Жеральд Мессадье - Суд волков

Чем богаче жизнь, тем больше походит она на незаконченный ковер на станке Мастера: множатся отсеченные нити. Вот нить, наметившая силуэт человека: обрезана. Ее распушенный кончик печально обвис. Другая, рядом, выводит контур рощицы: оборвана. Была ли какая-то связь между рощицей и тем человеком? Поди узнай!

Жанна де Бовуа открыла окно, чтобы изгнать запахи, которые накапливаются в доме по ночам. Осенний день обещал быть светлым. Легкий утренний ветерок носился над парижскими крышами и врывался в жилище на улице Бюшри, чтобы вымести все лишнее.

Он невзначай всколыхнул эти нити, и Жанна, подвесив над очагом чугунок с молоком, села и начала мысленно их перебирать.

Много было оборванных нитей – слишком много для ее неполных двадцати двух лет. Родители: убиты.

Брат Дени, на которого она перенесла свою любовь, стал негодяем, холодным делягой и лжецом. В двадцать лет благодаря расчетливому распутству этот интриган стал сеньором д'Аржанси. Она досадливо поморщилась.

Первый возлюбленный, Матье: повесился, не выдержав мук ревности.

Настоящий отец ее сына Франсуа, Франсуа де Монкорбье, именовавший себя Вийоном:[1] исчез после темного дела об убийстве и оказался причастен, сверх того, к ограблению ризницы. Небольшая потеря для возможной супруги и матери, к тому же любитель юнцов, торгующих своим телом. Жанна, впрочем, еще тогда почуяла эту мерзость. Но все-таки то была яркая нить, толстая и красная, цвета крови, которая струилась в жилах маленького Франсуа.

Жанна вздохнула полной грудью.

Муж ее, прекрасный, добрый, благородный Бартелеми де Бовуа: погиб в расцвете лет при взрыве пушки. Красивая крученая лазурно-золотая нить. Отсечена Курносой.

Ее покровительница, нежная Агнесса Сорель, любовница короля Карла VII: умерла. Отравлена. Рукой ли человека, природой ли был поднесен яд, значения не имеет. Советчицы, которая внушила королю мысль возродить страну, опираясь на торговый и ремесленный люд, не доверяя принцам и вельможам, не стало на свете. Король лишился подруги, великого прибежища в неизбывном своем одиночестве.

Ее возлюбленный Филибер Бонсержан: нить, вырванная его семьей. Семьи отличаются большим умением портить ковры – словно взбесившиеся кошки, которые рвут их когтями.

Молоко быстро поднялось, и несколько капель с шипением упало на поленья. Жанна сняла чугунок. Пенка была густой: она взяла ее ложкой и, уложив на ломоть хлеба, полила медом. Ее обычный завтрак. Она налила молока в серебряный стаканчик и стала пить маленькими глотками.

Яркая голубая нитка бежала по ковру: сын Франсуа. Почти весь ковер был соткан из нее. Крысу, которая попытается ее перекусить, Жанна прикончит без колебаний.

На лицевой стороне ковра блистала еще одна драгоценная нить, и ее Жанна тоже никому не позволит оборвать: смуглый человек с большими бархатными черными глазами и карминным ртом. Похоже, на его создание вдохновил Мастера третий из двадцати иудейских царей, чуть склоняющий голову на фасаде собора Парижской Богоматери, – с той, правда, разницей, что борода у него была не каменной, а мягкой и шелковистой.

Человек с Зеркалом. Тот, кто предложил ей посмотреться в зеркало на ярмарке в Аржантане, когда она только что покинула родную Нормандию. Вещь эта повергла ее в изумление: впервые она увидела свой явленный миру облик. Первый, самый первый возлюбленный в ее жизни – тот, кто помог ей познать и свой незримый облик, занимаясь с ней любовью с нежной деликатностью ловца бабочек.

Исаак. Исаак Штерн.

По-немецки "Штерн" означает "звезда".

Какое имя! О, какое имя! Называться Звездой! Это не имя, а судьба.

Ты моя звезда.

Ей страстно захотелось прижаться к этому телу, словно вырезанному из слоновой кости, запустить пальцы в черные вьющиеся волосы. Но звезды, как известно, можно увидеть только ночью.

Она и в самом деле видела Исаака только в отблеске свечей, в четырех стенах. И, не поддаваясь на приманки поэзии, дала ему прозвище Филин. Еврей, который и не думал отрекаться от своего еврейства, он приходил к ней только по ночам, дабы никто не заметил, что человек с желтой нашивкой зачастил в христианский дом.

Этот восхитительный любовник лишь нежно обнимал ее, но отказывался от обладания. Он желал ее страстно, но в постели они только ласкали друг друга. Каждый из них возносился к экстазу без слияния плоти.

– Зачать ребенка в нашем положении было бы жестоко, – сказал он ей несколько дней, вернее, несколько ночей назад. – Он стал бы сиротой от рождения, ведь я не смог бы растить его вместе с тобой. Мои отвергли бы его как рожденного вне брака, а твои презирали бы как еврея. Жанна, мы не можем думать только о себе.

– У тебя есть другая женщина?

– Она живет лишь в моей памяти, ибо умерла много лет назад, задолго до того, как я встретил тебя в Аржантане.

Жанна испытывала танталовы муки, лишь обострявшиеся по мере того, как бежали дни и недели. Свое первое дитя она родила не по своей воле. Второе было бы желанным. И если существовал в мире мужчина, от которого она хотела ребенка, то это Исаак.

Горечь воздержания смягчала лишь нежность, которую она испытывала к Человеку с Зеркалом. И еще разум. Брак был абсолютно невозможен. Открытая связь вызвала бы скандал. Дела ее пострадали бы, лавки пришлось бы закрыть. Она слишком хорошо знала гнусные выдумки о евреях, будто они пекут мацу на крови христианских младенцев; если возникнет подозрение, что еврей постоянно бывает в "Большом пирожке", любой завистник тут же сочинит историю о том, как еретик на его глазах исполнял свои отвратительные обряды. Даже если королевская милость устоит перед злобной молвой, Жанну это не спасет.

Таковы ближайшие последствия.

А в дальнейшем рухнут все честолюбивые планы Жанны, которая мечтала пустить свой капитал в оборот. Ведь евреев ненавидели во всех христианских странах, и Франция не была исключением.

Исаак обрисовал ей ситуацию вполне ясно:

– Отца моего вместе с другими евреями изгнали из Кельна в 1424 году, а дядю – из Аугсбурга в 1439-м. Отец укрылся тогда в Париже, а я обосновался в Праге. Мы узнали, что наших единоверцев выгнали из Баварии в 1422-м и потом еще раз, в 1450-м. Нас гонят отовсюду по прихоти правителей и других богатых христиан. Мне пришлось покинуть Прагу в 1454-м, я долго странствовал по Италии. Я банкир. Это ремесло, доставшееся нам потому, что христиане считали его нечестивым, стало ныне законным, более того, завидным. Прежде считалось, что давать деньги в рост означает красть время у Бога. Наверное, теперь они пришли к выводу, что если Бог обладает всем временем мира, то его невозможно украсть. Это произошло несколько лет назад. И с каждым годом появляется все больше банкиров-христиан. Как только их гильдии обретают богатство и силу, они стараются нас прогнать.

Картина складывалась более чем мрачная.

– Жанна, – сказал он той ночью, – ты молода и красива, ты не можешь оставаться одна. А я тебе не пара.

Это был один из тех моментов, когда кажется, что злые ветры вот-вот загасят свечу, которая освещает душу. И душа превращается в осажденный замок. Жанна собралась с силами и решилась:

– Исаак, ты думаешь и говоришь как побежденный. Принадлежа к гонимому народу, ты постепенно становишься тенью самого себя. Продолжай в том же духе – и через пару лет превратишься в призрак, источенный лишениями и сожалениями.

– Что же мне делать?

– Исаак, я ведь не отрекаюсь от тебя. Не отрекайся от меня и ты.

Он сел в постели и раздвинул полог. В пламени свечи его тело отливало золотом. Он повернулся к Жанне, обнял ее и разрыдался.

– Я не могу обладать тобой, – проговорил он. – И жить без тебя не могу!

Потом он ушел в темноту в своем поношенном плаще с подлой нашивкой.

За два последующих дня Жанна много раз заново переживала эту сцену.

Исаак должен обратиться в католичество, решила она.

На пороге появилась кормилица, державшая за руку Франсуа. Мальчик бросился к матери. Она посадила его к себе на колени.

– Он хорошо спал, – сказала кормилица, – и я тоже.

Она села за стол.

– Хочешь бутерброд с пенкой и медом? – спросила Жанна у сына.

Не дожидаясь ответа, известного заранее, она приготовила бутерброд, протянула мальчику и наказала держать ровно, чтобы не стекал мед.

С лестницы послышался голос Гийоме:

– Хозяйка!

– Скажи ему, чтобы поднялся! – велела Жанна кормилице.

Кормилица вышла передать распоряжение. Через несколько секунд появился Гийоме, чуть запыхавшийся, возбужденный, разрумянившийся.

Он возмужал. Жанна смотрела на него с удивлением и теплотой. Он обладал всеми нормандскими качествами, какие ей нравились: честный, верный и лукавый.