Джей Стивенс - Штурмуя небеса

Представьте себе, как топочут несколько дюжин полицейских, взбегая по широкой викторианской лестнице. Именно этот шум и услышал Лири. А впереди всех несся жилистый, как питбуль, помощник окружного прокурора с забавным именем Г. Гордон Лидди.[100]

Второй раз за четыре месяца Лири арестовали за хранение марихуаны — и опять не его собственной. Сидя в наручниках внутри полицейской патрульной машины, он мечтал перемотать время назад и вновь очутиться в безопасном уединении хижины в предгорьях Гималаев, возвратиться в те месяцы осени 1964 года, когда казалось, что его путь идеально верен, в то время, когда будущее еще казалось ярким, прозрачным и безоблачно ясным.

Когда они с Неной прибыли в Калькутту, Лири последовал совету Гинсберга и поехал на реку Ганг, чтобы посмотреть на погребальный обряд. Мертвых клали на самодельные суденышки, которые затем поджигали и пускали в священные воды Ганга. Наблюдая, как погребальные судна плывут по течению, Лири заодно отмечал про себя, что небо черно от канюков, а в воздухе чувствуется стойкий аромат марихуаны. Он глубоко вздохнул, внезапно почувствовав прилив сильного одиночества, и ему в голову пришла мысль. «Смерть — это просто когда перестаешь дышать».

В Бенаресе, пока Нена спала, он нанял лодочника, чтобы тот перевез его на другой берег Ганга, предположительно населенный демонами. Когда он, так и не понимая до конца, чего здесь ищет, выбрался на другой берег, внезапно перед ним возник старик в оборванном дхоти, который, сверкая глазами, забормотал что-то на таинственном языке. Лири охватил страх и он быстро бросился назад.

Внезапно я осознал передо мной — древний учитель, который ждал меня здесь всю жизнь Я хотел вернуться и броситься перед ним на колени Но меня сковал страх, и одновременно я думал а вдруг это какой-нибудь обезумевший фанатик? Тогда он нападет на меня за то, что я осквернил святое место

Лири вернулся к лодке, надеясь, что лодочник растолкует ему это странное происшествие. Но лодочник был испуган не меньше его и немедленно отчалил.

Лири, не задумываясь, вскарабкался в лодку. На полпути безмерность того, что он сделал, накрыла его. И он зарыдал: он встретил Будду — и убежал от него.

В Дели он встретился с Ральфом Мецнером. Тот отвез его в залитый лунным светом Тадж-Махал, где они провели прекрасное ЛСД-путешествие. Затем они отправились в Алмору, у подножия Гималаев, где Мецнер учился у Ламы Говинды, австрийца по происхождению, одного из виднейших деятелей тибетского буддизма. А впервые Лири и Мецнер наткнулись на его статьи, еще занимаясь восточными учениями в Гарварде. В благодарность они послали ему «Психоделический опыт», а он ответил им приглашением посетить его в Алморе, если им случится быть в Индии

Хотя Лама Говинда всегда отрицал, что он гуру, он все же согласился ежедневно по часу в день наставлять Нену и Тима в восточном мистицизме. Во время одного из этих уроков, проходящих вполне по-европейски, за чаем и печеньем, Лама Говинда сообщил Тиму, что он — не больше чем пешка в гигантском замысле.

В прошлом, — сказал Лама Говинда, — многие из тех, что хранили древние традиции, осознали, что развитие человечества обусловлено союзом между наукой внешнего мира, развивающейся на Западе, и внутренней йогой, практикуемой на Востоке. Становилось необходимым нарушить вековые традиция молчания и позаботиться о просветлении Запада. Восточная философия должна прийти в Америку и Европу через книги и мудрых учителей. Перевод Эвансом-Венце «Тибетской книги мертвых» был только частью этого великого плана. Когда же стало известно, что группа гарвардских психологов использует древний буддийский текст как руководство для вхождения в вызванное наркотиками сатори, это конечно вызвало величайший интерес.

«Ты, — сказал Лама Тиму, — и есть предсказуемый результат этой стратегии, развертывающейся уже на протяжении пятидесяти лет. Ты просто невольный исполнитель величайших преобразований нашего века».

Конечно, это было подтекстом многих разговоров Тима с Хаксли, Хедом и даже Уоттсом, но услышать об этом замысле за чаем в хижине в заснеженных Гималаях, да еще в таких уверенных выражениях, — это было серьезным потрясением. И внезапно Тим понял — значит, все легенды о восточных учителях в итоге оказались правдой.

Лама Говинда был не единственным бывшим европейцем, живущим в Алморе у подножия Гималаев. Через несколько долин от него обитал Шри Кришна Прем, в миру Рональд Никсон, младший современник Хаксли. Заинтересовавшись восточной философией в Кембридже, Никсон поехал учиться на восток, пленился восточной мистикой (как и многие представители его поколения) и стал ярым последователем Кришны. Когда он встретился с Лири, ему было шестьдесят семь. Рослый, полный энергии седовласый мужчина. Однако под шафрановым монашеским одеянием все еще билось сердце английского джентльмена. Он слышал о программе изучения псилоцибина в Гарварде и решил нарушить свое правило не принимать посетителей, пригласив Мецнера и Лири на ланч. Мецнер потом говорил, что тот день наполнил ценностью все его путешествие в Индию.

За шерри Шри Кришна Прем рассказывал им о существующем на востоке понятии гуру — учителя. Истинный гуру, объяснял он им, это внутренний голос высшего внутри каждого человека. Но очень немногие люди достаточно внимательны, чтобы прислушаться и расслышать этот невнятный шепчущий голос. И тогда нужен внешний гуру, учитель, который будет действовать как своего рода усилитель гуру внутреннего. Но учась у учителя, человек никогда не теряет из вида внутреннего гуру, потому что однажды он пойдет дальше туда, где учитель уже не сможет ему помочь, и вернется к внутреннему пути.

По впечатлению Мецнера, если уж кто и был учителем Тима, так это именно Шри Кришна Прем. Если даже это и так, то в его коротком наставлении содержалось явное предупреждение. В одну из их последних встреч Шри Кришна Прем внезапно посерьезнел и обратился к Тиму: «Пришло время сказать одну важную вещь, которую тебе необходимо осознать. В течение веков наши индийские философы наблюдали, как все вокруг приходит и проходит. Империи, религии, голод, счастливые времена, нашествия, реформы, освободительные движения и репрессии. И наркотики. Наркотики обладают силой и опаснейшей властью над людьми, превосходящей все остальное. Они открывают тайники сознания и приносят радость и удовольствие. Они дают величайшие возможности. Но в то же время они могут сбить человека с истинного Пути».

Групповое фото участников Касталии: на переднем плане Тимоти Лири и Нена Шлегругге

Затем он рассказал длинную притчу о йоге, которого обвинили в изнасиловании. Все стали его поносить и относиться к нему с презрением, хотя еще вчера считали мудрым человеком. Но йог не обратил внимания на свою пошатнувшуюся репутацию и продолжал следовать внутреннему пути. Годы шли, и наконец девушка, обвинявшая его, раскаялась и назвала имя истинного насильника. Жители деревни вновь изменили свое мнение и опять начали называть йога добрым и мудрым человеком. Но йог не обратил на это внимания и продолжал следовать своему внутреннему пути.

Спустя долгие месяцы Лири почувствует на себе всю тяжесть этой притчи, но в то время это был не более чем еще один разговор, из числа многих, состоявшихся в Алморе. Позднее он будет рассказывать всем, что тут, в Гималаях, люди достигли таких уровней зрения, что проникновение в королевство подсознательного, постоянная телепатия и странствия души отдельно от тела стали для них привычным делом.

В Алморе Тим и Нена сняли домик, сдававшийся местной методистской миссией. Они наняли повара Муслима. Однажды Тим послал его на деревенский рынок, и тот вернулся с таким гашишем, которого Лири отродясь не пробовал. Гашиш обеспечил ему необходимый настрой для единственного практического дела, которым он занимался в Индии, — перевода «Дао дэ цзин» на «универсальный психоделический язык». Делал он это так: взял семь или восемь переводов гностических строф «Лао-цзы». Прочитав первый и впитав его в себя, пропуская сквозь все, что он знал о психоделии, он брался за второй. А все ненужное он опускал — его интересовала лишь неприкрытая психоделическая суть «Дао…».

Алмора казалась идеальнейшим местом для медового месяца Тима и Нены. Но тем не менее все пошло наперекосяк. Между супругами росло непонятное напряжение. Мецнера, жившего в одной из гостевых комнат их домика, это побудило к более скорому (чем он планировал) отъезду обратно в Миллбрук. Самым печальным в распаде третьего брака Тима было то, что в Ламе Говинде и его жене Ли Готаме Тим обнаружил именно ту совершенную любовь, то взаимопроникновение сознаний, которое и было «ключом к личностному развитию». Он пытался как мог, но ему никак не удавалось наладить подобной связи с Неной. ЛСД, который был обычно для Лири сильным возбуждающим средством, только увеличивал стену между ними.