Часть первая
Великая княгиня
Весной 1774 года Нева была так полноводна, что стремившийся с германских берегов в столицу Российской империи бриг «Саламандра» смог, не задерживаясь в Кронштадте, причалить прямо к берегу блистательного Петербурга.
Пожилая важная дама с тремя молодыми прелестными дочерьми, плывшая из Штеттина, выделялась среди пассажиров. Это была ландграфиня гессен-дармштадтская. «Как шепотом говорили на судне, она везла своих красавиц дочерей в Петербург на смотрины: императрица Екатерина II решила женить своего сына Павла, и женить непременно на германской принцессе.
По той торжественности и вниманию, с которыми на Английской набережной поджидали прибытия корабля, можно было убедиться, что этот слух не лишен основания. Немецких гостей ждали придворные экипажи, и как только звон колокола известил о благополучном прибытии, гофмаршал князь Барятинский спешным шагом направился на «Саламандру».
Ландграфиня гессен-дармштадтская слыла на родине образцом изысканной тонкости придворного обращения. Теперь на приветствия князя Барятинского, от имени своей государыни поздравившего с приездом высоких гостей, она ответила с такой величественной надменностью, которая составляла необходимую часть придворного этикета мелких немецких дворов, где старались держаться еще более высокого тона, чем при крупнейших европейских дворах. Зато три принцессы робко жались к матери и боязливо посматривали на высокую, величественную фигуру князя Барятинского, который произвел на них огромное впечатление.
Исполнив первую часть высочайшего поручения, князь проводил высоких гостей с пристани к экипажам, в которых им предстояло отправиться в назначенный им для жительства Мраморный дворец.
Лошади с быстротой урагана помчали их по улицам Петербурга. Молодые принцессы даже взвизгнули от радости, потому что им никогда не приходилось ездить с той быстротой, которой отличались царские вороные. Но державная мать сейчас же поспешила величественным жестом унять это девичье веселье и заметила, что неприлично вслух удивляться всему в чужой стране. В Дармштадте лошади крупнее, а потому там и не знают такой быстрой езды.
Но по мере того как они ехали, русская столица развертывалась перед путешественниками в таком юном великолепии, что даже сдержанная ландграфиня не могла в конце концов удержаться от выражения удивления и восхищения перед этими дворцами и церквами.
— Да, пожалуй, наш Дармштадт несколько отстал от Петербурга! — сказала она не без досады, надменно откидываясь назад.
Принцесса Вильгельмина, самая младшая и самая красивая из трех сестер, задумчиво смотрела в открытое окно кареты. Изящное личико, окруженное белокурыми локонами, выражало затаенную, упорную мысль, точно она настойчиво думала о какой-то задаче. Эти мысли, видимо, волновали ее.
Старшие сестры, Елизавета и Фредерика, казались гораздо веселее и непосредственнее. Тогда как у Вильгельмины не вырвалось ни одного восклицания, они то и дело вскрикивали в радостном изумлении, что каждый раз вызывало строгое замечание матери.
— Мама права, — сказала старшая, черноглазая Елизавета. — Наш милый Дармштадт кажется совсем крошечным после этого чудовищно громадного Петербурга. Но что касается внешнего вида, то я нахожу массу сходства. И у нас, в Дармштадте, улицы так же широки и правильны, а разве мало у нас великолепных дворцов? Вот только ручеек Дарм никак нельзя сравнить с гордой красавицей Невой, да и…
В этот момент карета остановилась перед громадным, но мрачным зданием. Это был величественный дворец, построенный из гранита и темного мрамора, что придавало ему какой-то хмурый, отпугивающий вид.
Лакеи в расшитых золотом ливреях подскочили, чтобы открыть дверцу кареты, а князь Барятинский, следовавший за каретой ландграфини, поспешил с глубоким поклоном помочь гостьям выйти из экипажа, объявляя в то же время, что их высочества изволили прибыть на место. Затем он торжественно ввел их во дворец и сдал на руки целому рою фрейлин и статс-дам, назначенных в распоряжение высоких гостей.
Через некоторое время ландграфиня гессен-дармштадтская сидела с тремя дочерьми в большом зале дворца. Все они успели переодеться и теперь сверкали ослепительными туалетами. Императрица послала сказать им, что она сегодня же будет у них, чтобы поздравить немецких гостей с благополучным прибытием в Петербург, и теперь они сидели в боязливом ожидании этого визита.
Как они узнали от приставленных к ним придворных дам, этот дворец принадлежал Орлову, но с тех пор как всесильный когда-то временщик потерял расположение императрицы, он не жил там больше, и дворец обыкновенно служил для помещения иностранных гостей.
Этот дворец поражал богатством и великолепием, но неприятно наводил жуть и мрачные мысли. Как-то серо, мрачно, безнадежно-грустно было в его стенах. И это сейчас же почувствовали молоденькие принцессы — им казалось, будто величественный дворец живет какой-то своеобразной жизнью, жизнью прошлого, и отжившие тени все еще роятся в его темных уголках. О России рассказывали слишком много таинственного, страшного; то прошлое, которым дышали складки гардин и портьер, полотна старых портретов, гобелены стен, было мрачно, полно слез и крови, и невольно пугала мысль: а вдруг это прошлое оживет в страшных, истерзанных привидениях?
Да и пугало ожидание императрицы — о ней тоже ходили легенды, не лишенные красных пятен. Того и гляди, она появится, как вампир из сказки, схватит своими цепкими руками одну из принцесс и похоронит в далекой, чуждой России.
Вильгельмина, самая впечатлительная из сестер, уже чувствовала, что слезы подступают у нее к горлу, а Фредерика и Елизавета прятали свои побледневшие лица на груди матери, точно желая уйти от всех ужасов прошлого и будущего.
Нежная, хрупкая внешне, Вильгельмина была тверже всех сестер. Она была мягка, но там, где чувствовала задетым свое женское достоинство, была способна бороться с выдержкой и энергией мужчины. Она была очень добра, но была способна преподнести правду в самом неприкрашенном виде, как бы жестока ни казалась эта правда. Она была очень тиха, но ссорой и шумом ее не удавалось запугать, раз дело шло о доказательстве того, что ей самой казалось непреложной истиной. И теперь слезы сразу высохли на ее глазах, когда блеснувшая мысль заслонила девичьи страхи.
— Мне кажется, милая мама, — сказала она, и ее лицо выразило горькую иронию, — что мы играем здесь, в Петербурге, в высшей степени смешную роль. Мы — немецкие принцессы, а между тем нас притащили сюда, словно рабынь на рынок, чтобы иноземный принц, даже некрасивый и несимпатичный, мог надменно выбрать себе ту, которая более всего поразит его варварское воображение. Еще недавно на уроке истории я проходила, как в Греции отправляли молоденьких девушек на съедение Минотавру. Мне кажется, что наше положение тоже не лучше. Неужели не было бы приличнее, если бы великий князь приехал к нам в Дармштадт, раз он хочет жениться? Неужели наше милое отечество так ничтожно и гадко, что с ним даже не считаются? Мне кажется, что мы, как немки, должны быть более гордыми и не ездить с таким бесстыдством на бесцеремонный выбор русского рабовладельца!
Елизавета и Фредерика вскочили и с удивлением и негодованием смотрели на младшую сестру, которая так дерзко и смело говорила с матерью.
Ландграфиня возразила с надменным достоинством:
— Милая девочка, я вижу, что я мало занималась твоим воспитанием. Но это беда поправимая: таких невоспитанных девиц не берут в жены, так что я буду еще иметь возможность исправить недостатки твоего воспитания по возвращении в Дармштадт.
— Ну, это еще как знать! — иронически ответила принцесса Вильгельмина. — Бедной жертвой могу оказаться и я, так же, как сестры!
— Если это случится, то ты не будешь счастлива: ты недостаточно разумна, чтобы справляться с вопросами высшей политики. Ты не отдаешь себе отчета в положении вещей! То, что ты считаешь унижением, на самом деле является выдающейся честью. Мы, немцы, хороши решительно всем, но нам не хватает могущества. Власть мы получаем только через замужество с иностранным государем, и если бы не было политических браков, то Дармштадт оказался бы совершенно беззащитным и нас давно проглотили бы. Об этом такое маленькое, глупое создание, как ты, конечно, не думает. Ты, например, в своей самоуверенности дошла до того, что назвала великого князя уродом. Милая Вильгельмина, русский великий князь не может быть уродом: его сан настолько велик, что способен окружить чело неземным сиянием. Красота — это для простых; у нас, принцев, — сан! Заметь это себе, Вильгельмина!
