Владимир Тан-Богораз - Восемь племен

Весенний торг на Чагарском поле, у реки Анапки, был в полном разгаре. Место это находилось внутри обширной ненаселенной полосы, отделявшей южные приморские поселки от северных оленных стойбищ и протянувшейся во всю ширину страны от Большого Внешнего моря, которое называлось также Моржовым[1], до бухты Белых Дельфинов на другом, Внутреннем, море, которое южныё люди звали Бобровым[2], — по причине множества морских бобров, пристававших к его берегам.

Вся эта область была богата рыбой и дичью, но никто не появлялся здесь, кроме вооруженных шаек, отправлявшихся на грабеж. Мелкая война велась здесь с переменным успехом: то южные воины перебьют пастухов и угонят с севера стадо вместе с подростками; то оленеводы сожгут одинокое прибрежное жилище, возьмут кожи и ремни и тоже перебьют, взрослых, а мальчиков и девочек уведут в плен.

Однако Чагарское поле никогда не знало войны. Если одинокий охотник, рискнувший в погоне за оленями забраться за пределы своей страны, подвергался преследованию враждебных воинов и обращался в бегство, — стоило ему только достигнуть этих заветных берегов, и он мог считать себя в полной безопасности, ибо берега Анапки были посвящены Великому Морскому Раку Авви, который ежегодно поднимался вверх по реке вместе с бесчисленными стадами подвластных ему рыб — отыскивать крупные древесные стволы, пригодные для челнов. Лесу на Анапке мало, и Авви проводил в водах ее целое лето, бдительно наблюдая за всем, что происходило на берегу.

Авви был бог сердитый и могущественный. Некогда при столкновении с отцом сухой земли, Вороном Кутхом, он затащил его в глубину и отпустил на волю только в обмен за молодую дочь Кутха, с круглыми черно-жемчужными подвесками в ушах и круглыми черными глазами. С тех пор Ворон уступил также Авви некоторые урочища на берегах рыбных рек, где раздражительный Рак ревниво следил за порядком и не допускал со стороны детей Ворона никакого нарушения его прав. На своих землях Авви строго запрещал убийства и даже драки как людям, так и зверям. Если в пору любви два оленя с ветвистыми рогами собирались решать спор о молодой и гладкошерстной важенке[3], они, должны были для этого удалиться на другие свободные места. Безначальные стаи песцов, случайно отыскав на поле Чагар полусгнивший труп росомахи, убегали на половину дневного перевода подраться из-за добычи, потом возвращались обратно и скоро с новым остервенением бежали на поприще новой драки, и так далее, без конца.

Люди, приходившие на берега Анапки, не имели права действовать копьем или луком и не должны были проливать крови, ибо право убивать принадлежало здесь только богу. Стоило дерзкому пришельцу поставить силок даже для куропатки, как огромная бурая клешня готова была незримо протянуться к его горлу и стиснуть его кашлем или грызущей болью, приносящей смерть. Зато, принеся небольшую жертву, люди и звери получали право брать свою часть из рыбных стад, приведенных Авви с моря, ибо Великий Рак был щедр и не жалел морских даров для каждого, кто признавал его власть.

В половине лета медведь совершал жертву корнями сараны, лисица — кровью молодого зайца, и даже тонкий горностай приносил с большим трудом тело полевой мыши с вольной земли за пределами Чагарского поля. Только совершив жертву, они могли селиться на берегах реки и сторожить в мелкой воде широкоспинную горбушу, которая, обезумев от страсти материнства, лезла стадами вперед на верную гибель.

Люди могли являться к Анапке еще весною, когда передовые отряды детей Авви, пестрые гольцы, выходили к полыньям задолго до появления властителя. Стоило только покропить снег жертвенной похлебкой, потом отыскать щель во льду и опустить туда костяную уду на крепкой крапивной нитке, и обильное пропитание было обеспечено для людей и упряжных собак.

Обильная рыба и безопасность с незапамятных времен стали привлекать соседние племена для вольного весеннего торга на берегу Анапки. Обмен разными предметами был необходимостью, и при всеобщей вражде и недоверчивости он не мог производиться ни на каком другом месте. Дерзкие и жадные к прибыли, жители многолюдного селения Вайкен попробовали устроить торг у себя, но Авви, разгневавшись, прислал на них в первую же весну диких воинов с далекой реки Яяк, которые унесли все товары, приготовленные для торга, без всякой платы и сожгли два небольших выселка, недавно основанных жителями Вайкена на ближайших реках. Ибо Авви явно покровительствовал Чагарскому торжку, получая от приходящих племен обильную плату за место черной жертвенной похлебкой, жиром домашних оленей и черепами пестрых нерп.

Поэтому каждой весною, в день равноденствия, северные и южные люди, посоветовавшись с шаманами, неторопливо отправлялись в путь с таким расчетом, чтобы одновременно прибыть на священное место. Оленеводы[4] шли лёгким обозом с небольшим, но отборным стадом и самой проворной из женщин стойбища. Поморяне[5] ехали на тяжело нагруженных нартах, запряженных собаками, обученными так искусно, что они понимали каждое слово хозяина. Эти собаки разделяли ненависть своих хозяев к оленьим стадам северян и участвовали вместе с ними в походах, и пастухи боялись их свирепости больше, чем копий и стрел своих противников. Они с отвращением передавали друг другу, что приморские женщины выкармливают щенят молоком и кладут их с собою спать, как маленьких детей.

Один за другим подходили оленьи караваны из самых отдаленных концов великой внутренней страны: с высокого и плоского Палпала, где пять ущелий простерлись венцом, как растопыренные пальцы рук; с мелких притоков быстроводного Омолона, где в тальниковых кустах водятся огромные и жирные лоси, и с крутых устьев многоводного Яяка, где в конце лета красная рыбы мечется, как в котле, задевая за весло челнока, переплывающего с берега на берег.

Пешие охотники племени Одул[6] приходили на гладких лыжах, волоча за собой маленькие, легко нагруженные санки. Они были неутомимее всех людей на пешем бегу и приходили не столько из торгового расчета, сколько из любопытства, ибо люди Одул не желают пропускать ни одного случая к развлечению.

С далекого южного мыса являлись Ительмены[7], приземистые и широколицые, в одеждах, пестро сшитых из серых собачин, пятнистых птичьих шкурок и черных соболей. Они платили выкуп в каждом поселке, лежавшем на пути; вместе с ними являлись зверообразные Куру[8], мохнатые, как медведи, с выпученными глазами, как у злого духа Ивметуна, дающего падучую болезнь.

С неведомого севера являлись мореходы Юит[9] в балахонах из моржовых кишок, украшенных птичьими хохолками. Отец Кутх вдавливает им при рождении носы внутрь, а они пробивают себе щеки и вставляют туда костяные пуговки. Даже Оленные Всадники, живущие неизвестно где[10], подвижные, как птицы, являлись на своих легконогих скакунах и останавливались лагерем в стороне от всех.

Предметы, привозимые для обмена, были неистощимо, разнообразны. Оленеводы приносили шкуры молодых оленей и готовое платье. Никакие меха южных и западных стран не могли соперничать с ними в красоте и мягкости, и даже мохнатый Куру готов был вынуть из ушей хитро завитые беложелезные серьги в обмен за гладкошерстную рубаху из глянцевитых черных шкурок, с пестринкой у подола и тонкой лисьей оторочкой.

Они ежедневно закалывали жирных оленьих быков, ибо ручные стада и домашние собаки даже на Чагарском поле оставались подвластными ножу владельца. Священному Раку принадлежали только рога, часть крови и душа каждого убитого животного. Мясо оленей тоже превосходило вкусом всякую другую еду и разбиралось пришельцами нарасхват. Не мудрено, что жители берега, презиравшие оленеводов за грубость и глупость, завидовали их жизни среди бесчисленных стад и со вздохом вспоминали о пышной меховой одежде и сладкой мясной пище, доступной каждому бедному пастуху.

Береговые приносили шкуры нерп и больших тюленей, моржовые ремни, китовину, огромные мешки, налитые смешанным китовым, моржовым и тюленьим салом, пригодным для освещения и еды. Ительмены, земля которых богата различными камнями, привозили берестяные коробки, наполненные наконечниками стрел, бережно переложенными травой; связки больших копий и маленькие топоры, искусно выбитые из кремня и другого гладкого камня, черного, как перетопленный жир, и блестящего, как осенний лед[11].

Дороже всего ценились маленькие, мелко иззубренные стрелки из тускло-прозрачного камня, похожего, на нечистый лед; они считались амулетами и обладателю давали защиту от внезапных болезней; поражая зверя, они проникали глубже других и причиняли болезненную рану, истощавшую силы, необходимые для бегства.