Милий Езерский - Триумвиры

Бледный молодой человек, с орлиным носом и кругами под черными живыми глазами, полулежал на ложе в одной тунике и читал «Пир» Платона.

Это был Гай Юлий Цезарь. Возвратившись в Рим вскоре после смерти Суллы, он радостно был встречен популярами как приверженец Мария и примкнул к ним. Марк Эмилий Лепид уговаривал его присоединиться к мятежу, но Цезарь хитрил, долго раздумывая и, совещаясь с Аврелией, своей матерью, не давал прямого ответа. Не считая Лепида умным, он не верил в его способности, а Марк Юний Брут казался ему только пылким, увлекающимся человеком. Однако он продолжал бывать у обоих и особенно часто засиживался у Брута: жена его Сервилия, сестра юного Марка Порция Катона, высокогрудая и крутобедрая, поразила его с первой встречи ласковой речью, задушевным смехом, умной беседой, и он почувствовал, что влюблен и не в силах покинуть Рим.

Когда Лепид и Брут, уехав из города, подняли мятеж, Цезарь стал ухаживать за Сервилией: лестью, подарками, преклонением перед ней, утонченными любезностями и восхищением ее красотой он добился любви. Страсть его не остывала, а разгоралась по мере того как Сервилия, молодая и чувственная, поддавалась ему. Известие о вероломном убийстве мужа повергло ее в горе не надолго. Разве Цезарь не заменил ей мужа, не уверял, что влюблен навеки? Конечно, он женат на дочери Цинны, но Корнелия только жена…

Теперь, вспоминая о Сервилии, он улыбался: «Сам бы Юпитер влюбился в нее, клянусь Венерой!»

В таблинум вошла жена. Оживленное лицо ее было привлекательно, и Цезарь ласково улыбнулся ей.

— Гай, собираются гости, — сказала она. — Будь добр выйти к ним… Я должна заняться по хозяйству.

— Клянусь Юноной, — рассмеялся Цезарь, привлекая ее к себе, — ты богоподобна… Эта стола и эти украшения придают тебе царственный вид…

Корнелия вспыхнула — частые похвалы мужа были приятны и доказывали, как она думала, его постоянство. Уверенная в любви Цезаря, она не допускала, чтобы он мог увлечься другой женщиной.

Надев поверх туники белую тогу и спрятав под нею цепочку с золотою сердцевидной буллой, подарок Сервилии, Цезарь вошел в атриум.

У имплювия сидели и стояли матроны, окружая седоволосую Аврелию, мать Цезаря; она говорила с жаром о мятеже, обвиняя Катула и доказывая, что если б она не повлияла на сына, Гай, возможно, примкнул бы к восстанию.

А в стороне, прислушиваясь к беседе, молча сидела тетка Юлия, вдова Мария Старшего.

Цезарь остановился, окинув быстрым взглядом гостей: блестящие глаза Сервилии сверкнули из-за спины матери, и молодая матрона медленно отошла от ймплюмш.

Цезарь приветствовал гостей, поднимая, по обычаю, правую руку к губам. Он подошел к тетке и спросил, отчего она грустим. Юлия ответила, что ей нездоровится. Она почти не изменилась с тех пор, как Цезарь бежал из Рима, опасаясь гнева Суллы: такая же привлекательно женственная…

Попомнив о слухах («Любовница императора»), он пожал плечами: «Сплетни, распускаемые аристократами», — и отошел от нее.

— Божественная, — шепнул он, останавливаясь перед Орвнлией, и громко заговорил о событиях, волновавших Рим: — Увы! Благородный Лепид умер в Сардинии, и Порпеппа отплыл с легионами в Испанию… И хотя мой чип. Люций Корнелий Цинна уговаривал меня…

— Знаю, — прервала Сервилия, — ты поступил благоразумно, и я сожалею, что Брут не послушался твоих советов и дал увлечь себя честолюбивым Лепидом…

— Пусть Помпей торжествует, — говорил Цезарь, — пусть он приносит жертвы богам за счастливое избавление родины от мятежа марианцев; пусть Катул кричит в сенате: «Пока жив был всемогущий диктатор, популяры дрожали за свою шкуру, а лишь отошел, к богам — восстали!» Но разве можно бороться с народом, единственным господином республики?

А Юлия сидела задумавшись. Вчера утром она навестила Лукулла в его скромном домике и беседовала с ним о Сулле. Эти беседы стали для нее насущной потребностью с того дня, как она пыталась отравиться после смерти императора. Образ могущественного диктатора вставал перед ней в своем страшном величии: видела холодные глаза, каменно-спокойное лицо, ощущала сильные руки, сжимавшие ее в объятиях, слышала звучный голос и не знала, куда деться от горести, как пережить эту смерть. Вчера Лукулл сказал: «Это был величайший муж от основания Рима», а потом говорил о Новой Италии, созданной Суллою: «Латины, этруски, умбры, сабелы, оски, греки и галлы смешались, образовав единый италийский народ»… Слова «величайший муж» звенели в ушах целый день, и она, плача и томясь, гордилась, что знала его и любила… Уходя от Лукулла, она спросила, как живут Валерия, Фавст и Фавста, и он, вздохнув, ответил: «Сын и дочь еще дети, а вдова занята Постумией, родившейся после смерти супруга…»

Юлия поднялась, собираясь незаметно уйти, но к ней подошел поэт Архий и, приветствуя, сказал вполголоса:

— Господин мой велел тебе передать, что завтра в полдень возле дома тебя встретит Герон.

Она знала, что Архий — клиент Лукулла, что Герон — любимый раб его, и поняла, что друг диктатора будет ждать ее у себя в назначенное время. Она пойдет, как всегда, без провожатых, — опасаясь, как бы свиданий с Лукуллом не вызвали сплетен в городе.

Люций Лициний Лукулл лежа обрабатывал «Достопамятности Суллы», и жена его Клавдия, дочь консуляра Аппия Клавдия, помогала ему.

Лукулл жил скромно; он не участвовал в проскрипциях диктатора и остался таким же бедняком, как и был.

Женившись на бесприданнице из аристократической фамилии, он стал еще большим поборником древних обычаев, суровой честности Сципиона Эмилиана и Метелла Нумидийского и глубоко презирал порочную знать, обогатившуюся проскрипциями; особенно сильно враждовал он с Публием Цетегом, который был вначале марианцем, а затем перебежал к Сулле. Имя Цетега внушало Риму почтение и ужас; муж коварный, он был могущественен и пользовался огромным влиянием в сенате. Клавдия, знавшая его (он некогда ухаживал за ней, добиваясь ее расположения), советовала супругу заручиться его поддержкою, но Лукулл колебался.

Развернув свиток пергамента, он прочитал:

— «Обуздав Митридата, как Геракл — Эримантского вепря, Сулла отправился во главе победоносных легионов в Азию, чтобы восстановить древние порядки и единый римский закон…»

Вошел Герон, и Лукулл отложил манускрипт.

— Благородная Юлия из фамилии Цезарей… Клавдия вспыхнула и молча выбежала в перистиль.

Так случалось каждый раз, когда он принимал Юлию, а петом, встречаясь с мужем, Клавдия избегала говорить о «вдове кровавого Мария».

Лукулл принял Юлию в атриуме. Усадив ее на биселлу, он сел рядом и стал говорить о Сулле. Он любил вспоминать этого железного мужа, он благоговел перед ним, и, произнося его имя, чувствовал в сердце щемящую боль.

— Сегодня всё утро я работал над его «Достопамятностями»… Читая их, испытываешь трепет: сколько величия, ума, воли, предвидения!..

Лукулл увлекся, изощряясь в красноречии, точно выступал в сенате: возникали риторические фигуры, смелые сравнения, образы, и слова лились, лились…

— Да, величайший муж, — вздохнула Юлия. — Он любил тебя, как лучшего друга, благороднейший Люций Лициний, и мне больно бывает, когда я думаю о тебе… Ты ненавидим аристократами и демократами, — а за что? За свою честность и презрение к ним! Они, грязь под твоими ногами, возвеличиваются, а ты забыт и живешь в бедности… Думал ли ты об этом? О, прошу тебя, — схватила она его за руку, — не перебивай меня, во имя богов, дай договорить, иначе я подумаю, что ты забыл о трудах божественного императора!

Лукулл с удивлением смотрел на Юлию.

— Сенат получил донесения из Испании, что Серторий ведет переговоры с Митридатом, быть может, заключил даже союз… Серторий и понтийский царь — опасные враги, и сенат ищет полководца, чтобы послать в Испанию…

Лукулл начал понимать.

— Такой полководец уже намечен: это Помпей, — продолжала Юлия, — разгром Сертория повлечет распадение союза, и Митридат, конечно, не посмеет выступить…

— Но он выступит! — вскричал Лукулл.

— Такого же мнения и сенат. Но, пока Митридат соберется, муж, знающий Азию, ее природу и обитателей, мог бы подготовить для себя почву, заручиться связями в сенате, поддержкой влиятельных магистратов и отправиться в провинцию…

— Ты намекаешь, благородная Юлия, на меня?

— Доведи дело Суллы до конца, — страстно сказала она, — порази Митридата! Я уверена, что тень императора будет сопутствовать тебе в походах и боях!

— Но как начать и кто меня поддержит?