Сергей Голубов - Багратион

Солнце спускалось за горизонт, красное, как перегоревший костер. Лагерь был ярко освещен его косыми лучами. Под холмами, на которых расположились войска четвертого итальянского корпуса вице-короля Евгения, тихо струились воды широкого Немана. Река текла в уровень с берегами по гладкому раскату золотых полей, коричневых пашен и зеленых лугов. Но сейчас все это было розовое: и лагерь на холмах, и Неман, и его берега.

Лейтенант гвардейского легкоконного полка Массимо Батталья сидел на пеньке возле домика, в котором помещались вице-король и генерал Жюно, герцог д'Абрантес, командир восьмого Вестфальского корпуса, подходившего следом за итальянцами к Неману для переправы. Адъютантская шляпа молодого офицера съехала на ухо. На красивом черноглазом лице выражалось печальное недоумение. Он только что прочитал — вероятно, в двадцатый раз — письмо старшего брата Сильвио, жившего в России. Письмо было получено им еще в Милане, много месяцев тому назад. Но если бы не мешали темноватые отсветы красного вечера, Массимо и еще читал бы и перечитывал это странное письмо. Зачем понадобилось лейтенанту брать его с собой в далекий северный поход? Черт знает зачем. Ведь и без того он прекрасно помнил каждую строчку на любом из множества листков, составлявших обширное послание Сильвио. В каждой строчке горячо дышала огромная чужая жизнь. Это она втянула Сильвио в свой могучий ход. Итак, он служит генералу Багратиону. А генерал Багратион России. Что же такое Россия? Письмо приоткрывало над ее дивными просторами таинственный покров необозримости. Но от этого тайна России не разгадывалась. Только в грозном смысле загадки Массимо уже не сомневался. Грудь его больно сжималась от глухой тоски. Страшное письмо! Лейтенант бережно уложил его на лацкан мундира и, вздохнув, прошептал:

— Пусть меня повесят, словно кошку, на солдатскую мишень, если… Одно из двух: или брат Сильвио стал умен, как Аристотель, а я глуп, как пучок редиски, или… Массимо Батталья глубоко задумался. Между тем подступала ночь. Заря разлилась по прозрачному небу. Собственно, ночи не было, а был какой-то бледный сумрак, настолько слабый, что очертания предметов нисколько в нем не менялись, лишь самые предметы казались слегка колеблющимися. Этому способствовал отчасти и дым бесчисленных костров, носившийся над лагерем тонкой пеленой.

Множество понтонных повозок катилось к реке. Необычайно рослые лошади, впряженные тремя парами в каждую повозку, развозили инженерный груз по тем местам, где должны были перекинуться через Неман мосты. И мосты уже перекидывались. Казалось, будто они отрываются от реки, плывут над ней в тревожной подвижности. И это производило неприятное впечатление на людей, настороженно следивших за ходом грозной операции. Всю ночь шли к Неману войска — пешие и конные, артиллерия и обозы. Все это двигалось стройной массой, наполняя воздух глухим и разнообразным гулом, таким же пестрым и воинственно-красивым, как и мундиры этих войск, их кони, знамена и оружие.

Солнце начало было всходить ярко, и величественная картина ожила, засверкав переливчатыми цветами радуги. Но это продолжалось недолго. Вскоре золотое поле, лежавшее по ту сторону реки и густо залитое синими васильками, потонуло в тумане. Потом и на лагерь тоже лег туман, едкий, как дым, от которого хотелось кашлять. Сухая земля притягивала к себе ночные тучи, чтобы высосать из них влагу. И водяная пыль впитывалась в землю медленно и прочно. Постепенно туман редел. Он поднимался все выше и выше — до тех пор, пока солнце снова не заиграло над лагерем. Однако легкие белые облака, похожие на клочки аккуратно расчесанной шерсти, еще висели на небе. «Как изменчива сегодня погода, — подумал Массимо Батталья, — будто она примеряет наряд 66 за нарядом, не зная, в каком из них следует встретить гостей». И едва он подумал это, как ослепительный блеск утра опять погас. Белые облака растянулись в паутину и заслонили солнце… Некоторое время его лучам удавалось пробиваться где-то сбоку, и они сыпались вниз, как золотые червонцы из дырявого мешка. К полудню и это кончилось. Сплошная серая туча клубилась над лагерем. Неподвижный воздух был мутен и тяжел.

Над холмами и лесами глухо ревели военные марши. Вице-король Евгений и Жюно стояли с подзорными трубами у глаз. Переправа началась. Понтонные мосты с легкостью огромных пробок прыгали под непрерывным потоком шагавших по ним войск. Тускло поблескивали над водой серебряные трубы гвардейской дивизии, медленно колыхались огненно-красные значки улан, туго натянутыми нитями чернели ровные ряды гренадерских шапок, грохотали зарядные ящики и лафеты пушек. Солдаты были приодеты по-праздничному. Вид у них был отважный и бодрый.

— Взгляните, герцог, — с живостью обратился вице-король к Жюно, — как это прекрасно! И как похоже на воскресный парад перед Тюильрийским дворцом в Париже в присутствии императора. А?

Суровое солдатское лицо Жюно сморщилось. Да, это было похоже на парад в Париже, но… черт побери! Чего-то все-таки не хватало. Чего же? Ага! Жюно нахмурился и сказал:

— Солдаты невеселы, ваше высочество… И нет песен!

Действительно, все то, из чего создавалась военная гармония этого дня, давало о себе знать: колеса орудий и фургонов стучали, кони ржали, начальники командовали, обозные кричали. Но молчала душа… Не было слышно буйных восклицаний восторга и радости. Двадцать пять тысяч итальянцев гвардия и армейская дивизия генерала Пино — переправлялись через Неман в удивительном порядке. Однако зоркий взгляд Жюно не поддался очарованию, и герцог мрачно подтвердил наблюдение своего опытного уха:

— Заставить их петь сейчас так же трудно, как посадить сотню дьяволов на острие одной иглы.

К кучке штабных офицеров подошел любимец армии, вице-короля и самого императора — блестящий полковник Гильемино, известный храбрец и весельчак. Он протянул вперед ладонь правой руки и щелкнул по ней пальцем левой.

— Когда я смотрю на то, что передо мной совершается, господа, у меня такое чувство, как будто история зажата в моем кулаке. Клянусь святым духом — вот она, история, здесь! Его высочество принц Евгений только что получил сведения: первый корпус — Даву, второй — Удино, третий — Нея, король Мюрат с кавалерией Нансути и Монбрена, гвардия — Мортье, Лефевр, Бессьер, наконец, император с главной квартирой — все без всяких затруднений переправились утром двадцать четвертого[1] через Неман у Ковно, а десятый корпус Макдональда — под Тильзитом…

Офицеры с жадностью слушали новости.

— Удино опрокинул русский арьергард под Вилькомиром, король Жером выбил казаков Платона из Гродна. Нет сомнений, что император также вышвырнул из Вильны хвост армии генерала Барклая и занял город. Он будет ждать, пока подтянутся обозы и переправимся мы — правый фланг великой армии…

— Клянусь парусом со шлюпки святого Петра, — воскликнул бравый капитан Дельфанте, — императору недолго придется ждать! Завтра утром мы все будем на русском берегу…

— Еще бы! — подхватил Гильемино. — Да и вообще эта охота на русского медведя кончится, не позже чем через месяц, дележом его шкуры. Пусть мне покажет шиш святой Амвросий Медиоланский, если будет не так…

Сказав это, он захохотал. За ним — Дельфанте и другие. Посыпались шутки, удачные и неудачные, но все, как одна, грубовато-веселые.

— Батталья… — вытирая слезы душистым платочком, продолжал дурачиться полковник, — вы отличный офицер! Ха-ха-ха! Но почему, дружище, у вас сегодня такой вид, будто… ха-ха-ха!.. будто вы обожрались ячменем?[2] А? Ха-ха-ха!..

Массимо поднял голову. Он никак не мог сладить с собой. Его положительно одолевали мрачные мысли, вызванные письмом брата. На душе у лейтенанта было смутно, и лицо его в самом деле поражало унылостью.

— Не надо смеяться, полковник! — резко ответил он Гильемино.

— Почему?

— Сегодня великий день!

— Что это? Канонада?

Все насторожились. Глухие раскаты доносились совершенно отчетливо. Но это была не канонада, а гром, и удары его с каждой минутой становились все оглушительнее. С востока ползли две тучи — одна серая, другая черная. Из первой вырывались зигзаги бледных молний. Вторая обдавала небо красным огнем. Гроза в полном блеске вставала над лагерем, гоня перед собой бурю и внезапно сгустившийся мрак. Молнии все чаще распарывали этот мрак на куски. Все яростнее грохотал гром. Вдруг белый свет ослепительной яркости упал на Неман и его холмистые берега. Гром грянул с такой бешеной силой, будто все небо рухнуло на землю, чтобы раздавить ее. И тогда разрядились тучи: черная брызнула дождем, серая — градом.