Юлия Андреева - Палач, сын палача

Автор выражает сердечную благодарность писателю, художнику и историку Николаю Бессонову за его книгу «Суды над колдовством», а так же Юрию Романову за помощь в поиске исторического материала.

Германия, Оффенбург 1628 год.

Окошко с маленьким изящным балкончиком, увитым диким виноградом и уставленным горшками с розами, выходило на тюремный дворик.

Впрочем, именно по этой причине жена палача, белокурая Грета Миллер, особенно следила за этим своим крохотным цветником, то и дело покупая или принося от соседей только что зацветшие растения, и немедленно убирала утратившие цветы.

Конечно же, в доме были и другие окна, на которых стараниями прекрасной госпожи Миллер тоже были цветы, но все они были лишь жалким подобием того – главного окна. Ухаживая за своим цветником, фрау Миллер думала прежде всего о несчастных заключенных, для которых, быть может, вид ее веселого балкончика останется последним приятным впечатлением в жизни. Грета Миллер была доброй женщиной.

Ее муж знал о том, что жена тратит деньги, покупая цветы для арестованных, но не пытался как-то помешать ей. Что за радость для молодой, красивой женщины жить в таком месте? Пусть хоть это немного облегчит ее жизнь.

Двухэтажное здание тюрьмы было построено из грубого некрашеного кирпича. Двор покрывал коврик зеленой травки, которую выкашивали дети стражников, приставленные к этому несложному делу и получавшие за работу из городской казны по тридцать альбусов за каждый покос. Скошенная трава приятно благоухала. Сыновья тюремщика, одноногого господина Дрейпа, собирали ее в охапки и относили кроликам, которых разводили в специальном помещении перед кухней.

Когда приходило время скашивать траву, незакованные узники подтягивались на руках к высоким оконцам, втягивая ноздрями запахи травы и цветов.

Из-за плетеных крючком кружевных занавесок фрау Миллер видела, как чьи-то руки обхватывали прутья решетки, и затем в окне появлялось бледное лицо.

Иногда ей удавалось опознать выглянувшего на свет божий и оценившего ее старания узника, иногда нет.

От мужа она знала, кто и в какой камере сидит, а также кто прикован к стене или болеет, а кто может подойти к окну, и поэтому нет-нет на ее балконе появлялись и другие цветы: дети осужденных, которых госпожа Миллер приводила в дом палача, чтобы показать малышей сидящим в тюрьме матерям.

Это был достаточно смелый или просто необдуманный поступок, так как горожане сторонились людей осужденных и особенно осужденных за колдовство, и, решись кто-нибудь донести на жену палача, ей, несомненно, припомнили бы и цветы, которые, как известно, лучше всего растут именно у ведьм. Но фрау Миллер не могла жить иначе. Поэтому Петер, муж Греты, просил ее только о том, чтобы она помогала лишь уголовным преступникам, обещая самостоятельно позаботиться об осужденных по делам ведовства.

Уголовные преступники занимали первый и второй этаж, в то время как идущие по ведовским процессам арестованные находились в подвале. Особенно госпожа Миллер пеклась о них.

Крохотные оконца подвала или, как его окрестили местные жители, «Ведьминого подземного замка» больше походили на норы сусликов, нежели на окна, так как арестованных по специальному предписанию следовало держать без света и почти без еды и питья. Много раз фрау Миллер спрашивала мужа, видны ли ее цветы из подвальных камер, и тот отвечал, что лично проверил это: из каждого оконца ее балкон был вполне обозрим.

Петер Миллер был добрый человек и врал жене. Потому что для них – для осужденных из подвала до этих окошек еще следовало доползти. А легко ли это сделать, будучи закованными в кандалы, посаженными на цепь или с раздробленными испанскими сапогами ногами?

Сын Петера, девятилетний Клаус, прекрасно знал о том, что отец врет матери, так как сам нередко бывал с ним в подвальных камерах, но клялся и божился ей в том, что осужденные из подвала только и делают, что смотрят на цветы. Клаус тоже был добрым мальчиком и не хотел расстраивать маму.

Услышав это, фрау Грета размашисто крестилась, благословляя господа, надоумившего ее делать это доброе дело.

Однажды, играя на улице вместе с другими мальчишками, сын кузнеца Губерт бросил в Клауса камнем.

– За что? – не понял Клаус. До этого дня он ни разу не ссорился с Губертом, впрочем, и друзьями их нельзя было назвать.

– Ты, палачово отродье, одет в одежду мертвых! – выпалил Губерт. Он был на голову выше Клауса и шире в плечах. Целый день вместе с отцом Губерт Крохт работал в кузнице и, как говорили ребята с их улицы, мог руками колоть орехи и растирать в крошку кирпичи.

– Имущество казненного наследует палач, – выдохнул Клаус заученную формулировку, исподлобья глядя на сына кузнеца. На нем сегодня действительно была новенькая безрукавка, которую оставил отцу повешенный недавно столяр. Мать выстирала и немного укоротила безрукавку, так что Клаус целую неделю ждал, когда же наступит первый морозный денек для того, чтобы одеть эту красивую, точно одежда пажа из дома вельможи, красную с синими полосами безрукавку. И вот теперь все настроение было испорчено.

– Твой отец – палач – он убивает людей! Лучше бы работал, как все, а то занимается душегубством и за это золото лопатой гребет! – выплевывая каждое слово и нагло ухмыляясь при этом, сообщил Губерт. – А твоя мать – ведьма – поливает свои цветы человеческой кровью! Скажешь не так?!

В этот момент за спиной Губерта появился его отец, кузнец Крохт, на шум и голоса вылезший из кабака и подоспевший как раз вовремя, еще до того, как мальчишки затеяли драку.

– Как ты смеешь, щенок, говорить такое о семье господина Миллера! – заорал он громовым голосом. – Неужто не помнишь, как я учил тебя, что палач – орудие в руках закона! Все мы под Богом ходим! Никто не знает, что будет дальше. А случись самое страшное, так господин Петер Миллер у нас ведь не простой палач! Лучший палач на все герцогство! Во всем христианском мире! – он сделал широкий жест руками. – Господин Миллер может с одного удара отсечь любую голову, так что ты, паршивец, даже и не заметишь. Большая честь попасть в руки к господину Миллеру, потому как господин Миллер нашего брата жалеет. И жалеючи, не позволяет долго мучаться, как другие палачи, которые и голову с трех ударов секут, и вешают так, что человек нипочем умереть не может, страдая и моля о смерти.

Так и скажи своего отцу, Клаус, что кузнец Губерт Крохт его уважает, и вся семья его палачову работу почитают. Что же касается Губерта младшего, так я его, не извольте беспокоиться, посеку уж. Вот уж божье наказание какое – иметь сына олуха!

Клаус не знал, что ответить, тогда кузнец извлек из-за пояса монетку и положил ее на ладонь мальчика.

– Купите себе, господин Клаус Миллер, печатный пряник или пирожок, какой повкуснее, и не держите зла на моего оболтуса, – говоря это, здоровенный кузнец только что не свернулся в три погибели рядом с маленьким Клаусом.

В этот момент к говорившим подошел сам Петер Миллер и встал возле сына.

– Добрейший денек, господин Миллер, – приветствовал его кузнец, немного разогнувшись, так как главный в Оффенбурге палач был весьма миниатюрен. А разговаривать с ним, возвышаясь, точно пожарная каланча, кузнец считал опасным, так как Петер Миллер мог счесть это явным оскорблением. Подобострастно улыбаясь, Крохт поспешил протянуть палачу руку. Клаус отметил, что пальцы Губерта старшего при этом слегка тряслись.

Петер ответил на рукопожатие, скупо улыбнувшись соседу и обняв за плечи сына.

– Скидовай шапку, нахалюга, – Губерт отвесил подзатыльник сыну, заставив его поклониться главному в городе палачу. – Вот, господин Миллер, учу мальца уму разуму. А то оболтусом растет, не пойму в кого.

– Все хорошо, господин Крохт, – Петер попытался увести с улицы Клауса, но кузнец решил, что его объяснения случившегося пришлись не по нраву палачу, поэтому он потащился за Миллером, громыхая на всю улицу о том, какой у них в Оффенбурге замечательный палач:

– Господин Миллер и в тюрьме людей лечит, кто заболеет. И настойки, какие ни попросишь, изготавливает! И ведьму завсегда спознать могет. А ведь всем известно, что все беды от ведьм!

– Верно говоришь! – к кузнецу подошел бывший солдат. – Господин Миллер так вытянул в колодках мою ногу во время допроса по делу старой Марты Бирсфельд, что та хрустнула, а потом снова стала гнуться. А ведь все соседи знают, что я был ранен в схватке с людьми знаменитого Кровавого Перца, чтоб черти припекли его хилую задницу в аду! И с тех пор уже не мог встать на ногу и передвигался только при помощи костылей!