Герман Нагаев
Пионеры Вселенной
Подобно тому как художники … добиваются сходства благодаря точному изображению лица и выражения глаз, в которых проявляется характер человека, так и нам пусть будет позволено углубиться в изучение признаков, отражающих душу человека…
Плутарх
Трилогия Германа Нагаева «Пионеры Вселенной» продиктована целью показать в историческом аспекте зарождение в нашей стране космической науки и техники, рассказать о судьбах первых исследователей космоса.
Учитывая огромный интерес, проявленный к успехам космонавтики в Советском Союзе, я полагаю, что это произведение найдет широкий круг читателей.
Автор достаточно полно использовал имеющиеся биографические материалы, относящиеся к деятельности Кибальчича, Циолковского, Цандера и частично Королева, что позволит читателю получить представление о первых шагах, направленных к освоению космоса, и оценить большое значение деятельности Кибальчича, Цандера, Циолковского.
Герману Нагаеву, в прошлом создавшему неоднократно издававшиеся повести о выдающихся конструкторах оружия Дегтяреве, Токареве, Федорове, Шпагине, в этой трилогии удалось не только занимательно и доступно рассказать о творческих поисках и успехах первых исследователей космоса, но и нарисовать запоминающиеся образы Кибальчича, Циолковского, Цандера, изобразить среду и обстановку, в которой приходилось жить и трудиться первооткрывателям космических трасс.
Приветствуя выход в свет трилогии «Пионеры Вселенной», я надеюсь, что она будет прочитана с интересом и пользой всеми, кто интересуется историей освоения космоса.
Академик А. А. Благонравов
Книга первая
Вдохновение перед казнью
Зябким февральским вечером, когда друзья случайно столкнулись у чугунной решетки Летнего сада, Санкт-Петербург был охвачен тревожными слухами: в Зимнем произошел взрыв! Говорили, что государь чудом уцелел, а террористу удалось скрыться.
Улицы, вокзалы, трактиры были наводнены сыщиками и переодетыми жандармами. Всякого, похожего на «социалиста», хватали и тащили в полицейскую часть.
Молодые люди спешили укрыться по своим углам и вдруг, в тусклом свете фонаря, столкнулись лицом к лицу:
– Коля! Милый друг! Вот встреча!
– Сергей! Сережа! – И друзья, забыв о предосторожности, бросились в объятия друг другу.
– Боже мой! Сколько же мы не виделись? Вечность! Целая вечность! – радостно восклицал высокий, с русой бородкой, в зеленом шарфе Сергей Стрешнев, целуя друга и глядя на него восторженными голубыми глазами.
– Давно, давно, Сережа. Чуть ли не с самой гимназии. Я так рад!.. – Николай Кибальчич, темнобородый молодой человек с худым, бледным лицом, слегка отступил, оглядывая друга умными озабоченными карими глазами. – Много воды утекло… Ты, наверное, уж курс кончил?
– Третий год, как учительствую в женской гимназии… А ты, голубчик, как же ты? Ведь я наслышан… Как-то летом был в наших местах…
– Мне солоно пришлось… – Кибальчич быстро оглянулся и продолжал шепотом: – Почти три года по казематам…
– Да, да, ужасно, родной мой, ужасно! Я очень сочувствую… Но теперь вся передовая молодежь поднимается на борьбу с деспотизмом.
– Тс-с! – Кибальчич предостерегающе поднял палец.
– Понимаю, Коля… Но ты не бойся. – Сергей потянулся к самому уху друга и горячо зашептал: – Я сам с вами. Сам причастен к партии «Народная воля».
– Правда? Когда же?
– Как узнал подробности о тебе – сразу же решился…
Николай стиснул руку Сергея:
– Поздравляю! Поздравляю, друг! Но больше об этом ни слова! – Он, как бы что-то ища в нагрудном кармане, оглядел улицу. – Ведь знаешь, что произошло в Зимнем? Сейчас шпики и жандармы рыщут по всем закоулкам.
– Куда же нам? Может, ко мне, на Васильевский?
– Лучше пересидим у меня – это рядом.
– А удобно?
– Хозяйка собиралась к родным в Гатчину… А если не уехала, не беда. Только зови меня не Николаем, а Максимом. Я ведь теперь на нелегальном…
– А-а-а! – удивленно взглянул на друга Сергей, но тут же осекся: – Извини, я не знал…
– Кажется, за нами следят. Пошли! – Кибальчич взял Сергея под руку.
Они свернули в переулок, потом в другой, а затем в узкий длинный двор. Войдя с Сергеем в темный провал подъезда, Кибальчич прислушался.
– Все тихо. Идем!
По черной лестнице, ощупью, они поднялись на четвертый этаж. На стук никто не отозвался. Кибальчич, отомкнув дверь своим ключом, ввел друга в темную, пахнувшую кошками переднюю, а затем, чиркнув спичкой, в длинную комнату, с железной кроватью, просиженным диваном и ломберным столиком.
Кибальчич засветил лампу.
– Ну вот мы и пришли, Сережа. Располагайся как дома, а я пойду похлопочу на кухне.
Сергей разделся. Причесал пышные русые волосы, поправил шелковистую бородку и, сев на диван, взял со стола две книги в кожаных переплетах.
Одна оказалась трудом по химии на немецком языке, а другая была английская. Сергей не знал английского языка, но, листая книгу, по рисункам и отдельным словам догадался, что в ней описывались порох и пироксилин.
«Почему здесь эти книги? Неужели Коля Кибальчич изучает взрывчатые вещества? Зачем это ему? А?.. Неужели для партии? Неужели этот взрыв в Зимнем?.. Нет, не может быть… А если причастен?..»
Послышались шаги в передней. Сергей поспешно положил книги на стол и отодвинулся. Дверь распахнулась, вошел Кибальчич, неся пыхтящий самовар.
– Вот это браво! – воскликнул Сергей и вскочил, чтобы помочь другу.
За чаем друзья разговорились по душам.
– Ты говоришь, Сережа, что летом был в нашем Новгород-Северске. Ну как он, что?
– Все так же, Коля, зеленый и тихий городок, только река немного обмелела – посредине песчаная коса… Видел многих наших товарищей по гимназии. Вспоминают тебя…
– Спасибо! А что, не был ты, Сережа, в Коропе? Не слышал про моего старика?
– Как же, как же, был в нашем родном городке. Виделся и говорил с твоим батюшкой, Иваном Осиповичем… Еще в Новгород-Северске я слышал, что отец Иоан по-прежнему в Коропе, в Успенском храме. Но будто бы тяжело хворал… Вот я и поехал, чтоб навестить.
– Спасибо, Сережа. Как же он теперь? – сцепив пальцы рук, спросил Николай.
– Слава богу! Здоров. Меня принял приветливо. Вспомнил, как готовил нас с тобой в гимназию. Славный старик.
– Спасибо, друг! Обрадовал. Я ведь не могу переписываться.
– Ну да, Коля, дорогой, я все понимаю… Думаю, что и он догадывается о твоем положении.
– Расспрашивал? – насторожился Кибальчич.
– Весьма сдержанно. Да и что я мог сказать? Спросил: не слышал ли что про тебя? Видно, тоскует… Потом заговорили о нашем детстве. Вспомнили твою покойную матушку; как она нас учила языкам, музыке, какая была ласковая, заботливая, Он всплакнул…
– Да, маму жалко – мало пожила, – вздохнул Кибальчич и незаметно смахнул слезу. – С ее смертью опустел наш шумный дом.
– Да, Коля, это было тяжело пережить… – сочувственно вздохнул Стрешнев и, помолчав, опять заговорил:
– Помнишь, когда была жива твоя матушка, какими счастливыми мы были. Помнишь прогулки с ней в луга и в лес за цветами? А рыбалку и купание в Десне?
Тихая улыбка озарила лицо Кибальчича:
– Да, Сережа, было чудесное время! Мама как-то умела сдружить семью, принять друзей. Жили весело. Отец в одиночестве, наверное, совсем одряхлел и одичал?
– Очень просил разыскать тебя и сказать, чтобы о нем не беспокоился. Братья и сестры здоровы. Он любит тебя и молится, чтоб бог послал тебе счастье.
– Ссорился я с ним. Не хотел учиться в духовной семинарии, а он настаивал. Еле уломали его тогда.
– А потом, когда узнал, что ты лучший ученик в гимназии, – смирился.
– Все это так, Сережа! И о счастье сына он молится. Молится, а не знает, что счастье мое совсем в другом… Сейчас, Сережа, надо думать не о себе, а о народе. Бороться за его свободу. В этом высшее призвание и истинное счастье!
– Ты умница, Николай. У тебя и раньше все было ясно и определенно. Ты видишь цель жизни, а я вот часто теряюсь… мечусь… Конечно, нужно бороться с деспотизмом. Я внутренне чувствую такую потребность. И кажется, минутами готов на самый отчаянный шаг. А иногда меня гложет сомнение.
– В чем именно?
– Да вот, хоть сегодняшний случай. Этот ужасный взрыв в Зимнем. Слышал, в подвале погибло много ни в чем не повинных солдат. Как подумаю, меня начинает трясти. К чему эти жестокие меры? Разве нельзя иначе? Зачем убивать государя? Он так много сделал добра.
– Кому? – нахмурясь, спросил Кибальчич.
– Как, ты отрицаешь? Но ведь он же отменил крепостное право. Недаром же его называют «царь-освободитель»!
– Это Александр Второй сделал не из добрых побуждений, а из боязни революции. Он сам говорил дворянам: лучше отменить крепостное право сверху, чем дожидаться, пока оно будет отменено снизу.
