— Ага, — самодовольно осклабился Чик. — Когда-нибудь я оставлю свои автографы на всех стенах этой конторы. Мои граффити ещё долго будут пестреть в её лабиринтах, заставляя последующие поколения школяров задуматься о…
— Летом здесь будут делать глобальный ремонт, так что можешь даже не надеяться. Кстати, ты был вчера в офисе, когда Кульков подъе…ал меня насчёт пиджака?
— Да брось ты, он это просто так сказал. Такие люди всегда так говорят, это у них фишка такая. Они сначала завоёвывают твоё расположение, а уже потом прикидывают, надо оно им или нет.
Накануне вечером Человек-Метеор подошёл ко мне и начал громко шептать на ухо, так, чтобы все слышали, но осознавали секретность и конфиденциальность:
— Отпечатай мне, пожалуйста, одно письмецо. И отправь его Иосифу Давыдовичу Кобзону, вот его адрес.
В первой половине письма Кульков пытался объяснить адресату, кто он (Кульков) такой и откуда, собственно, дует весь этот поганый ветер. Он очень подробно описывал визит Кобзона в город Днепропетровск в начале восьмидесятых. «Я был директором Днепропетровского дома культуры, в котором Вы выступали, — писал он. — Смею надеяться, что в Вашей памяти наша встреча отложилась, пусть даже не так отчётливо и ярко, как в моей».
После долгих предисловий, подлизываний и подсасываний Кульков переходил к делу. Оно было, как и все его дела, склизкое и незаконное. Иного я от него и не ожидал. Разумеется, Кобзон интересовал его не как артист, а как денежный мешок. Я думаю, что его вообще все люди интересовали только с этой точки зрения. Попросту говоря, Кульков предлагал Иосифу Давыдовичу вложить какие-то астрономические доллары в очередную свою аферу, связанную чуть ли не с золотоискательством на Аляске. Я думаю, что такие письма он разослал всем денежным мешкам Москвы, и в других офисах, по которым он летал в течение дня, низовые клерки вроде меня рассылали другие письма. В конце письма, после всех «искренне Ваших» он приписал большими буквами: «P.S. ПОМНИТЕ: «ДНЕПРОПЕТРО-О-О-ОВСК, МОЙ ДОМ РОДНО-О-О-ОЙ»?…
— Это напечатай большими буквами, — пояснял он, — так же, как здесь…
Конечно, блядь, это нужно было печатать большими буквами. И обязательно поставить в конце вопросительное многоточие — для задушевности. Потому что вся эта приписка должна была подчеркнуть интимность, неофициальность письма — всё это меня просто бесило. Я прямо живьём представлял себе пьяного Кобзона, которого номенклатурщики повезли на фуршет после концерта. С красной икрой, осетриной и экспортной водкой. И он там пил и пел на бис, а сбоку примостился директор Кульков, который выглядывал у него из подмышки и подпевал своим хилым голосом эту самую песенку про Днепропетро-о-о-о-овск, мой дом родной.
Видимо, мои мысли отразились на лице, а может, у людей типа Кулькова в мозгу находятся встроенные миелофоны — не знаю. Факт в том, что он вдруг неожиданно едко произнёс:
— У тебя очень классный пиджак… Недавно купил? Где, чей, сколько стоит?
Я не ожидал такого выпада. Поэтому честно ответил, что пиджак мой «made in the Netherlands» — только эту надпись и можно было различить на потёртой застиранной бирке. Вопросы «где» и «сколько» я проигнорировал…
— …Да брось ты париться, — полушёпотом уверял меня Чикатило, заглушая байки Франкенштейна про ванов и асов. В пылу Франкенштейн усердно тряс плешью, и прядь, которую все лысые люди зачем-то используют в качестве парика, скатилась с лысины и повисла над виском, как косичка панка. Она была очень длинной, эта косичка — у него же была просто огромнейшая голова, и, чтобы опоясать её от уха до уха, волос требовалось много.
В общем-то я особо и не парился. Просто он застал меня врасплох, вот и всё. Было бы глупо надеяться, что Кульков будет нас любить, как собственных детей. Особенно после той истории со стариками Вольскими. Да это, в принципе, нас бы даже обломало: есть люди, чьё негативное отношение к объекту характеризует объект положительно.
…Тогда, на следующий день после нашего возвращения из Ярославля, Чикатило поджидал меня у входа в офис, покуривая от возбуждения. Как только я выписался из лифта, он затолкал меня обратно и начал шептать:
— Так, слушай. Пока тебя никто не увидел, спускайся вниз и позвони мне из телефона-автомата. Говори что угодно, неси всякую х…ню. А можешь вообще молчать. Жетоны есть?
Я сказал, что есть, а Чикатило спросил, как звали давешнего Бородатого Мужика (он упорно продолжал называть его именно так), и убежал в офис.
Внизу я нашёл автомат и набрал Чикатилин номер.
— Алло. «Каскад+», с кем имею честь? — спросил он. — А, Иван Александрович! Из Ярославля, если я не ошибаюсь? Здравствуйте, здравствуйте, Иван Александрович!
— Что ты задумал, сука?
— Как вы говорите? Вольские? Муж и жена? Минуточку, сейчас посмотрю. — В трубке раздался шелест бумаг.
— Я понял! — заорал я. — Где-нибудь рядом с тобой ведь сидит сейчас Кульков, да?
— Да, — сказал Чикатило, — есть такие. А что с ними, с этими Вольскими?
Я представлял себе Кулькова. Он наверняка оторвался от своих дел и принюхался, как пёс. Наверное, у него даже зашевелилось правое ухо. Но даже несмотря на это, он не прислушался, а именно принюхался. Такие люди никогда не прислушиваются, они всегда принюхиваются. Хотя нет, не так: они работают одновременно всеми органами чувств, включая жопу.
— Ах, вот как… — пробормотал Чикатило. — Да, я как-то… Я думал, однофамильцы…
— Что, считаешь, что он разведётся на деньги? — спросил я.
— Конечно, Иван Александрович, конечно. Уверяю вас, мы возьмем это под особый контроль. Всё будет отлично, мы задействуем все свои связи. Мы не первый год в этом бизнесе и, смею вас заверить, приложим все усилия. До свидания, Иван Александрович.
Когда я вошёл в офис, Кульков низко наклонился над столиком Чикатилы и что-то активно нашёптывал — вопреки своему обыкновению по-настоящему конфиденциально. Потом он набрал какой-то номер и попросил Рафика Садыковича. Я не слушал, что он ему говорит, потому что это было и так понятно. Глаза Чикатилы блестели: на сей раз он зацепил Кулькова, Кульков повёлся.
Он тогда наказал Чикатиле отдать старикам Вольским все деньги — за исключением тех копеек, которые мы платили МИДу. На случай проверки мы с Чикатилой вписали в официальную документацию телефон одного из ярославских лохопанков. П еред этим мы сами позвонили ему и тщательно проинструктировали на предмет того, что говорить, если будут спрашивать Ивана Александровича. Лохопанк жил один, и непонятки с родителями исключались. Мы сняли тогда по девяносто баксов на рыло, но главное было в другом.
Чикатила переплюнул Кулькова, мошенника третьего уровня сложности. За третьим был ещё четвёртый, сверхсложный уровень для продвинутых игроков: должники народа вроде того же Мавроди, олигарх Березовский или американские психологи, изводящие тонны бумаги на бизнес-бред ни о чём и зарабатывающие на этом миллиарды. Но к этому уровню Чикатило пока не приближался.
Ясное дело — потом в приватной беседе Кульков изящно намекнул Аркадию Вольскому, что на халяву подсобил его ярославским родственникам. Иначе во всём кульковском альтруизме не было бы ни копейки смысла. Тот наверняка сказал ему, что родственников в Ярославле у него отродясь не было. Мы укуривались и в красках представляли, как вытянулось при этом улыбчивое табло Кулькова, и уже только ради этих глюков стоило всё это мутить.
После всей этой истории у Кулькова, как у человека ушлого и хитрого, в мозгу должны были возникнуть только два варианта: либо его обжулил простой бородатый мужик Иван Александрович, либо мы с Чикатилой. Бородатый мужик, понятное дело, был вне всякой конкуренции, так что вниз склонялась именно наша чаша весов, причём с огромным перевесом. Аргумент был один: глумливые рожи. Глумливые рожи — вообще самый сильный аргумент. Во всем. Ну или почти во всем.
— …Я не парюсь, просто это скотство с его стороны. Это не искромётный ответный выпад, а грубый удар ниже пояса. Он и рассчитывал на то, что все будут думать, как ты: дескать, это вполне в его стиле, делать людям незаслуженные комплименты. Но я понял: это была подъё…ка. Долбаный куцый выблядок. Он бы посмотрел лучше на свою «Хонду»… Давай играть в «балду».
— Давай, — согласился Чикатило. — Вот это я понимаю, это уже настоящий деловой разговор.
Он тут же нарисовал в Тетради По Всему квадрат со стороной пять клеток и вписал в него слово «робот». Мельком я увидел, что на одной из страничек появился новый мутант, под которым было написано: «Старик Коноплян».
— Давай, начинай, — сказал Чикатило.
Я написал слово «хобот» и передал Тетрадь По Всему обратно. В последние дни ситуация перестала мне нравиться. Не то чтобы меня очень напрягала моя работа или пиджак «Beatles 4eva» — нет, я всё прекрасно понимал, я не был тунеядцем, асоциальным типом. Просто… но, сколько я ни размышлял, я никак не мог понять, что же идёт после этого «просто». Может, ничего идти и не должно было — есть ведь союзы, говорящие сами за себя. Они самодостаточны, и все, что идёт после них, — всего лишь уточнение, расширенное дополнение, опция.
