистом, походи по их кабакам и поспрашивай: парни, а вы чистите друг другу рыла? Или только задницы?
Я окончательно проснулся. Как и всегда во время звонков Чикатилы, я снова ощущал себя в каком-то милом сердцу, но уже срисовавшемся пространстве. В экс-реальности, в которой меня уже несколько месяцев не было. Наверное, это называется шизофренией — раздвоение личности, мания отождествления или как там это обозначается в терминах.
Я часто пытался — и не мог — представить себе, g что было бы тогда, в середине сентября девяносто з восьмого, если бы мне не отказали в шенгенской визе. Сначала мне казалось, что я точно так же мотался бы по всей Европе, выбивал бы там отовсюду липовые кредиты по сфальсифицированным документам. Курил бы дурь, употреблял лайте, пил бир и был счастлив. Только чем дальше, тем больше я начинал в этом сомневаться. Потому что если моя система ценностей начала видоизменяться здесь, то почему с ней не должно было произойти того же самого в Амстере.
Тогда я вышел из посольства какой-то обновлённый, что ли. В таких случаях требуется говорить: опустошённый, но я говорю: обновлённый. Не уверен, что всё, что ни делается — к лучшему; скорее всего, ко всему, что бы ни делалось, приемлем лаконичный принцип «Так надо». «Не обсуждается». Камни в том, что это «так надо» не обязательно должно быть к лучшему, оно может быть к какому угодно. Но к нему привыкаешь — потом, с течением времени.
Мы тогда долго сидели в каком-то дворике на Старом Арбате и выкурили, по-моему, чуть ли не целый бокс за один раз. Говорить было не то чтобы не о чем — нет, просто безо всяких разговоров было понятно: вот мы и разбегаемся. No-one's 2 blame, просто так получилось. Чикатиле необходимо было уехать — одному или со мной, или с кем-нибудь ещё — здесь тоже было «так надо», и оно, как и все остальные «так надо», не обсуждалось. А мне теперь глупо было надеяться получить шенген раньше, чем через пару-тире-тройку лет: всё-таки мы немного поработали с посольствами, мы знали их расклады.
Скорее всего, мне не дали визу из-за кризиса: тогда все иностранные посольства были настороже, они боялись притока молодых нелегалов из Восточной Европы. Которые под давлением безысходности впишутся на их просторы и начнут обчищать их, как варёные креветки. Это потом они поняли, что русскому человеку пох…ю все эти кризисы, экономику и социальные заморочки: как бы его ни увольняли с работы, как бы ни понижали з/п — всё равно он будет жить на (с большой буквы) Родине, потому что здесь самая дешёвая водка и бесплатные берёзки-матрёшки-валенки. Но тогда, я же говорю, тогда они были настороже и боялись геморроев. Если бы Чикатило не успел получить свой многократный шенген до 17 августа, наверное, ему тоже показали бы шиш с маслом. А может, и нет — все-таки он подавал деловое, а не частное приглашение. Да и по возрасту он уже вышел из категории молодёжи, которая во всём мире ограничивается цифрой 26 и поддерживается всякими айсиками, скидками и полухалявными койками в хостелах — обычно посольства учиняют репрессии именно по отношению к ней, потому что от неё можно ожидать больше гадостей, чем от других слоев населения. Здесь посольства правы — после определённой черты гадости делать не хочется. Хочется лежать на диване, чесать яйца и пялиться в поганый ящик. А днём — ходить на работу, желательно сидячую, и делать мани на новый ящик, с последними опциями и прибамбасами.
