Он говорил с ней уважительно, ласково смотрел в лицо, и она ему ответила так же.
– Нет, Петр Ильич. Вот вы сказали «дела такого рода». Так вот это как раз дело совершенно иного рода. За ним ясно выступает второй план.
Он поморщился.
– Ох уж эти мне планы – вторые, и третьи, и четвертые. Очень я их всегда боюсь! Ведь у нас не театр. («Значит, знает, что я три года проучилась в ГИТИСе», – быстро решила она.) У нас же следствие, то есть аресты, тюрьмы, карцеры, этапы, а не... Вот смотрите, – он слегка похлопал ладонью по папке, которая лежала перед ним, – оперативное дело по обвинению Зыбина Гэ Эн по статье пятьдесят восемь, пункт десятый, часть первая УК РСФСР. 96 листов. Кончено и подшито. Но надо еще ведь и следственное. По нему и по нашей спецзаписке этот самый социально опасный и нехороший гражданин Зыбин безусловно получит свои законные восемь лет. А там будет видно. Вел это дело майор Хрипушин. Вел, правда, не с полным блеском, мы у него за это дело забираем и передаем вам. Теперь: чем же вы-то нас порадуете? Стойте, стойте! Все, что вы сказали, – это ведь общие соображения, а я хотел бы знать, как вы поведете самое следствие. С чего начнете?
– С того, что задам этому социально опасному и нехорошему гражданину Зыбину всего-навсего один вопрос и послушаю, что он мне на него ответит, – «Почему вам так внезапно понадобилось поехать на реку Или?»
– Ну, он вам нахально и скажет – этого ему не занимать: «Да ничего мне там особенного и не было надо. Просто купил водку, захватил девку да и поехал. Водку пить, а девку...» – Он засмеялся и вдруг закашлялся. И кашлял долго, мучительно, затяжно. – Ну и что вы ему ответите? – сказал он, переводя дыхание и обтирая платком рот и лицо. – Ведь это и в самом деле не погранзона, не полигон, не секретное производство. Туда, может, еще полгорода по таким делам ездит.
Она хотела что-то возразить.
– Постойте. Я-то вас понимаю: все это очень подозрительно. Сорвался внезапно, водки накупил невпроворот, девушку зачем-то захватил – и все это произошло в тот день, как приехала его раскрасавица, а тут еще и золото через пальцы утекло, – разумеется, что-то не так. Но все это будет иметь значение только при одном непременном условии: если у вас есть еще хотя бы один бесспорный козырь. Так вот ищите же его. Снова просмотрите все дело, проверьте все документы, перечитайте все протоколы, вызовите его самого, прочувствуйте хорошенько, что это за штука капитана Кука, и тогда уж бейте наотмашь этим козырем. А что у Хрипушина тут ничего не вытанцевалось – это пусть вас не смущает. Ведь известно: плохому танцору всегда... ну, скажем для деликатности, каблуки, что ли, мешают? – Он засмеялся и опять закашлялся и кашлял снова долго, сухо и мучительно. – И не слушайте дядю! – крикнул он надсадно в перерывах. – Сами думайте! Сами! – Он вынул платок, обтер глаза – пальцы дрожали – и некоторое время сидел так, откинувшись на спинку кресла. Лицо его было совершенно пусто и черно. Она в испуге смотрела на него. Наконец он вздохнул, улыбнулся, выдвинул ящик стола, вынул из него плоскую красную бумажную коробочку, разорвал ее, достал пару белых шариков и положил себе в рот. Потом пододвинул коробку к ней.
– Попробуйте. Мятное драже. Специально для некурящих.
Она покачала головой.
– А я курю.
Он строго нахмурился.
– Девчонка! В институте, поди, научилась?
– Нет, еще в восьмом классе.
– Вот когда бы надо было вас выпороть, – сказал он мечтательно. – И здорово бы! А я уже свое три года как откурил! – Он опять пошарил в столе и достал коробочку папирос «Осман». – Будьте любезны. – Она покачала головой. – Да нет, курите, курите! – Он достал из кармана зажигалку и высек огонь. – Специально для курящих держу – никогда почему-то у них спичек не бывает.
Пришлось закурить. Гуляев сидел, перекатывал языком за щекой драже и улыбался.
– Вы к врачу-то обращались? – спросила она.
– А-а! – безнадежно и тихо отмахнулся он.
Тут ей вдруг стало жалко его, и она сказала:
– В общем-то вы прекрасно выглядите.
– Да? – Он проглотил драже, зло улыбнулся, встал, вышел из-за стола, подошел к шкафу и поманил ее.
Она подошла, он одной рукой слегка обнял ее, – вернее, только прикоснулся сзади к ее плечу тремя пальцами, – а другой распахнул дверцу. Косо метнулся и погас синий зеркальный свет.
– Посмотрите, – сказал он.
Стояли двое.
Красивая черная молодица – гибкая, длинноногая, длиннорукая, с целой бурей волос – и рядом, по плечо ей, заморыш в военном френче. Он казался почти черным от глубоких височных впадин и мертвенно серой кожи, похожей на больничную клеенку, и особенно жалко выглядела его немощная лапка, лежащая на плече молодицы.
– Ну, – сказал он. – Как я, по-вашему, выгляжу? Хорошо?
Она не нашлась, что сказать, и они еще немного простояли так. Потом он снял руку с ее плеча, закрыл шкаф, возвратился к столу и сел.
– Ладно, – сказал он, – лет на десять меня еще хватит. А больше, наверно, и «нэ трэба». К этому времени уже коммунизм построят и всех нас в пожарники переведут. Будем в золотых касках ездить по городу. Чем плохо?
– И давно это у вас? – спросила она.
Он подумал.
– Да как сказать. Наверно, с детства, но в детстве я только так... покашливал. Да как же не кашлять? Для вас «проклятое старое время» – это так, присказка, а я-то его нахлебался досыта. У меня отец холодный сапожник был, то есть без вывески. Подметки и каблуки подкидывал. А жили мы, как полагается, в подвале. Большая комната на пятерых. Шестая – сестра матери из деревни с больным ребенком. Вот кричал, вот кричал! В комнате, как положено, всегда темно. Во-первых, окна маленькие, подвальные, их не намоешься, а во-вторых, на подоконниках вот та-акие бальзамины: матери они от какой-то старухи генеральши достались по наследству – она у нее пол мыла. Так мать их никому трогать не давала: «Это от чахотки первое средство – от них воздух лечебный». И действительно, – он усмехнулся, – чахоткой не болели. А это у меня бронхиальная астма после плеврита. Я в Сочи его схватил, в правительственном санатории. Вот такой анекдот.
– Ну, от бронхиальной астмы не умирают, – сказала она.
– Хм! И как уверенно ведь говорит! От нее-то, положим, не умирают, а вот с ней-то умирают, да еще как! Ладно, давайте, как говорится, уж не будем. Так вот, девочка, берите дело и двигайте его со всей молодой энергией. Только не слушайте никого. Пошлите этих всех советчиков... – Он махнул рукой. – А мне подайте рапорт с подробным обоснованием, план следствия, чтоб я имел документ.
И вот она сидела, перечитывала свои выписки, грызла яблоко и думала. На листке блокнота у нее было записано: "Изложить З. весь план следствия. Ругаться не буду, буду сажать. Затем ответьте:
1) К чему была такая поспешность?
а) Именно в этот день?
б) С Кларой? Ведь приехала Лина;
в) Зачем столько водки – четыре поллитры. Это на четырех здоровых человек. Кто ж они?
2) Что он думает о пропавшем золоте? (его милицейская записка);
3) «Козырь».
После этого «козыря» стояло множество вопросительных знаков, наверное, столько, сколько поставила рука, и один большой восклицательный знак.
Позвонил телефон. Она сняла трубку. «Слушаю», – сказала она. В трубке молчали. «Да!» – повторила она. В трубке молчали и дышали. «Ну, когда надумаете, тогда и позвоните», – сказала она и бросила трубку.
Вошла Ниловна, сухонькая, беленькая старушка с желтой ваткой в ухе: у нее постоянно что-то стреляло в виске.
– Звала? – спросила она.
– Ниловна, вы смотрите, какая красота! Держите! – И она ловко кинула старухе пару яблок.
– Спасибо. Не ем! Ну разве в чай для запаха. Вот видишь, – она пальцем обнажила сиреневую десну и показала бурые гнилушки, – только кутние и остались! Что звала-то?
– Да нет, это телефон зазвонил.
– А-а! Это у нас бывает. Станция путает. Кушать тут будешь или в столовую пойдешь?
– Да я уж накушатая, – ответила она. – А вы сами-то поели?
– Да неуж голодная буду сидеть? – усмехнулась Ниловна. – Тут тебе из библиотеки звонили, велели какую-то книгу, не то Франсу, не то Францию принести, если уж не нужна. Сказали, ты знаешь.
– Спасибо, Ниловна, знаю.
Она подошла к полкам – ходить все-таки приходилось, опираясь на палочку: нога еще болела, – сняла «Жизнь Жанны д'Арк» Анатоля Франса, снова забралась на софу, открыла книгу на закладке и переписала в блокнот:
"З) Козырь??
«Прокуроры рисковали более, нежели остальные граждане, и не один, проходя по двору, где приводили в исполнение смертные приговоры, вероятно, размышлял о том, что не пройдет года, как его будут судить на этом месте» (А.Франс. «Ж.Ж.», стр. 177) – на полях написано хим. кар. «А наши дураки ни о чем не размышляют и ничего не боятся – зря! На них и фонарей не хватит».
Она наткнулась на эти отчеркнутые строки и пометку на поле, когда ей только что прислали эту книгу с посыльным и она стала ее просматривать. Тогда же она показала это место Якову Абрамовичу, он посмотрел и печально сказал: «Да, только почерк-то не его. Но все равно задержи, это вообще-то очень любопытно. Он тоже пользовался этой библиотекой». «А что, это вообще-то что-то стоит?» – спросила она. Он удивленно посмотрел на нее и негромко воскликнул: «Умница! Да это же готовые восемь лет!» Так книга у нее и осталась.
